— Не очень-то приятное зрелище в эту пору, а? — спросил Гравашоль. — А теперь представьте, любезный, каково вам будет идти ко дну с камнем на шее…
— Если вы и в самом деле Луи Гравашоль…
— Не сомневайтесь, он самый.
— То извольте хотя бы объяснить, на каком основании собираетесь со мной так поступить, — спокойно закончил Бестужев. — Я человек мирный, не припомню, чтобы переходил дорогу анархистам… да и каким бы то ни было другим политическим партиям. Должны же быть какие-то основания? И ради бога, не надо мне опять толковать о праве сильного. Слишком примитивно, право, совершенно на вас не похоже. Я вам ничего не сделал.
— Ошибаетесь, — сказал Гравашоль. — Вы мне перешли дорогу.
— Я и не собирался…
— Какая разница? Собирались или нет, а вышло так, что перешли. А с теми, кто нам переходит дорогу, мы поступаем одинаково… Кто вы такой?
— Простите?
— У вас есть один-единственный шанс уйти отсюда живым: рассказать, кто вы такой. И по возможности так, чтобы я мог проверить. Пока что при вас не нашли ничего, кроме денег, браунинга и российского паспорта. Все эти предметы еще ни о чем не говорят и не позволяют надежно установить вашу личность.
«Странно, — подумал Бестужев. — Все это чертовски странно. Ему бы следовало спрашивать о Штепанеке…»
— Предупреждаю, — сказал Гравашоль. — В скором времени у меня будут о вас самые точные сведения. Так что поторопитесь использовать свой единственный шанс на жизнь… Кто вы такой? Мне от вас требуется узнать только это.
«Так-так-так, — подумал Бестужев. — А что, если он пока еще и представления не имеет, что это именно мы увезли Штепанека, что он у нас в руках? А в самом деле, откуда ему знать? Наш с Вадецким след они потеряли давно, ну, предположим, у них есть сообщник из лакеев барона Моренгейма… нет, тогда бы он в первую очередь именно о Штепанеке и спрашивал бы… Лучше не ломать сейчас голову, каким образом эти субъекты узнали адрес — нужно как-то выкручиваться…»
Кажется, он догадывался, в чем тут дело. Вот уж кем не был Гравашоль, так это глупцом. Он, вероятнее всего, догадался, что Бестужев — не авантюрист-одиночка, а представитель некоей организованной силы… трудно было бы об этом не догадаться, после того как итальянцы их отогнали от пресс-бюро Вадецкого, Гравашоль мог связать их с Бестужевым… ага, на этом и следует играть. Итак, главарь анархистов — человек умный, он не торопится отправить конкурента на корм рыбам, потому что опасается, что означенная «некая сила» захочет отомстить и окажется достаточно могучей и упрямой, превратится в источник вечного беспокойства…
— Я не обязан перед вами отчитываться, месье Гравашоль, — сказал Бестужев достаточно нейтральным тоном, чтобы не злить оппонента сверх меры. — Я отчитываюсь только перед своей Боевой организацией…
Он умышленно употребил именно этот термин, а не, скажем, «Центральный комитет» — пусть сразу поймет, что столкнулся с представителем отнюдь не мирного политического направления… Центральные комитеты имеются у любой партии, в том числе и у тех, что придерживаются ненасильственных методов, зато слова «Боевая организация» моментально вносят ясность…
— Что вы хотите сказать?
— Именно то, что сказал, — отрезал Бестужев. — Уж не думаете ли вы, месье Гравашоль, что ваша партия имеет честь быть единственной в Европе организацией такого рода?
— Не думаю, — спокойно согласился Гравашоль. — Так вы, значит, собрат по борьбе? — Последние слова он произнес подчеркнуто иронически. — Не соблаговолите ли прояснить, какую именно партию представляете? И откуда вы?
Бестужев, спокойно стоя на одном месте, тем временем украдкой присматривался к окружающим: на каком расстоянии находятся, в каких позах стоят, кто совершенно неподвижен, а значит, более хладнокровен, кто переминается нетерпеливо, а значит, может стать слабым звеном… С этой точки зрения ему особенно понравился один из анархистов — в отличие от собратьев он держался не так напряженно и бдительно…
Было уже достаточно светло, чтобы различать выражение лиц. И Бестужев с неприкрытым нахальством ухмыльнулся:
— Месье Гравашоль, какую бы партию я ни представлял, вы, думаю, уже успели сообразить, что ее члены не относятся к числу робких борцов за парламентское представительство. Что они предпочитают гораздо более решительные методы. У вас был случай в этом убедиться, не правда ли? Вспомните, что произошло после того, как вы шарахнули бомбу в пресс-бюро Вадецкого…
Он видел, как лицо собеседника исказилось злобой.
— Черт бы вас побрал! — прорычал Гравашоль. — Пуля свистнула у меня над самым ухом, еще бы немного…
— А что поделать? — пожал плечами Бестужев. — Сдается мне, ваши люди исправно выполняют ваши приказы? Точно так же и мои люди получили приказ обеспечивать мою безопасность. Когда в окно помещения, где я находился, полетела бомба… Что им оставалось делать? Логично?
— Пожалуй — пробурчал Гравашоль, по-прежнему поглядывая неприязненно. — Но какого черта вы перешли мне дорогу?
— Тысячу раз простите, Луи, — не без шутовства раскланялся Бестужев. — Но неужели вы настолько серьезная персона, что революционеры всех стран должны становиться перед вами навытяжку, как новобранец перед капралом?
— Изволите быть революционером? — с той же иронией бросил Гравашоль.
— Надеюсь, вы не зарезервировали право на это понятие исключительно за собой? — не менее иронично сказал Бестужев.
— Стало быть, революционер…
— Нет; полицейский, — безмятежно произнес Бестужев. — Мои люди у пресс-бюро действовали классическими полицейскими методами, да? Вы и в самом деле так полагаете?
Кое-чего он уже добился: перестал быть допрашиваемым. Несмотря на вопиющее неравенство в их положении, разговор приобретал некие черты дискуссии…
— Ну-ну, не особенно мне тут, — буркнул Гравашоль. — Пока что вы у меня в руках, а не наоборот. И Дунай — вот он, в двух шагах…
— Согласен, — сказал Бестужев. — Аргумент действительно веский. Но годится он, простите, только для трусов. А я не из пугливых, иначе занимался бы чем-то более мирным и безопасным…
— И все равно, это вы у меня в руках…
— Не спорю, — сказал Бестужев. — Однако, как вы, должно быть, понимаете, у меня достаточно друзей, способных надлежащим образом отплатить за мою безвременную кончину. Там, в пансионате, вы были настолько неосторожны, что назвались… Вы думаете, если я исчезну, Боевая организация будет очень уж долго ломать голову в поисках подозреваемого? Вы полагаете, что они обратятся в суд с жалобой? Или полагаете, что память у них короткая? Если вы настолько уж горите желанием стать объектом охоты не только полиции, но и наших боевиков… Вольному воля, месье…
— Зачем вам Штепанек?
— А вам? — моментально парировал Бестужев. Насколько он мог судить, с тремя подручными Гравашоля, безмолвно торчавшими вокруг, произошел некий перелом. Услышав, что черт их дернул связаться со своим братом-революционером, они самую чуточку переменились. Нет, они по-прежнему держали револьверы в руках и не сводили глаз с Бестужева, но некий перелом в их сознании все же произошел — самую чуточку их расслабивший. И прекрасно…
— К какой партии принадлежите? — спросил Гравашоль.
Бестужев засмеялся:
— Луи, вы же умный человек… Неужели у людей вроде нас с вами есть документы, соответствующим образом заверенные партией? Такие документы бывают только у полицейских, а у революционеров их как-то не водится… У вас есть документ, что вы — именно Луи Гравашоль, руководитель анархистов-унитаристов? Неужели? Я могу назваться кем угодно, вы все равно не в состоянии проверить…
Он не боялся возможного теоретического диспута: в Охранном отделении имелась богатейшая библиотека: литература всех без исключения революционных партий, какие только водятся. Сотрудникам прямо вменялось в обязанность ее изучать, чтобы знать назубок политические платформы, теоретические воззрения и прочее. Так что Бестужев при необходимости мог назваться хоть эсером, хоть эсдеком (с учетом тех многочисленных фракций, на которые они расколоты) — и с большим знанием вопроса вести теоретический диспут.
