Последние несколько листов книги вновь обретали свой царственный пурпур, и заключительные ликующие псалмы были написаны золотом. Псалтырь заканчивала страница, на которой были изображены эмпиреи, где парили ангелы, рай, где собрались святые, с головами в нимбах, и преображенная земля, населенная искупившими грехи душами, и все служили псалмопевцу и славили Господа в Его небесной славе на разнообразных инструментах, какие только можно помыслить. Трепещущие крылья, нимбы, трубы, псалтыри и арфы, тамбурины и громогласные цимбалы — все сияло золотом; обитатели небес, рая и земли были выписаны такими же изящными, тонкими линиями, как и обрамлявшие их усики вьющихся роз, виноградных лоз и жимолости; а небеса над ними были такими же ярко-синими, как ирисы и барвинки под их ногами. Концы ангельских крыльев таяли и растворялись в ослепительном золотом сиянии, как в завесе, скрывшей от взора непостижимое таинство.
— Удивительно! — сказал епископ. — Никогда прежде я не видел подобной работы. Этой книге цены нет. Где она была создана? Где обитали такие искусники?
Ансельм открыл страницу с посвящением, выведенным золотыми латинскими буквами, и медленно прочитал: «Книга сия сделана по велению Отгона, короля и императора, по случаю женитьбы его возлюбленного сына Оттона, принца Римской Империи, для благородной и прекрасной Теофании, принцессы Византии, как дар принцессе от его христианнейшего высочества. Диармид, монах из монастыря Святого Галла, написал и украсил сию книгу».
— И письмо, и имя ирландское, — заметил аббат. — Святой Галл по происхождению был ирландец, и многие его соотечественники последовали за ним в империю.
— Включая того, кто создал эту дивную книгу. Но шкатулка, несомненно, была сделана позже, другим ирландским мастером. Хотя, конечно же, резьба на обеих пластинах сделана одним человеком. Наверное, принцесса привезла его с собой в своей свите. Да, это был брак не только двух царственных особ, но также и двух культур — восточной и западной, и оба эти брака были ознаменованы созданием этой удивительной веши.
— Они посещали монастырь Святого Галла, — сказал Ансельм, обладавший обширными познаниями в истории, он продолжал рассматривать книгу с восхищением, но без жадности. — В том же году, как принц женился, оба — и отец, и сын — побывали там. Об этом говорится в хрониках. Молодому человеку было тогда семнадцать лет, и он уже хорошо разбирался в манускриптах. Несколько рукописей он взял из библиотеки и увез с собой. Иные из них так и остались у него. Нет, это не удивительно, что человек, который очень любит книги, способен почувствовать безумную страсть, встретив такое диво!
Кадфаэль, молчаливый и задумчивый, оторвал взгляд от ярких, живых красок, любовно наложенных на страницу более двухсот лет назад искусной рукой, и взглянул на Фортунату. Девушка стояла рядом с Илэйвом, который внимательно наблюдал, глядя через ее плечо. Кадфаэль знал, что они незаметно для всех держатся за руки. Вот так же крепко держал ее за руку Джеван, превратив в живой щит на случай, если ему будет угрожать разоблачение и крах. Девушка, не отводя глаз, смотрела на прекрасную книгу, которую Уильям предназначил ей в качестве приданого; веки ее были полуопущены, губы плотно сжаты, лицо бледно и неподвижно.
Разве виноват был чем-то Диармид, монах из монастыря Святого Галла, вложивший столько искусства в дар царственной невесте в честь высочайшего в то столетие бракосочетания, явившегося по сути бракосочетанием двух империй? И разве вина этой восхитительной книги, что из-за нее погибли двое и была обворована девушка, владевшая сей замечательной вещью как приданое? Не удивительно, что при виде такого совершенного произведения искусства невинный любитель книг не избежал искушения и сделался вором и убийцей.
Фортуната наконец подняла глаза и встретилась взглядом с епископом, который смотрел на девушку через стол, на котором лежала эта великолепная и приковавшая все взоры вещь.
— Дитя мое, — сказал епископ, — ты получила поистине великолепный подарок. Если ты решишься продать эту книгу, приданое получишь немалое, однако прежде посоветуйся с кем-то и береги ее. Аббат Радульфус мог бы хранить ее для тебя здесь и дать хороший совет в случае продажи. Хотя, по правде говоря, цену назначить за нее невозможно, ей нет цены.
— Милорд, — отвечала Фортуната, — я уже знаю, что хочу с ней сделать. Не нужно, чтобы она оставалась у меня. Книга настолько прекрасна, что я всегда буду помнить о ней. Я искренне рада, что мне довелось увидеть такую ценную и красивую книгу. Но если я буду ее владелицей, она будет напоминать мне и все то горькое, что с ней связано. А книге этой не следует быть запятнанной. Увезите ее с собой, и в церковной сокровищнице она вновь обретет прежнюю чистоту и благословенность.
— Мне понятно твое негодование по поводу того, что такая красивая и благая вещь подверглась дурному обращению, — уступчиво сказал епископ. — Но если ты и вправду хочешь, чтобы я увез книгу с собой, ты должна будешь взять за нее те деньги, что предложит тебе епископальная библиотека, хотя, надо сказать, средства ее довольно ограничены.
— Нет! — решительно покачала головой Фортуната. — Однажды мне уже были предложены за нее деньги, и других денег мне не надо. Книге нет цены, и потому продать ее нельзя. Я отдам ее вам в дар и не буду о том жалеть.
Епископ Клинтонский, сам человек решительный, заметив в девушке твердую волю, не мог не почувствовать уважения к желанию Фортунаты. И все же он напомнил ей:
— Учти, паломник, который пронес эту книгу через полсвета и послал ее тебе как приданое, безусловно, хотел, чтобы книга была твоей. Можем ли мы не учитывать его волю?
Фортуната, выражая согласие, с серьезным видом кивнула головой.
— Однако, — сказала она, — если книга — моя, я вправе распоряжаться ею. Не думаю, чтобы дядюшка Уильям осудил меня за то, что я намереваюсь передать книгу вам и — в вашем лице — Церкви.
— Но не желал ли твой покровитель, чтобы книга принесла тебе хорошее приданое и обеспечила счастливую жизнь?
Девушка, стоя рука об руку с Илэйвом, с уверенностью взглянула на епископа и твердо ответила:
— Лучшее из того, что он даровал мне, останется со мной.
К полудню все разошлись кто куда. Епископ Клинтонский и его дьякон Зерло собирались в Ковентри, куда предшественник Роже де Клинтона перенес епископат, хотя Личфилд продолжал пользоваться былым уважением и оба собора считались кафедральными. Илэйв и Фортуната возвратились в дом близ церкви Святого Алкмунда, в удрученную горем семью, где тело убийцы лежало теперь на тех же дрогах, что и тело погубленной им несколько дней назад жертвы, и Жерар, который только что похоронил Олдвина, хлопотал о похоронах Джевана. Подобные раны, конечно, рано или поздно затягиваются, но для этого надобно время. Несомненным было одно: женщины семьи намеревались молиться с равным пылом и за убийцу, и за убитого.
Епископ со всевозможной почтительностью и заботой устроил за седлом Псалтырь принцессы Теофании. Для всех было загадкой, как попала эта книга в маленький монастырь близ Эдессы; и когда-то, лет через двести, все так же будут удивляться, как эта книга оказалась в библиотеке в Ковентри. Книги переживают своих создателей, но монах Диармид, безусловно, обеспечил себе славу в веках.
И даже монастырский странноприимный дом опустел. Празднества закончились, и гости из тех, кто задержался на несколько дней в Шрусбери по делам, собирались в путь. Летнее затишье меж Днем Святой Уинифред и ярмаркой Святого Петра было достаточно продолжительным, чтобы успеть собрать урожай с полей, принадлежащих аббатству. В Гайе и овощи поспели на огородах, и пшеница уже почти совсем пожелтела. У природы на все есть свой урочный час, и только люди подчас действуют некстати.
Брат Винфрид, с довольным видом посвистывая, подравнивал разросшуюся изгородь. Кадфаэль и Хью, оба молчаливые и задумчивые, сидели под северной стеной травного садика, разомлевшие на солнышке и вялые, как это всегда случается после сильного волнения. Розы на отдаленных клумбах напоминали зыблющийся узор из книги Диармида, а белая бабочка на темно-голубом цветке фенхеля казалась крохотным корабликом, плывущим по океану размером с росинку.
— Мне надо идти, — в который уже раз сказал Хью, не поднимаясь.
— Надеюсь, — сказал Кадфаэль, — мы здесь в последний раз слышали слово «ересь». Дай Бог, чтобы все последующие посещения епископа заканчивались столь же счастливо. Будь на его месте другой, дело завершилось бы анафемой. — И вдруг он спросил задумчиво: — Не сделала ли она глупость, расставшись с книгой? Страницы ее все еще стоят у меня перед глазами. Да, из-за такой книги можно обезуметь настолько, чтобы убить — или умереть самому. Краски так и западают в душу!
— Нет, — возразил Хью. — Напротив, девушка поступила очень мудро. Кому бы она продала ее? Кто, кроме королей, может купить такое сокровище? Обогащающий епископат сам становится богаче.
