Но они следили за Файе при помощи сильных биноклей, направленных на окна пивной. Они увидели, как нацист из Астории присоединился к группе, которая, видимо, уже ожидала его.
Очевидно, у Файе было важное сообщение, ибо остальные придвинулись к нему поближе. Файе говорил почти полчаса, время от времени оглядываясь, не подслушивает ли кто. Затем каждый вернулся к пиву и шнапсу. Во время этой передышки кто-то из сидевших за столом взял купленную Файе газету и стал просматривать. Агентам ФСБ казалось, что он пробегает первую страницу, как бы торопясь поскорее добраться до раздела спорта. Но тут нечто поразило его. Восклицание читавшего, видимо, встревожило других: все перестали пить и разговаривать и слушали, пока он читал газету вслух. Затем газета пошла по рукам. Было ясно, что они глубоко потрясены.
Один из агентов ФСБ достал из кармана смятый экземпляр той самой газеты, которую принес Файе. Он тоже купил ее в киоске.
— Ну-ка, поглядим, — сказал он, листая газету.
Агент быстро нашел то, что ему требовалось. Не могло быть сомнения, что немцев взволновала коротенькая репортерская заметка, сообщавшая о высадке диверсантов во Флориде.
Тем временем подошли другие агенты из нью-йоркского отделения ФСБ, готовые начать слежку за каждым, кто присутствовал на «совещании» в пивной. К утру Гувер знал личность каждого из этих людей. Оказалось, их имена знакомы ему уже давно: все они были членами «Германо-американского союза» и давно находились под наблюдением ФСБ, исходившего из предположения, что если до сих пор они еще не совершили ничего преступного, то не преминут сделать это в благоприятный момент. А момент, казалось, наступил. Гувер не сомневался, что нацисты в Йорквилле, Лонг-Айленде и других местах были извещены о предстоящем прибытии диверсантов и готовились всячески содействовать им.
В Чикаго была установлена слежка за миссис Гердой Меланд, невестой Герберта Хаупта, скромного чикагского оптика, который оставил ее год назад, объяснив, что «уезжает на некоторое время». Впрочем, миссис Меланд, хорошенькую девушку, работавшую в косметическом кабинете, не подозревали в симпатиях к нацистам. Но агенты предполагали, что Хаупт постарается повидаться с ней и в объяснение своего отсутствия сочинит какую-нибудь историю. Вряд ли Хаупт, если только он был одним из четырех, высадившихся во Флориде, — а это предположение было обосновано его связями с Керлингом, — не захотел бы повидаться с такой хорошенькой молодой женщиной, как миссис Меланд.
Считая, что женщина не выдаст своего возлюбленного, агенты решили к ней не обращаться. Они достали список клиенток косметического кабинета, где работала Меланд, и нашли подходящую особу. Миссис Меланд причесывала ее уже больше года. Этой женщине, как было известно ФСБ, можно верить безоговорочно. Поэтому ее попросили при случае осведомиться у миссис Меланд о ее друге.
В полдень 22 июня клиентка делала себе прическу и маникюр. Герда была, казалось, в хорошем настроении и во время работы даже что-то напевала.
— Вы кажетесь очень счастливой сегодня, Герда, — сказала клиентка. — Неужели вернулся ваш друг сердца? Или вы встретились с кем-нибудь другим?
Герда улыбнулась.
— Мадам, вы угадали. Он вернулся.
Женщина, тщательно проинструктированная, какие вопросы задавать, понятия не имела, зачем нужны эти сведения: иначе она могла бы невзначай выдать себя.
— Что же он, все такой же?
— О, я с ним еще не виделась, — сказала Герда. — Мне позвонила его мать.
Родители диверсанта, мистер и миссис Хаупт, считались порядочными людьми, и соседи их уважали. Если сын вернулся и остановился дома, — рассуждали агенты, — то родители, вероятно, не станут скрывать его присутствия, тем более, что сын вряд ли открылся им во всем. Агенты наводнили весь район вокруг дома Хауптов. Подойдя к дому, они заметили отъезжавший новенький автомобиль. У них не было возможности последовать за машиной, и оставалось только записать номер.
Агент подошел к двери и нажал кнопку звонка. Если бы Герберт оказался дома, у агента была наготове безобидная отговорка.
Старик Хаупт, почтенный человек с холеными усиками, отпер дверь. На лице его было вызывающее выражение.
— Что вам угодно? — рявкнул он.
— Я хотел бы поговорить с вашим сыном Гербертом.
— Его здесь нет! Его и не было здесь! — вызывающее выражение на лице старого Хаупта сменялось страхом.— С чего вы взяли, что Герберт здесь?
Агент пожал плечами с таким смущенным видом, что старик несколько смягчился. Затем агент изложил свое вымышленное дело.
— А, — сказал, старик, — войдите. Можете оставить то, что у вас есть для Герберта. Если он когда-нибудь вернется, я передам.
В гостиной агент почувствовал запах только что выкуренной папиросы. Он вынул портсигар и предложил старику закурить.
— Я курю трубку, — ответил отец диверсанта. — Не люблю папирос.
Затем агент извинился за неожиданный визит, словно спохватившись, что нужно быть вежливым.
— Не помешал ли я вам, мистер Хаупт? — сказал он. — Может быть, у вас гости?
— Нет,— сказал старик.— Никого, кроме меня и старухи. Она готовит ужин на кухне.
— Мне показалось, что кто-то вышел как раз, когда я входил, — рискнул заметить агент.
— Вышел отсюда? О, нет! Здесь не было никого.
Агент пожал старику руку и ушел. За время короткого визита ему удалось установить интересные факты: старик не курил папирос; значит, их курил кто-то другой, находившийся в доме. В деле молодого диверсанта, как вспомнил агент, упоминалось, что Герберт курил папиросы. Значит, старик солгал: в доме безусловно был гость. Десять шансов против одного за то, что диверсант уехал в автомобиле как раз в тот момент, когда к дому подошел первый агент.
Еще важнее было то, что, судя по поведению Ганса Хаупта, считавшегося лойяльным американским немцем, сын рассказал ему о готовящихся диверсионных актах. Если это так, то старый Ганс сознательно укрывал врага США.
В Нью-Йорке агенты все еще следили за отелем Клинтон. Они с первого же дня расследования не пропускали ни одного человека, появлявшегося в вестибюле, но не заметили никого, хотя бы отдаленно напоминавшего Даша и его сообщников. Наконец, появился человек, обративший на себя внимание агентов. Он был зарегистрирован как Петер Мюллер из Филадельфии. То был человек тридцати восьми лет, среднего роста, красивый, но угрюмый. Агенты, вероятно, не смогли бы даже сказать, почему это Мюллер обратил их внимание. Он был хорошо одет и держался в вестибюле и гостиных отеля, как у себя дома, с персоналом был вежлив и, конечно, ничем не вызывал подозрений. Он казался кем угодно, но
