Ознакомительная версия.
Но «убит» вовсе не значит «застрелился», хотя именно этого Лиза желала когда-то давно, когда летала с Ваней на качелях, не знала, как его зовут, и не ожидала ничего, кроме лета. Теперь Ваня решил, что она влюбилась в другого, а он забыт, не нужен, брошен. Поэтому Ваня уехал с отцом заказывать мрамор – и для чего? Для нового пола в костеле!
Пол заказала Антония Казимировна Пшежецкая на деньги, оставшиеся после смерти Зоей. Говорили, этих денег куда меньше, чем ожидалось, особенно если припомнить, каких тузов разорила в пух ветреная камелия. Антония Казимировна унаследовала лишь несколько тысяч в ценных бумагах, несколько побрякушек, недоворованных преданной горничной Дашей, да кучу нарядов, которые оказались так экстравагантны, что их неловко было раздавать бедным. Правда, этих средств хватило, чтобы заменить гранитный пол в костеле мраморным и даже кое-что позолотить. Антония Казимировна также выписала из Вильны органиста-искусника. Теперь вместо унылого любительского гудения из-под костельных сводов неслись, гоняясь друг за другом, поглощая самих себя на ходу и чудовищно множась, бесконечные фуги Баха. Костельный пол предполагался тех самых тонов, что в соборе Святого Петра в Риме. Так мерещилось кроткому уму то ли Антонии Казимировны, то ли ксендза Баранека.
– Это конец! – пала духом Лиза, узнав последние новости. – Мурочка, я тебя прошу, я умоляю! Даже клятву с тебя возьму, потому что это для меня важнее всего на свете! Когда Ваня вернется, дай мне знать. Все равно как – через нашу Матрешу или вашу Гашу. Или пусть Володька мне в окно камень бросит – но в ту же минуту, в ту же минуту!
– К чему это теперь? – усомнилась Мурочка. – Все ведь решено. Я слышала, тебе в Париже заказали подвенечное платье. Ты теперь вся в новом и такая красивая, что больно смотреть. Даже Володька вчера весь вечер вздыхал – видел тебя где-то с женихом.
– Это ведь ерунда – платья, шляпы, ленты. Все это в магазине продается! Я люблю одного Ваню, и мне очень надо его видеть. Придумай, душка, что-либо, только посекретней! Знаешь, ведь за мной давно следят, а кто, не знаю. Ходит сзади все время. Какой-то урод в мятом канотье! Наверное, он и сейчас по Почтовой слоняется.
Мурочка ужаснулась:
– Неужели правда?
– Хочешь, покажу его? Перебирайся ко мне!
Приседая в бурьяне, они двинулись к забору, который у Одинцовых прогнулся в сторону улицы и зиял немалыми щелями.
– Гляди, вон он, – шепнула Лиза, приникая глазом к отверстию, образованному в доске выпавшим сучком.
Мурочка вгляделась в щелку:
– Этот, в полосатом пиджаке? До чего противный! Знаешь, я его уже встречала. Первой его наша Гаша заметила. Она решила, что он влюблен в Феню, которая стирает у Тихуновских, и ходит страдает. А он, оказывается, за тобой следит?
– Это самый настоящий шпион – проверено много раз. Только вот чей, никак не разберу.
Мурочка вдруг ахнула:
– Лиза, ты все платье зазеленила! Разве можно на траву коленками становиться? Теперь тебя тетка заругает.
– Не заругает. У нас теперь все по-другому. Скоро у меня будет сто платьев – и никакого счастья. Смотри же, Мурочка: если я Ваню не увижу, я просто умру. Я даже думала, не утопиться ли мне в Нети, как майор Пшежецкий? Но утопленники такие безобразные… Ты не можешь достать яду, который у Аделаиды Петровны?
– Яду? – фыркнула Мурочка. – В ее знаменитом пузырьке, скорее всего, не яд, а карлсбадская слабительная соль. Не говори глупостей, я что-нибудь другое придумаю.
После этого разговора Лиза подругу ни разу не видела. Не пускали пока Мурочку на званые вечера!
– Вечер удался. Ты удивительно мила была сегодня, Бетти! – сказал Игнатий Феликсович. Он обнимал Лизу в сенях и прислушивался, как на Почтовой гомонят уходящие гости и хохочет романтический Тихуновский.
– Я ничего особенного не делала, – ответила Лиза и отвернулась от жаркого лица жениха.
– Вот именно – ничего! Никаких нелепых выходок, никакого беспричинного смеха и дерзостей. Обошлось и без надутых губ. О, эти губы! Эти губы!
Он исхитрился с поцелуем, когда Лиза хотела что-то сказать и не успела сжать зубы. Она закрыла глаза и стала считать про себя, как делают, чтобы поскорее заснуть. Досчитала до десяти.
– Бетти, ты сводишь меня с ума, – прошептал Игнатий Феликсович. – Ты обольстительна, ты свежа, как май! Ты видела, как все мне завидуют? О, люби меня, и ты не пожалеешь!
– До свидания, милый, – сказала она жестяным голоском.
– Еще чуть-чуть, Бетти! Я теряю голову. Не толкайся так, потерпи еще минутку… За сегодняшний чудный вечер, за твой блеск, за твой милый аристократический тон, за эти поцелуи завтра тебя ждет награда.
– Какая? – насторожилась Лиза.
– Увидишь!
«Наверное, очередная шляпа, или дорожный несессер, или бинокль для театра, или веер, – с тоской подумала Лиза. – Только бы не пришлось целоваться сверх положенного!»
Награда последовала на другой день, перед закатом. Игнатий Феликсович с Лизой сели в наемную пролетку, лаковую, самую шикарную в Нетске – ту, что на ухабах качала, как колыбель (так, во всяком случае, говорил ее хозяин Степан Хохряков). Задастые кони Степана, тоже будто лакированные, с игрушечными подстриженными хвостами и злыми зубами, доставили будущих супругов к магазину Натансона.
Звякнул входной колокольчик. Лиза сразу вспомнила, как они с теткой приносили сюда Зосину шпильку. Ах, как давно это было – Ванечка Рянгин, игра в сыщиков, белая сирень!
Теперь еще любезнее встретили ее младшие Натансоны. Они отступили бесшумно, как ватные куклы, быстро растворились в углах, а из-за дубовой двери явился Натансон-старший – восковой, прозрачный, с привычной улыбкой.
– Осмелюсь поздравить вас с грядущим бракосочетанием, – сказал он сладко.
Лиза чуть кивнула. Игнатий Феликсович в знак того, что упомянутое бракосочетание близко, положил руку на Лизину талию и нежно скомкал батист ее платья. Натансон поинтересовался здоровьем Лизиного батюшки и тети и только после этой церемонии уставился на Пиановича с учтивым вопросом, прищурив один глаз и выкатив другой, с тусклым, расплывшимся старческим белком и зорким зрачком.
– Видите ли, любезнейший Самуил Акимович… – сказал Пианович, блуждая взором по тяжелым витринам. В них под толстым стеклом, на бархате, черном, как бездна, мерцали всякие интересные вещицы. – Видите ли, я задумал сделать своей невесте свадебный подарок. Мне нужен для этого не какой-нибудь девичий пустячок. Требуется настоящая, ценная, хорошей работы вещь – скажем, колье и серьги, а к ним пара браслетов. Не помешала бы и диадема. Нужна памятная вещь! Разумеется, с хорошими камнями.
Натансон задумался.
– Учитывая нежный возраст и утонченный тип красоты будущей мадам… – начал он.
– А вот этого не надо! – перебил его Пианович. – Ни юность, ни нежность брать в расчет не следует. Вещь будет носиться после свадьбы, и даже много после. Мне хотелось бы видеть нечто роскошное, из ряда вон – под стать той цветущей женственности, какую моя невеста, надеюсь, обретет после нескольких лет счастливого брака.
Натансон согласно кивал бледной головой и шевелил седыми бровями, закрученными в виде запятых.
– Но цена такой вещи… – значительно вставил он.
– Пусть это вас не беспокоит, – ответил Пианович с достоинством. – Такой подарок делается раз в жизни, причем женщине, обожаемой превыше жизни. Никакая цена меня не пугает.
Натансон сохранил сдержанность манер, но заметно повеселел. На удивление легко откинул тяжелую дверцу прилавка и сказал:
– Такой разговор – другое дело! Прошу вас пройти.
В комнатке, которая располагалась сразу за привычным торговым залом, Лиза еще ни разу не бывала. Комнатка оказалась узкая, высокая, с разноцветным витражом на длинном окне. Тут стояло огромное зеркало до пола, в котором множились цветные оконные стекляшки и белела, как статуя, тонкая Лизина фигура. Да, она именно такая сейчас – безучастная, безмолвная, бесстрастная.
– Прошу мадемуазель садиться!
Один из младших Натансонов бесшумно двинул к зеркалу кресло, а его брат раскрыл один за другим футляры и разложил на столике. Заблестели бриллиантовые капли, и брызги, и звезды.
– Прошу обратить внимание, как эффектна эта вещь. Новейшей венской работы! Пять панделоков[12] в колье, имеются такие же серьги, – шелестел старый Натансон, и на Лизины ключицы ложилось холодное бремя бриллиантовых капель.
– По-моему, простовато, – недовольно заметил Игнатий Феликсович. – Бетти, примерь-ка серьги.
– Не надо! Даже на вид они слишком тяжелые, – слабо протестовала Лиза, но серьги все-таки надевала и с изумлением глядела в зеркало на чье-то чужое, мертвенно-красивое лицо, вдоль которого свисали две огненные струйки.
– Не то! – уперся Игнатий Феликсович. – Камней бы побольше, и чтоб подвески сами по себе дрожали, знаете такие? Есть у вас? А это что у вас за браслеты?
Ознакомительная версия.
