— Но с него никто не снимал подозрения в убийстве! — не унимался Герлуин, злобно радуясь, что ему напомнили о светских властях. — Нельзя закрывать на это глаза. Если церковь и не должна преследовать преступников, то это прямая обязанность королевской власти.
— Вы ошибаетесь, — промолвил аббат Радульфус с ангельским терпением. — Еще вчера шериф уверил меня в том, что его вполне устраивают имеющиеся у него доказательства невиновности брата Тутило в убийстве Альдхельма. Таким образом, светская власть не имеет более обвинений против Тутило. Его обвиняет лишь церковь, но у церкви нет солдат, которых она могла бы посылать на поиски своих незадачливых братьев.
Упоминание о «незадачливых братьях» заставило Герлуина покраснеть, словно он сам повинен в том, что, соблюдая церковную субординацию, лично не позаботился о надлежащей охране узника. Правда, Кадфаэль не был уверен в том, что именно это имел в виду аббат Радульфус, ибо он куда более других напоминал в эту минуту человека, обвиняющего себя за упущения и никоим образом не обвиняющего других. Однако Герлуин принял эти слова на свой счет, ибо не допускал и мысли о том, что какие-либо упущения могут бросить тень на его собственное достоинство и вынудят его возвращаться домой с опущенной головой, нуждающимся в терпеливом утешении.
— Отец аббат, — начал свою отповедь Герлуин, выпрямившись во весь рост и говоря с видом пророка, — в таком случае церкви следует, видимо, оборотить взор на самое себя, ибо если она не в силах противодействовать злодеям, где бы они ни находились, она может потерять уважение к себе. Ведь битва со злом, происходи она внутри или вне монастырских стен, благородна не менее, чем крестовый поход в святую Землю. На пользу ли будет церкви, если мы останемся в стороне и дадим злодею уйти? Этот человек нарушил законы нашего братства и предал данные им обеты. Его нужно вернуть и привлечь к ответу.
— Если вы признаете в нем человека, столь отпавшего от господа, — сухо промолвил аббат, — вам следует вспомнить, что гласит об этом наш устав. В главе двадцать восьмой начертано: «Испорченного человека гоните прочь от вас».
— Но мы его вовсе не прогоняли! — не унимался Герлуин. — Он не стал ждать нашего суда и не ответил за проступки, а тайком сбежал, расстроив наши планы.
— Даже в этом случае, — тихо пробормотал Кадфаэль, не в силах избежать искушения, но вполне внятно, — в той же главе указано: «Если неверный брат уходит от вас, пусть уходит».
Аббат Радульфус бросил на Кадфаэля быстрый и до некоторой степени неодобряющий взгляд, а Роберт Боссу коротко и почти незаметно улыбнулся, и улыбка его, в чей бы адрес она ни была направлена, исчезла, прежде чем кто-либо успел оскорбиться.
— Я в ответе перед своим аббатом, — сказал Герлуин, хитро направляя разговор в иное русло. — Он поручил мне этого послушника, и мне, по крайней мере, должно сделать все для его поимки.
— Боюсь, на это у вас нет времени, — заметил Роберт Боссу самым учтивым тоном. — Если вы примете решение остаться и заняться поисками беглеца, обратный путь в Рамсей вам придется проделать при куда менее благоприятных обстоятельствах. Сразу по окончании утренней мессы мы собираемся и уезжаем. Будьте благоразумны, тем более что теперь вас стало на одного человека меньше, и воспользуйтесь случаем ехать с нами, под надежной охраной.
— Если бы ваша светлость соблаговолила задержаться на два-три дня… — начал было канючить Герлуин.
— Сожалею, но никак не могу. У меня есть заботы, требующие личного присутствия, — учтиво ответил граф. — Тем более что нынче шайки бродяг и разбойников, вроде тех, что напали на вашу повозку, пробираются из Болотного края в места поспокойнее и при этом пересекают мои земли. Мне самая пора возвращаться. Я проиграл в споре за святую Уинифред но не жалею об этом, ибо, в конце концов, именно я привез ее обратно, даже если она отвергает меня. Я должен в точности следовать ее воле и тем самым обрести хотя бы слабое утешение. И теперь мне следует быть ближе к дому. А после мессы, — твердо сказал граф Роберт и встал из-за стола, — я советую, отец Герлуин, присоединиться к нам и поступить, как велит вам святой Бенедикт: пусть неверный брат уходит.
Прощальная месса началась раньше обычного и была отслужена по укороченному чину, ибо граф, торопившийся уехать, каким-то образом передал свое отъездное настроение и другим. Едва они вышли из церкви на утреннее солнышко, как тут же началась суета с погрузкой и стали седлать коней. Все собрались на большом монастырском дворе. Управляющий Никол и его молодой товарищ из Рамсея — в сопровождении мрачного и неразговорчивого Герлуина, с большой неохотой отказавшегося от погони за беглецом, но еще более не желавшего задерживаться и упустить возможность проделать полдороги в безопасности и, по меньшей мере, со всеми удобствами, а возможно, и верхом от Лестера до Рамсея, так как Роберт Боссу вполне мог проявить свою щедрость в отношении монахов, даже если один из них не вызывал у него особой симпатии. Грумы вывезли из конюшни узкую повозку, на которой в аббатство прибыл ковчежец святой Уинифред. Теперь, без красивых покрывал, которыми повозка была украшена в знак почтения к святой, она предназначалась для поклажи всех отъезжающих. Нагруженная вещами графа и его сквайров, пожертвованиями, собранными Герлуином в Вустере и Эвесхэме, а также пожитками и большей половиной музыкального хозяйства трубадура, которое не было очень уж велико, эта повозка вполне могла еще вместить и Никола с его товарищем, — и лошади не было бы слишком тяжело. Ломовой лошади, которая везла графскую поклажу, теперь, на обратном пути, уже не надо было везти субприора Герлуина.
Два молодых сквайра привели с конюшенного двора оседланных коней, а Бенецет привел жеребца трубадура и своего коня, а один из послушников — оседланную низкорослую лошадку для Даални. Ворота были уже открыты, готовые пропустить отъезжающих. Сборы прошли четко и быстро. Кадфаэль, наблюдавший за двором из-за угла монастыря, с беспокойством поглядывал на открытые ворота, ибо события развивались что-то уж чересчур стремительно. Он ожидал приезда Хью и его людей чуть позже и надеялся на то, что церемония прощания займет еще некоторое время, тем более что главные действующие лица еще не выходили. В любом случае едва ли граф уедет, не попрощавшись с Хью Берингаром.
Монахи, повинуясь долгу, послушно разошлись по своим делам, но каждый раз, приближаясь к большому двору, старались задержаться там несколько дольше, чем того требовала необходимость, дабы поглазеть на собравшихся грумов и нетерпеливо переступающих по булыжнику лошадей, готовых отправиться в путь. Ученики отправились в класс на утренние уроки, но брат Павел, наверное, отпустит их перед самым отъездом гостей.
Даални, в плаще и с непокрытой головой, вышла из странноприимного дома и, спустившись с крыльца, присоединилась к отъезжающим. Она бросила взгляд на седельные сумки Бенецета и узнала ту самую, в которой он что-то спрятал, ибо на ней она запомнила сильную потертость ниже пряжки. Даални следила за сумкой, а Кадфаэль за ней. Лицо девушки казалось бледным, впрочем, она всегда была бледна, имея кожу белую, словно цветок магнолии, однако теперь от напряжения ее лицо приобрело некий ледяной оттенок. Глаза Даални были прищурены, но остро блестели из-под ее длинных темных ресниц. Кадфаэль заметил в ней все эти признаки тревоги и напряжения, и они огорчили его, хотя он и не знал толком, как следует их трактовать. Девушка уже сделала все, что собиралась сделать, то есть отправила Тутило в большой мир, который подходил юноше куда более, нежели монастырь. Возможно, смириться со своим обыденным миром после краткой встречи с Тутило оказалось для Даални не так-то легко, но едва ли тут ей можно было помочь. Строя свои планы, Кадфаэль не учел, что у девушки могут оказаться свои собственные виды на этот прощальный момент, последнее, что она намерена совершить.
Один из молодых сквайров отправился в странноприимный дом доложить графу о том, что все уже готово к отъезду, а заодно взять его плащ и перчатки и захватить прочие из оставшихся вещей их господина и его нового спутника, который почитался ими человеком благородным и никак не простым слугой, однако едва ли был столь же уважаем, как арфист в Уэльсе. Вскоре сквайры вновь вышли на двор. В ту же минуту из своего садика, пройдя между еще не подстриженными в эту пору розовыми кустами, вышел аббат Радульфус, соблюдавший учтивую точность. За его спиной следовал приор Роберт. Оба они вышли попрощаться с уезжающими гостями.
Граф Роберт был, как всегда, прост и изящен, в добротном платье темных цветов — пурпурный короткий камзол для удобства езды верхом и темно-синяя накидка с разрезами сзади и с боков. Граф редко надевал головой убор, если к этому не вынуждали его ветер, дождь или снег, однако на спине его лежал капюшон, прикрывая его косые плечи и горб. Впрочем, едва ли граф делал это нарочно, ибо его врожденное увечье нисколько не беспокоило его и не сковывало его изящных движений. Рядом с ним шагал торжествующий Реми Перти, вдохновенно говоря своему новому покровителю нечто учтивое и приятное. Вместе они спустились с крыльца. Рядом уже стоял сквайр с перекинутым через руку плащом своего господина. Вот все и собрались, ибо аббат и приор уже поджидали графа подле лошадей.
