плачем по пролитому молоку. Кажется, это ивритская поговорка. Приехали, вот я уже и думаю на иврите!
Господи, причем тут родина и сиськи?! А это звенья одной цепи, кстати. Мне как-то эти ваши березки и катания на санках — вообще по барабану. А здесь мне хорошо. Удивительно, правда? Я же не еврейка! И это не моя страна! Почему не моя, впрочем? Теперь очень даже моя. Что-то я совсем запуталась, какие-то плюсы — минусы, о чем я?
О том, что появился мужчина, с которым мне было удивительно хорошо, но который сука, предатель и подлец, с какой стороны ни посмотри. Гад редкостный.
О том, что появился мужчина, который мне очень нравится, но он — женат, он внук этой самой полусумасшедшей старухи, отец моей ученицы — опять! Таня, опять?! Мало тебе было приключений на вислую жопу? Еще захтелось? Нет. Стоп. Не вариант никак и нигде.
Я о том, что есть славный, судя по всему, мужик, нерешительный и очень, похоже, слабый, но которого вполне можно использовать в своих целях. Странно представить, что я могу лечь с ним в постель (в отличие от первых двух), но то, что я смогу из него веревки вить — однозначно. Нужен мне мужик, из которого верёвки вить? Боюсь, что на хрен не нужен.
Как выяснилось впоследствии, ни черта я в мужчинах не понимаю. Все, что я о них думала, оказалось полной хренью. Были они совсем другими. Но об этом позже.
Ну и сама я, конечно, тот еще подарок. То тебе Анки-пулеметчицы наяву являются, то Я. М. Свердлов собственной персоной. И кому нужна такая тетка с галлюцинациями. Хотя, галлюцинации эти, надо признать, очень четкие.
— Таня! — раздалось из Фаниной спальни. И то правда, хватит сидеть и мусолить свои проблемы, у меня есть, чем заниматься, помимо самоедства и самогрызства.
— Да, Фаня? — а муженек все еще сидит, смотрит затравленно. Довела его бабуля, молодец.
— Игаль готов пойти с тобой в МВД, предоставить доказательства, что у вас официально зарегистрированный брак, что вы до сих пор живете вместе и ведете общее хозяйство, так что тебе непременно нужно выдать вид на жительство.
Вот это поворот! Стоп! Надо обдумать, слишком хорошо, чтобы быть правдой. Но… погодите, это же мне к нему возвращаться, что ли? Ни за что!
— Фаня… — начинаю, а она своей ручкой так властно делает и меня останавливает.
— Нужны будут свидетельства друзей и знакомых, общие фотографии, все то, что доказывало бы, что вы вместе.
Фаня помолчала, посмотрела на меня и продолжила:
— Только фотографии нужны со счастливой физиономией, а не с этой кислой рожей. Все расходы Игаль, конечно же, берет на себя.
— Какое благородство! — не удержалась.
— Какое есть, — неожиданно зло ответил мой бывший. — Я понимаю, что тебе от меня ничего не надо, но если ты не хочешь быть нелегалкой, то это нормальный выход. Как минимум, сможешь хотя бы домой съездить.
— Что ты говоришь?! Ручку тебе поцеловать за это теперь?
— Таня, ничего ему целовать не надо. Вообще. Таким образом Игаль готов искупить свою вину.
Я обожаю эти старорежимные выражения! Все-таки она классная баба!
— Хотя он, конечно, был бы не против какого-нибудь поцелуя, — тут же съязвила Фаня. Ну вот что с ней делать? Кроме того, что она классная, она та еще стервоза!
— Он, может, и нет. А я, против, — отрезала я.
— Ну и Господь с вами. Я, Михаль и Эден будем свидетелями, что ты последние месяцы ухаживала за мной с проживанием. Думаю, этого будет вполне достаточно. Если нет — Игаль приведет эту вашу знакомую… ту, которая тебя ко мне направила.
— А Томер? — вырвалось у меня.
— Надо будет — и Томер придет и скажет, — спокойно ответила Фаня. И даже не спросила, причем тут Томер. Но все поняла. Наверняка.
— Я с ним поговорю.
Тут меня как жаром обдало. Томер будет разбираться с моей дурацкой ситуацией… хотя именно он этот вариант и предложил.
— Кто такой Томер? — спросил Игаль, когда я вышла в коридор открыть ему дверь.
— А тебе какое дело? Внук Фани.
— Почему ты о нем спросила?
Скажите, какой чувствительный! Где не надо так тупой-претупой, а тут сразу сообразил.
— Потому что. Отстань! — захлопнула дверь, повернула ключ. Все. И неожиданно стало смешно. А ведь прав был покойный Курт Кобейн! Вся эта «Санта-Барбара» пахнет совершенно подростковым духом. Детские разборки на взрослые темы. Зачем я Томера-то приплела? Спалилась перед бабкой. Теперь и вовсе неудобно. Метапелет-разлучница. Выбросить из головы. Забыть. Черт с ним, пусть этот подонок Игаль обеспечит мне легальное проживание. Пусть оплачивает адвокатов или кого там еще надо. И тогда — идет на все четыре стороны. С паршивой овцы хоть шерсти клок. Как это выражение на иврит перевести, интересно? Надо будет у Фани спросить.
ГЛАВА ВТОРАЯ. МЕСТЬ АТАМАНА. УКРАИНА, 1918 — 1919
— Живая вроде! — раздался голос откуда-то издалека, глухой, как из бочки.
Фаня разлепила глаза и сразу же закрыла веки от острой рези солнечного света. Тело сначала показалось невесомым, но тут от низа живота к каждой клеточке рванулась невыносимая боль. Невыносимая настолько, что хотелось умереть, только бы она прекратилась. Все внизу горело огнем, кожу на бедрах стягивало что-то липкое и мерзкое, отвратительное настолько, что Фаня-Дита не удержалась и закричала. Закричала так, что стало больно горлу, так, что закололо в груди, но легче не стало. Нисколько. Да и крика своего она не услышала. Девушка очень боялась, что вот сейчас она очнется и вспомнит, что произошло, не хотела очнуться, не хотела вспоминать, нет, но вспоминала. Все, как это было, минута за минутой, и от этого ее затошнило. Сил встать не было, она повернула голову набок, и вонючая слизь, заливая рот и ноздри, изверглась наружу. Спазмы перехватывали дыхание, она боялась, что вот-вот захлебнется и умрет, но не могла остановиться, рвать уже стало нечем, и она только содрогалась в конвульсиях, лежа щекой в этой вонючей гадости и дергаясь от острых спазмов внизу. Нет-нет, не хочу! Не было этого! Не было! Не надо! Не вспоминай!
Чьи-то руки подхватили ее за волосы, приподняли, чужая ладонь поддержала за голову, с силой посадила.
— Дура! Нельзя лежа блевать!
Дита открыла глаза. В нее внимательно всматривался какой-то дядька с жидкой бороденкой, с ужасным запахом изо рта, то ли лук, то ли чеснок, то ли оба. Господи, какой запах, о чем я думаю?!
Высоко над дядькой высилось смутно знакомое лицо. Женское. Откуда я ее знаю?
