девицу сообщить?
— Не то! — покачал головой фотограф. — Эта девица была заодно с бомбистами.
— Почему вы в этом уверены?
— Когда бомба сработала… Все головы в плечи втянули, руками прикрылись, орать начали. Многие дамочки в обморок брякнулись. Целый карнавал эмоций! А эта не вздрогнула, не обернулась. Понимаете? Она была готова к жуткому грохоту. Заранее знала о взрыве и ждала его. Все это читалось на ее лице, а уж я-то лиц повидал, можете поверить… Я подкрутил колесико — у меня камера Сэттона, там зеркальце… Вспышку поджег, купчиха еще громче заорала, напугалась бедняжка…
— Плевать на купчиху! — воскликнула Лукерья. — Вы что же, сфотографировали бомбистку?!
Дьяконов кивнул, уронил канотье, но не потянулся, чтобы поднять.
— Потом подошел к витрине… Точнее, к тому, что от нее осталось. Рядом с девицей ошивались какие-то типы. Один худой юноша в коротком пальто, сразу заметил, что сам он высокий, а пальтишко короткое. Волосы черные, чуть вьются.
— А другой? — нетерпеливо перебила Лукерья.
— О, тот здоровенный. Лысый, башка огромная, глаза злющие.
— Хруст! Да, теперь я вам верю. Куда они потом направились, не заметили?
— Нет, я заметил, что юнец и девица садились в коляску извозчика. Их там много сразу наехало, чтобы увозить напуганных. Цены заломили втрое… Лысый зыркнул на меня — я аж присел от ужаса. А когда отважился высунуться, никого уже не было.
— Ну как же так, — расстроилась Меркульева. — Вы хотя бы девицу запомнили? Описать сможете?
Фотограф начал было говорить, но тут же хлопнул себя по лбу.
— Погодите! Но я же затем и пришел. Зачем описывать? Я могу напечатать ее портрет.
— Верно! Я забыла про фотографию.
— Это оттого, что люди в Российской империи еще не привыкли к прогрессу. Потому не думают о таких вещах. Многие, доложу я вам, боятся фотографической камеры, потому что не понимают, как она устроена. Для них весь процесс фотографирования сродни запредельной магии. А ведь сложные механизмы давно уже стали привычными, никого уже не удивляют часы или, скажем…
— Бомбы, — оборвала Луша и посмотрела на фотографа с подозрением. — Но если у вас есть портрет бомбистки, почему вы не поспешили с ним в полицию? Вы же могли подойти к первому попавшемуся городовому, и тот позвал бы следователя. А вы вместо этого преследовали меня. Что вы задумали?
— Я? Задумал? — Дьяконов вскочил на ноги и тут же охнул — замерзшие пятки пронзили тысячи невидимых иголок. — Не подумайте плохого, но я знаю полицию. Все мы знаем полицию! Они объявят портрет уликой и конфискуют именем закона, а денег не заплатят. И к обычному газетчику я бы не пошел, они пресмыкаются перед мундирами, укажут на меня — опять без выгоды. А вы поругались со следователем и удалились в ярости…
— Поня-я-ятно. Вы пришли торговаться. Но как же долг всякого честного гражданина бороться с врагами империи?
— Долг? Я у империи не занимал даже гнутой копейки. Все нажито собственным трудом. Паспарту для фотокарточек печатаю в Вене, на лучшем бристольском картоне. За свои кровные денежки. Зачем же мне выгоду упускать? К тому же, — он вздохнул, — придется новую витрину ставить.
Луша хмыкнула.
— Огласите прейскурант.
— Расценки самые божеские, я же не рвач какой. Шесть визитных портретов за полтора рубля, кабинетный портрет — четыре рубля за те же полдюжины экземпляров. При этом качество у меня высочайшее! Награды за художественное исполнение имеются.
Он попытался щелкнуть каблуками для пущего эффекта, но забыл, что стоит босой. Нога заскользила по лужице, натекшей с подошвы штиблет, и Дьяконов рухнул навзничь, еле успев в последний момент ухватиться за перила.
— Какой вы неуклюжий! — Лукерья помогла фотографу подняться. — Ох, мужчины… Давайте уже портрет бомбистки. Я заплачу, сколько скажете.
— Да что вы, я их еще не напечатал. Пока портрет бомбистки есть только на желатиновой пластине.
— Которая в аппарате? А если ее украдут? — заволновалась Меркульева. — У вас же в ателье витрины нет, заходи, кто хочешь.
— Не переживайте. Пластину я спрятал в надежном месте. Если полиция с обыском нагрянет, там искать не осмелятся! — он подмигнул и заговорил с акцентом, примеряя на себя образ де Конэ. — Я шэ нэ мог заранээ поньять размьер, которэй ви закажэтэ.
Луша хихикнула, но тут же добавила в голос строгости:
— Не паясничайте! Я закажу кабинетный портрет. За четыре рубля. Как скоро вы сможете напечатать?
Фотограф, пыхтя, обулся, поднял шляпу и лишь потом ответил:
— За три часа управлюсь. Приходите в ателье вечером, буду вас ждать.
XXVI
Лукерья взяла сыщика под руку, чтобы успокоить его широкий шаг. Мармеладов выслушал рассказ до конца, не перебивая, но потом задал неожиданный вопрос:
— Почему вы пришли ко мне?
— Что же тут непонятного? — спросила журналистка, стараясь не встречаться с ним взглядом.
— Да все непонятно! Фотограф сам нашел вас. Он готов отдать портрет, которая поможет найти бомбистку, а через нее и самого Бойчука. Улика сама плывет в ваши руки. Никаких загадок. Никаких головоломок. Зачем я понадобился?
— Не догадываетесь?
— Могу сделать лишь один вывод: вы решили отступиться от дальнейшего расследования и передать улику мне. Боитесь за свою жизнь?
— Я не боюсь никого на свете. Я тигру в пасть руку положу, и он не посмеет укусить!
— Зачем же я вам понадобился?
— Все просто. Де Конэ нужно заплатить четыре рубля, а у меня нет таких денег, — объяснила Меркульева. — Вы же человек обеспеченный и охотно платите за подсказки, которые помогут разгадать загадку.
— И ничего более? — сыщик выглядел разочарованным.
Девушка поднялась на цыпочки, чтобы коснуться губами его щеки в утешение. Но не успела. Они свернули на Тверскую и поразились, глядя на
