— Натали?
Либерман почувствовал, как вздрогнула сидевшая рядом с ним маленькая белошвейка.
— Да, — робко ответила она. — Я здесь.
— Тебе так нравилась моя брошь в виде бабочки.
— Да…
— Я хочу, чтобы ты взяла ее себе. Будет очень красиво, если ты будешь носить эту брошь со своим белым летним платьем.
Натали зажала рот ладонью, посмотрела вокруг и воскликнула:
— Мне действительно очень нравится эта брошь, и у меня в самом деле есть белое летнее платье.
Затем, неожиданно успокоившись, она прошептала:
— Это она…
Моракс продолжал:
— А есть среди вас человек по имени Отто?
— Да, — сказал Браун, выпрямляясь. — Меня зовут Отто.
Женщина-медиум наклонила голову набок, как будто внимательно слушая. Затем, все еще голосом вызванного духа, она произнесла:
— Отто, каким ты был дураком. Ты выбрал рискованный путь, который приведет тебя к беде. Что полезно для тела, иногда вредно для души. — Молодой человек казался слегка озадаченным, но не более того. После небольшой паузы Иветта де Ружмон добавила: — Вспомни «Дунай», вспомни Баден… и бедную вдову. Всевидящий Бог заметит даже самый малый грех, ничто не останется безнаказанным. Покайся!
Голос Моракса стал громче.
— Ты согрешил против Господа, и, будь уверен, наказание не заставит себя ждать.
Браун переменился в лице. Он не был больше снисходительным, циничным и равнодушным. Теперь он выглядел смущенным. Хек бросила на него внимательный взгляд.
— А теперь… — Браун встревожено посмотрел на мадам де Ружмон. Она замолчала и сидела совершенно спокойно. В свете свечи белки ее глаз отливали перламутровым блеском.
— Граф Зольтан Заборски, — объявил Моракс. — Я чувствую вашу грусть — она словно язва разъедает ваше сердце. Я вижу проданный большой красивый замок, семью в отчаянии.
Граф перекрестился, склонил голову и сложил в молитве руки, пальцы которых были украшены множеством перстней.
— Генрих? Среди вас есть Генрих?
Либерман сидел прямо напротив Хёльдерлина Он видел, что лоб его блестел от пота.
— Генрих, — провозгласил Моракс. — Я должна сказать тебе нечто важное…
Фрау Хёльдерлин посмотрела на мужа. Ее лицо выражало подозрение и интерес.
— Нет! — закричал Хёльдерлин. Он вскочил на ноги и стукнул кулаком по столу. Свеча подпрыгнула, и по потолку и стенам комнаты забегали тени. — Нет, это не может продолжаться. Это ненормально… Прошу прощения, но я вынужден настаивать на прекращении сеанса.
— Моракс. — Голос Иветты де Ружмон снова стал нормальным, ее веки опустились; однако говорила она теперь тихо и медленно. — Моракс, ты здесь?
— Герр Хёльдерлин, немедленно сядьте! — крикнул Заборски. — Мадам де Ружмон все еще находится в контакте с миром духов! Вы подвергаете ее серьезной опасности!
— Нет, я не сяду! — закричал в ответ Хёльдерлин. — Мы не имеем права этого делать. Это кощунство. Святотатство. Фройляйн Лёвенштайн занималась тем, что было выше ее понимания, и посмотрите, что с ней произошло! Хватит! Я больше не буду в этом участвовать!
Неожиданно глаза Иветты де Ружмон распахнулись. Несколько секунд ее лицо оставалось бесстрастным. Потом на нем застыла маска страха. Губы ее начали дрожать. Потом она широко открыла рот и издала долгий и леденящий душу вопль. Сначала звук быстро становился все выше и громче, а потом медленно и постепенно стихал. Женщина схватилась руками за горло. Она задыхалась и хрипела, как в агонии, а затем рухнула лицом на стол, раскинув руки в стороны и опрокинув свечу. Комната погрузилась в абсолютную темноту.
Либерман и Райнхард вошли в сумрачный вестибюль кафе «Централь» и прошли по узкому коридору, наполненному запахом кофе и мочи из туалетов. Поднявшись по небольшой лестнице, они попали во внутренний дворик: сводчатый потолок поддерживали колонны, отовсюду слышался приглушенный шум голосов и стук биллиардных шаров. Густой табачный дым шатром висел над посетителями. Столы стояли на приличном расстоянии друг от друга, но вокруг большинства из них толпились зеваки, громко критиковавшие ходы шахматистов или хвалившие игрока в таро, который повысил свою ставку.
Двое мужчин протиснулись между плотно стоящими людьми и нашли места за столиком в конце зала.
Райнхард тронул за руку проходившего мимо официанта.
— Мне кофе по-турецки, а моему другу — «Мокко».
Официант поклонился.
— Да, и небольшой кусочек торта «Добос». Макс?
— Мне не надо, спасибо.
Официант исчез за ближайшей колонной.
— Итак, — сказал Райнхард, раздувая щеки. — Удивительно, да?
— Она мошенница.
— Перестань, Макс, не будь таким упрямым. Я думал, ты собирался отнестись к этому без предубеждения?
— Я так и сделал, но она все равно мошенница. Этот ее нелепый приступ и обморок в конце… В опере делают более убедительно. Пульс у нее был абсолютно нормальный.
— Не знаю… — сказал Райнхард. — Но я все равно чувствую, что в этом было что-то еще, я имею в виду, нечто большее, чем фокус. Ты видел лицо Брауна? Он был так поражен, когда она упомянула «Дунай», Баден и вдову. Очевидно, что он этого не ожидал… А фройляйн Хек? Откуда мадам де Ружмон могла знать о той броши, которая так нравилась белошвейке? А белое летнее платье! Откуда она знала?
— Оскар, у каждой знакомой мне женщины есть белое летнее платье.
— Ладно, а брошь?
Либерман вздохнул.
— Я не знаю… не знаю, как она это угадала. Но думаю, что она узнала все, что ей было нужно, поговорив с членами кружка Лёвенштайн до того, как мы приехали. Без сомнения, эта мадам очень наблюдательна и может распознать самые неуловимые реакции людей. На самом деле, она скорее всего обладает навыками хорошего психоаналитика. Профессор Фрейд говорит, что люди неспособны хранить секреты — мы постоянно что-то выдаем, бессознательно делая какие-то жесты и оговариваясь. Как-то он сказал мне, что тайна просачивается через малейшую дырочку. Мадам де Ружмон просто превосходный знаток человеческой природы.
Казалось, Райнхарда все еще что-то беспокоило.
— Но этот голос… Моракса. Он произвел на меня сильное впечатление.
— Оскар, у меня в клинике был похожий случай. Моракс был вроде второго «я», созданного и развитого с помощью длительного самовнушения.
Появился официант с кофе и пирожным для Райнхарда.
— Ты уверен, что не хочешь ничего съесть? — спросил Райнхард.
— Абсолютно.
Либерман чайной ложкой зачерпнул пенку со своего кофе, а Райнхард погрузил вилку в несколько слоев бисквита и шоколадного крема.
— Ммм… — Райнхард закрыл глаза. — Как вкусно.
Либерман полез в карман и достал смятое письмо и ручку.
— Вот… — произнес он.
— Что это? Ты хочешь, чтобы я прочитал его?
— Нет, я хочу, чтобы ты что-нибудь нарисовал здесь. Что-нибудь простое. Но не показывай мне.
Либерман отвернулся, а озадаченный Райнхард что-то нацарапал на письме.
— Все?
— Да.
— Переверни бумагу, чтобы рисунок оказался внизу.
— Сделал.
— Хорошо.
Либерман повернулся и сказал:
— Дай мне это сюда.
Райнхард отдал письмо другу, а тот сразу положил его в карман, не попытавшись посмотреть, что там нарисовано.
— Ты нарисовал герб Габсбургов — двуглавого орла, — сказал Либерман.
— Боже мой! — воскликнул Райнхард. — Как ты догадался, черт возьми?
— Конечно же я прочитал твои мысли, — спокойно ответил Либерман.
Райнхард рассмеялся.
— Ладно, ладно… ты добился своего. А теперь расскажи мне, как ты это сделал.
— Я заглянул в свою чашку с кофе, когда брал у тебя письмо. Твой рисунок отразился на поверхности моего «Мокко».
— Очень хорошо, — уважительно произнес Райнхард. — Попробую этот трюк с Эльзой, она должна клюнуть. — Он снова взял вилку и стал поглощать «Добос». — А что ты думаешь о поведении Хёльдерлина?
— Он явно очень нервничал… — Райнхард наклонился вперед, приставив ладонь к уху.
— Говори громче, Макс, я тебя плохо слышу.
Звон чашек, шум разговоров и смех — все это вместе вдруг поглотило остальные звуки.
— Он явно очень нервничал… — повторил Либерман, — и захотел немедленно прекратить сеанс. Он был встревожен, беспокоился, что может раскрыться что-то нежелательное для него. Ты заметил, как он поглядывал на свою жену?
— Нет.
— Он выглядел чрезвычайно озабоченным.
— Почему ты так решил?
Либерман задумчиво уставился в свой кофе:
— Лёвенштайн была беременна. И должен признать, я склонен верить Брауну в том, что не он является отцом.
— Но Хёльдерлин! В самом деле, Макс…
— Ему за сорок, он почтенный и ответственный человек. Ему доверяют. Как раз такой человек, по моему мнению, и может завязать роман с молодой женщиной. — Райнхард покачал головой и засмеялся. — Его вдохновенная речь не имела ничего общего с искренней верой. Меня она не убедила.
