Повидавший немало кавалерийских полков, элитных и неэлитных, Пауэрскорт усмехнулся.
— А что вы можете сказать о покойном, Донтси, кажется?
— Да, Александр Донтси. Наш ровесник, уже лет шесть как в ранге королевского адвоката, недавно избран бенчером. У него были свои странности. Иногда он выступал в суде просто блистательно, причем вне зависимости от того, какое слушалось дело: развод, уголовное преступление или тяжба о собственности. В такие дни Донтси мог бы, наверное, добиться оправдания даже самого Джека-Потрошителя. Но случалось и так, что он выглядел абсолютно беспомощным. И это, конечно, очень нервировало готовивших дела поверенных — они никогда не знали, каким будет Донтси в день суда.
— Известно ли что-нибудь о его грешках? — спросил Пауэрскорт. — Женщины, карты, дорогие покупки?
Чарлз Огастес Пью рассмеялся:
— Слухи о его романах ходили всегда, но зацепиться не за что. Ничего такого, что могло бы привести к бракоразводному процессу.
— Он был женат?
— Да, к тому же на красавице. И вот еще что: у него огромный дом, кажется, в графстве Кент. Роскошная усадьба с сотнями комнат и старинным парком, в котором бродят стада диких оленей. И отличная коллекция живописи. Правда, — усмехнулся Пью, — примерно год назад кто-то говорил мне, что родня опасается за его разум. Он снял со стен Рубенса и Ван Дейка и развесил вместо них этих французских импрессионистов — всякие там пруды с кувшинками, дрожащие пестрые пятнышки, которые якобы передают очарование полей и гор… ну, сами знаете, о чем я.
— Что-то мне все это не нравится, — задумчиво проговорил Пауэрскорт. — Я имею в виду не вкусы Донтси — он имел полное право вешать у себя на стенах то, что ему нравилось. А вот люди, которые мнят себя элитой… Повидал я таких. Скажите, Чарлз, согласились бы вы на моем месте взяться за это дело? Мне, честно говоря, что-то не хочется.
— Решать вам, — ответил Пью. — Но подумайте хорошенько. Ведь если бы пару лет назад вы не вмешались в дело о фальшивых шедеврах, то Центральный уголовный суд приговорил бы невиновного Хораса Алоизиуса Бакли к повешению за убийство.
В заставленной ящиками и коробками столовой Пауэрскортов оставалось свободным только место у стола. Уже завтра должны были приехать грузчики, чтобы перевезти весь скарб во временное обиталище на Манчестер-сквер, и леди Люси за утренним чаем выглядела, как генерал накануне великой битвы. Ее супруг, не открывая, вертел в руках письмо в изящном, под стать сорочкам Чарлза Огастеса Пью, конверте. О визите Пью Пауэрскорт рассказал жене еще накануне.
— Ну ради Бога, Фрэнсис! — взмолилась леди Люси, которую раздражало, что в то время как она исполнена готовности к действию, хозяин дома не решается даже распечатать конверт. — Давай, бомбы там нет, ничего не взорвется.
— Прости, Люси, прости. Просто я прекрасно знаю, что там, внутри. — Сморщившись, словно в предвкушении ледяной ванны, — Пауэрскорт вскрыл конверт и прочел послание. — Стиль довольно напыщенный, — сказал он, передавая письмо жене.
— «Глубокоуважаемый лорд Пауэрскорт! — вслух прочитала леди Люси. — К вам обращается казначей юридической корпорации Куинз-Инн. 28 февраля сего года во время банкета умер один из наших бенчеров, королевский адвокат мистер Александр Донтси. Вскрытие показало, что он был убит. В связи с абсолютно не удовлетворяющими нас персональным составом, методами и поведением лиц, назначенных столичным департаментом полиции вести дознание, я от лица корпорации письменно изложил комиссару свои возражения, а также определенные намерения. Надежные сведения о том, что вы являетесь одним из лучших частных детективов Лондона, побуждают меня пригласить вас, чтобы обсудить некоторые надлежащие меры. Буду крайне признателен, если сегодня днем вы посетите мои апартаменты».
Леди Люси сложила листок и убрала в конверт.
— По-моему, Фрэнсис, он не слишком-то считается с полицией.
— Он-то? Нисколько. Но вот что делать мне? Не хочется браться за это дело, не люблю я этих сутяг. Да и не время сейчас, ведь у нас столько хлопот.
Леди Люси считала, что время как раз самое подходящее: муж только болтался у нее под ногами, и без него ей будет стократ легче организовать переезд. Казалось, само провидение, сжалившись над ней, послало ему это предложение. Однако она не собиралась высказывать свои мысли вслух.
— Ты же знаешь, Фрэнсис, мои взгляды. — Какими бы ни были обстоятельства, какая бы опасность ни грозила ее мужу и Джонни Фицджеральду, леди Люси никогда не отговаривала их от рискованных расследований. — Кто-то убил мистера Донтси. И этот кто-то способен убить еще многих, пока ты его не остановишь. А насчет переезда не волнуйся, — сказала она, накрыв крепкую руку Пауэрскорта своей маленькой ладонью. — Мы как-нибудь справимся.
Смерть Донтси изменила атмосферу в Куинз-Инн. Юные джентльмены прекратили с хохотом носиться по лестницам и лупить друг друга папками в библиотеке. Те, кто постарше, приглушенно обсуждали, каким именно ядом был отравлен их коллега. Но горше всех оплакивал Донтси один человек в кабинетике под самой крышей. Это была Сара Хендерсон, двадцати лет, высокая и стройная, с копной рыжих волос и ярко-зелеными глазами. Она служила в Куинз-Инн стенографисткой, и здесь ее считали своеобразным талисманом. Бесконечные ухаживания мужчин Куинза Сара умела отклонять мягко и деликатно: ей очень приятно получить очередное приглашение в театр (в оперу, на ланч, обед, балет и пр.), но, к сожалению, она ужасно занята. В Финсбери, в колледже, который готовил секретарей со знанием стенографии и машинописи, ей и ее сокурсницам внушили, что романов на работе следует бояться как чумы. Ничто — ни неверная запись, ни ошибка при расшифровке, ни даже неподобающий для офиса наряд — не создаст таких сложностей, не навлечет таких бед. Эти наставления девушки получили от престарелой одинокой преподавательницы и в итоге оживленных обсуждений пришли к выводу, что, видимо, подобная роковая ошибка (например, роман с женатым господином, который отказался оставить супругу и бросил возлюбленную, когда той было уже под тридцать) когда-то навеки сломала жизнь их наставницы.
Сара была без ума от мистера Донтси. Она обожала звук его голоса, негромкого и мелодичного, богатого оттенками интонаций. Ее восхищало, как изящно он откидывался на спинку стула, вытягивая ноги под столом, когда диктовал ей вступительную или заключительную речь… Кстати, диктовку он, в отличие от многих своих коллег, считал делом вполне естественным и всегда искоса следил за карандашом стенографистки, стараясь не опережать ее руку. Ну просто море, море обаяния! А какие у него манеры, как он учтив — никогда не забудет справиться о здоровье ее матушки.
Мистер Донтси и все прочие члены Куинза были бы немало удивлены, узнай они, сколь важное место занимает их повседневная деятельность в жизни матери Сары, миссис Берты Хендерсон. Каждый вечер, придя домой, девушка во всех подробностях отчитывалась о событиях на работе. Ее матерью двигало не навязчивое любопытство, а искренний жгучий интерес человека, прикованного к постели артритом. Бедная женщина с трудом передвигалась по их маленькому домику в Эктоне, к тому же у нее была редкая форма рака, и жить ей оставалось не больше двух-трех лет. Мир лондонских магазинов, омнибусов и уличной толчеи был закрыт для нее навсегда, и его полностью заменил Куинз, где она мысленно пребывала целыми днями. Миссис Хендерсон знала, какие гравюры украшают тот или иной кабинет, кто из бенчеров над каким делом трудится, а дочь регулярно привозила ей юридические журналы, чтобы она могла узнать подробности о жизни интересующих ее персон. В результате, как полагала Сара, ее матушке, возможно, уже хватило бы знаний, чтобы грамотно выступить со стороны защиты или обвинения на каком-нибудь рядовом процессе в окружном суде. Куинз стал для бедной женщины чем-то вроде ее любимых историй с продолжением из дамских журналов.
Миссис Хендерсон сообщила Саре, что, когда она узнала о кончине мистера Донтси, ей так захотелось посетить его похороны, что она даже попыталась проверить, сможет ли дойти от дома до шоссе. Увы! На полпути силы ее иссякли, и, если бы не помощь какого-то прохожего, она вряд ли добралась бы обратно. Поэтому она умоляла дочь с особым вниманием наблюдать за церемонией. Сара улыбнулась и пообещала представить самый детальный отчет о похоронах, когда бы они ни произошли.
К весне она готовила матери сюрприз. Правда, для его осуществления нужна была инвалидная коляска, одно упоминание о которой приводило миссис Хендерсон в отчаяние. Сара чуть не плакала от жалости, понимая, что кресло на колесиках означает для ее матери полную зависимость и начало долгого (или краткого) пути к окончательной неподвижности. Но ведь оно позволило бы ей осмотреть Куинз-Инн, воочию увидеть его залы, кабинеты и, наконец, всех тех, кто пока что живет только в ее воображении. А если повезет с погодой, можно посетить и соседний Мидл-Темпл, отдохнуть там в роскошном парке, наблюдая шествие юристов в Центральный уголовный суд… Ах, какой бы это был чудесный день! Сара поделилась своими планами со старшими братом и сестрой, которые жили отдельно, и брат одобрил ее замысел, но сестра категорически возражала, и девушку по-прежнему терзали сомнения. Но она не переставала думать, как бы порадовать больную мать.
