– А колдунья-то что? – настырно допытывался Петров.
– Что колдунья? Известное дело, только силу свою умножит, чтобы дальше урожаи гнобить и младенцев в утробе скажать.
– Ну и фантазер ты, батя… По-твоему выходит, народ наш околдовали, усыпили да и силу вынули. – Алексея развлекла стариковская побаска. – И мы тут вроде ни при чем.
– «Сон разума рождает чудовищ», сказал один умный человек, а другой умный запомнил, – значительно изрек старик. – И млечную силу нив сцедили, и недра под шумок ограбили, а мы все спим. Нетопыри над нами кружат, вокруг нечисть всякая, вампиры плодятся, а мы все дрыхнем, разве что ненадолго просыпаемся, чтобы водяры хлебнуть, и снова на покой.
– Так, по-твоему выходит, и вампиры на твоем кладбище есть? – переспросил порядком взопревший от выпивки Петров, оглядываясь по сторонам и привычно щупая кобуру.
– Есть, конечно, есть. Только их не здесь искать надо.
– А где?
– «В эфире»… Книга такая есть. Великий врач древности написал, Парацельс. Он их хорошо изучил.
– Ну и насмешил: «В эфире!..» В телевизоре, что ли? Ну, полный «копец», то есть «аншлаг», – Петров захохотал заливисто. Но смех его быстро скис, измельчал. Упитанные щечки тряслись, налитые жирком плечи ходили ходуном. Алексей машинально плеснул ему еще водки. Но Петров, ухватившись за стопку, так и не смог донести ее до рта.
Глядя на хохочущего милиционера, Алексей и сторож тоже начали посмеиваться, но через минуту гадкого, похожего на икоту смеха, смекнули, что дело неладно. Вдвоем они выволокли словно свинцом налитое тело из сторожки. Что-то густое, вязкое, зудящее, точно комариная стая, облепило лицо Алексея, когда он тащил Петрова за лиловое запястье на «вечерние воздухи», как выразился сторож. Словно куль сволокли с крыльца и оставили лежать на девственно чистом, парчовом снежке. Петров продолжал через силу хохотать, давясь смехом, словно шелухой от семечек.
– Что это с ним? – Алексей и сам чувствовал непривычную беспомощность и дурноту. Отвык он от водки.
– Родимчик приключился… Спортили капитана.
– Гляди, побелел уже, а ну-ка давай горло ему освободим.
Алексей торопливо, ломая пальцы, расстегнул ремень, крутку, отпотевший ворот рубашки. Петров, выкатив глаза, хрипел, взбрыкивая ногами.
– Господи Исусе, – взмолился сторож, – не дай свершиться! А ну-ка я ему святой водицы в рот плесну, а ты снегом оттирай.
Облитый святой водой, Петров наконец утих, всхлипывая, как младенец.
Глава тринадцатая
Вверх по священным спиралям
П ередвигаясь по городу, Сашка инстинктивно избегала людных улиц и открытых мест, пробираясь дворами и пустырями.
Ей бы только добраться до Чусовой, до крошечной светлой квартирки Зодиака. Бескорыстная дружба Зодиака и маленькой Герды теперь особенно была нужна ей. Она снова могла любить и радоваться, ей не терпелось излить эти чувства на своих единственных друзей. Чем ближе подходила она к знакомому дому, тем сильнее чувствовала тревогу и неотвратимую печаль.
Саша потопталась у дверей, отыскивая глазами звонок. Потом в странной уверенности толкнула дверь, и дверь поддалась, беззвучно распахнулась. В полутемной прихожей на нее пахнуло душным теплом и запахом тающего воска. Из комнаты сочился дрожащий свет. Взгляд упал на небрежно занавешенное зеркало. За стеной слышался глухой ропот и слабый звон.
– Зод! – позвала Сашка. – Отзовись, Зод…
Не снимая шубы, под которой скрывался Грааль, она вошла в комнату. На полу, на столе, на уступах мебели, везде горели желтоватые церковные свечи. За бело застеленным столом горбились сумрачные фигуры. Саша поискала глазами Зода. Место во главе стола было пустым. Там горела свеча и стояла рюмка, прикрытая ломтем черного хлеба.
– Где Зодиак? – Сашка, опустилась на стул, не веря жуткому сну. – Ну что вы тут сидите и молчите? Зодиак! Ну хоть что-нибудь скажите? Есть тут хоть один человек?
– Садись, Александра, – произнес Кобальт. – Выпей за упокой души.
– Что случилось, Кобальт?
– Зод убит…
– Как убит… За что?
– Ты должна знать, за что…
Никто из сидящих за столом не пошевелился. На нее не смотрели.
– Кобальт, миленький, почему все молчат?
– Ты хочешь знать, что случилось, ну слушай: Зод погиб. Его вызвали на встречу от твоего имени.
– Нет! Не может быть!
– А ну-ка выйдем, поговорим.
Выворачивая руку, Кобальт выволок ее на заснеженный балкон. Она даже не сопротивлялась смятая, уничтоженная.
– Говори, как это могло случиться. Я не выпущу тебя отсюда, пока не сознаешься.
Судорожно, разрывая остатки фаты она вытащила чашу.
– Я нашла ее, нашла чашу!
– Ну-ка дай сюда. – Кобальт выдернул чашу из ее рук.
Он на просвет изучал прозрачную вязь, в маленьких, загнанных под лоб глазках метались бесовские искры.
– Все из-за этого зеленого фуфла… Зод мне рассказывал эту сказку. Когда-то она была цельным камнем, может быть, единственным во всей Вселенной сапфиром чистой воды. Это была сама небесная роса, чистая, незамутненная. Но человек не успокоится, пока не изнасилует природу. Из священного камня были выточены скрижали с заветами самого Господа Бога. Но дуракам закон не писан. Скрижали вечности не уцелели, да и как им уцелеть, если они всего лишь слепок с человеческой души, которая продолжает мельчать. Тогда из священных обломков возникла чаша Искупления. Но и этого оказалось слишком много. Разбить. Разбить вдребезги. На миллионы осколков и развеять на четырех ветрах, чтобы и пылинки не осталось. И больше никаких смертей и поисков Грааля. Все равно это никому не нужно.
Сашка взмолилась:
– Не надо, Кобальт…
Кобальт зловеще-торжественно поднял чашу: «Вдребезги так вдребезги…» Черты лица расплылись, словно расплавились от близкого жара.
Сашка повисла на нем, но он отбросил ее и снова поднял руки с чашей.
– Не смей, не надо, – цепляясь за балкон, Сашка пыталась дотянуться до Кобальта.
Вдруг Кобальт коротко вскрикнул и выронил чашу в метельную тьму… Тяжело переводя дыхание, он протянул Сашке пустые ладони. На сожженной коже проступали волдыри, местами кожа обуглилась. Он изумленно разглядывал свои руки, как будто сквозь боль обрел некое ценное доказательство.
Сашка выскочила на улицу. Под окнами лежал неглубокий, рыхлый снег, и она вскоре нашла чашу. Снег под ней расплавился, но чаша была цела.
Сашка вернулась в комнату, не смея приблизиться к поминальному столу, опустилась на ковер. Кобальт, сидел, уткнувшись лицом в обожженные ладони.
– Ты, ты во всем виновата! – Не глядя на нее, он глухо вылаивал слова. – Они пришли по твоим следам. Ты хочешь узнать все? Тогда слушай. Его схватили, привезли сюда. Его пытали на глазах у Герды.
– Что с ней? Она жива?
– Лучше бы она умерла. Она в психушке, ребенок родился мертвым.
Она выдумывала сотни запутанных ходов, ведущих от нее к Зодиаку, где-то на этих путях была расставлена ловушку, в которую попал Зод.
– Стропы, – наконец прошептала она. – Мы забыли убрать стропы на крыше… Но разве можно узнать что-либо по стропам?
– Почему бы нет?
– Тогда в мае, перед слетом, он все пометил, чтобы не увели. Ведь ты выходила на его сайт по паролю «Зод»… Они могли отследить по сети.
– Но зачем, зачем им понадобилась его смерть?
– Канал «Апломб» и «Дебора» вкупе с «Плазмой» готовят переворот в коммуникациях. Об этом журналисты вопят уже третий месяц. Там миллиарды крутятся, но им до зарезу нужна эта древняя посудина. Они искали чашу, когда отслеживали сайты, когда пытали Зодиака и Герду. Давай выкладывай начистоту, откуда она у тебя взялась?
Кто-то помог Сашке подняться с пола, чьи-то руки водрузили чашу посреди поминального стола. Сашка рассказала все, что знала о Граале, найденном в подземельях Московского Кремля, и то, о чем только догадывалась. Когда она замолчала, подал голос Отшельник.
Этот человек был еще молод, но волосы и брови Отшельника были серебристо-седыми. Просторное рубище из мешковины, перепоясанное веревкой, болталось на худых плечах. Отшельник был слеп, хотя его светлые глаза были целы, и смотрели неподвижно и твердо. Резко суженные зрачки его глаз, должно быть, отражали невидимое солнце в зените.
Отшельник взял в руки чашу, потрогал барельеф на ободе, пальцами читая выпуклую вязь, и заговорил сухо, без выражения, словно бегло читал текст, вписанный в зеленоватый камень:
– Все древнейшие города Земли стоят на семи холмах: Рим – «Человек», Иерусалим – «Царь Севера», Москва и Дамаск – «Кузнецы». Семь холмов, семь праведников – суть магические якоря, брошенные во времени.
Каждый шаг человечества на пути созидания оплачен дорогой ценой. Этот закон, «закон предначальной жертвы» пронизывает мироздание. В древности он обрел форму строительной жертвы перед закладкой стен города или храма. И это не просто магия начала, древние понимали – это их «строительные» жертвы, положенные в фундамент древних крепостей, кремлей, кромов и «детинцев» на тысячелетия вперед освящали и оберегали города.
