Еремей Парнов - Собрание сочинений: В 10 т. Т. 3: Мальтийский жезл

— Какая ситуация? — быстро спросил Гуров.

— Гипотетическая, разумеется. Пока мне ничего не известно.

— Значит, вы думаете…

— Как и вы, Борис Платонович, — опередил Люсин. — Я бы начал с корысти. Но, разумеется, не теперь.

— Когда же?

— После осмотра московской квартиры.

— Ценности, деньги?

— Не только! — сдерживая нетерпение, отрывисто бросил Люсин, все устремления которого были сейчас там, в комнате, где священнодействовал Крелин. — Есть еще произведения искусства, дражайший коллега, почтовые марки, книги опять же, до коих, как видно, профессор Солитов был куда как охоч.

— Слишком просто для подобного интерьера, — задумчиво покачал головой Гуров. — Вы не можете этого не ощущать.

— Налет тайны? — понимающе улыбнулся Люсин. — Эдакая трансцендентальная эманация?.. Что ж, встречалось и такое. Тогда приходится искать журавля в небе, и это труднее всего, Борис Платонович, потому что слишком редко человек сталкивается с тайной, за которую могут убить.

— Я немного понюхал там, под окном, — без видимой связи с предыдущим заметил Гуров. — И могу вам сказать со всей ответственностью, что ни о каких тяжелых предметах не может быть и речи.

— Полностью разделяю вашу точку зрения. Взрыв, если он действительно имел место, вряд ли отличался большой силой. Впрочем, не будем залезать поперед батьки в пекло. Пусть выскажется эксперт.

Обнаружив полное сходство мысленного анализа, они вернулись в кабинет вполне удовлетворенные.

— Значит, так, — сказал Крелин, бережно собирая осколки колбы под тягой. — Здесь проводилась экстракция с помощью водяной бани. Судя по всему, процесс протекал достаточно длительно, по крайней мере до тех пор, пока не выкипела вода. Затем колба лопнула и произошел взрыв. Лишь по счастью не случилось пожара. Нагревательная спираль перегорела в нескольких местах.

— Что именно экстрагировалось и чем? — спросил Люсин, поднося к носу помутневшую стекляшку.

— Какое-то корневище, — с сомнением, склонив голову к плечу, ответил Крелин. — Предположительно — спиртобензолом. Окончательный ответ даст лаборатория.

— Вам понятно, товарищи? — спросил Гуров, делая торопливые пометки в блокноте.

— Чего же тут непонятного? — отозвалась Таня. — Мы бензол по химии проходили. Це-шесть-аш-шесть. До сих пор помню.

— Вам хорошо, вы, наверное, отличницей были, а я так все перезабыл, — посетовал Люсин.

Крелин, по опыту знавший, как глубоко тот влезает в проблемы, связанные с криминалистикой, деликатно отвел глаза.

— Что бы еще ты счел необходимым отразить в протоколе, Яша? — спросил Люсин, сосредоточенно глядя себе под ноги. — Пробка от колбы нашлась?

— Да, я обнаружил ее в связке травы, что сушилась над печкой, — утвердительно кивнул Крелин. — Товарищи видели.

— Соскребы делать не будешь? — Люсин критически оглядел забрызганный потолок.

— Нет необходимости. Зная характер жидкости и объем, легко рассчитать силу взрыва.

— Ясно, — удовлетворенно кивнул Люсин, но тут же озабоченно нахмурился. — А температура?

— Пока в бане оставалась вода — сто градусов, а потом не выше температуры кипения жидкости, — обстоятельно пояснил эксперт.

— Наука! — Караулкин почтительно поднял палец. — Выходит, авария у Егора Мартыновича произошла, я так понимаю?

— Верно, отец, — скрывая улыбку, подтвердил Крелин.

— Ну, а он-то куда подевался? Сам, так сказать… Не в окно ж вылетел, прости господи.

— Эка! — осуждающе покачала головой Степановна. — Так они тебе и скажут. — И губы поджала в ниточку.

— Придет время, скажем, — пообещал Люсин. — А пока я бы хотел переписать заголовки некоторых книг. Может пригодиться.

За окном, зияющим острозубыми, выгнутыми, как парус, осколками, наливалась синью вечереющая даль.

Оставляя без внимания справочники и монографии по специальности, охватывающие чуть ли не все ответвления необозримой химической науки, Владимир Константинович сосредоточил внимание на старинных изданиях, отсвечивающих золотым тиснением кожаных корешков. Вместе с фотокопиями у него получилось около двухсот наименований.

Судя по всему, Георгий Мартынович Солитов был широко и всесторонне образованным человеком. Лишь с помощью его рукописных пометок Люсину удалось кое-как выполнить поставленную задачу. И немудрено, потому что китайские иероглифы, равно как санскритские и тибетские буквы, оставались для него тайной за семью печатями. Как, впрочем, и для подавляющего большинства людей. Не исключено, что и сам Солитов не владел редкими восточными языками и пользовался услугами переводчиков. Но как бы там ни было, а его комментарии, выполненные бисерным каллиграфическим почерком, обильно уснащали фотокопии рукописей: знаменитой «Бэн-цао-ган-му»[1] Ли Шичженя, древнеиндийской «Яд-жур-веды»,[2] тибетской «Жуд-ши».[3]

С рукописью Диоскорида, отснятой со средневекового пергамента, разобраться было куда легче. Это название Люсин перевел на свой страх и риск как «Лекарственные вещества». Сумел разобраться он и с книгами Раймунда Луллия, Теофраста Бомбаста Парацельса фон Гогенхейма, Альберта Великого и Николая Фламеля, иногда писавшего, к радости неопытного переводчика, по-французски. Что же касается «Изборника Великого князя Святослава Ярославовича», переписанного в 1073 году с болгарского свитка, то с ним Владимир Константинович разделался, что называется, шутя.

Изданную в 1789 году в России книгу «Врачебное веществословие, или Описание целительных растений, во врачестве употребляемых» он даже решил включить в список для временного изъятия. Ведь именно это, составленное все тем же Максимовичем-Амбодиком сочинение, буквально раскрытое наугад, дало ключ к пониманию малознакомого старшему оперуполномоченному МУРа слова «вертоград». Узнав, что загадочный вертоград означает и сад, и огород, и одновременно травник, Люсин не только уяснил существо одноименного труда, переведенного в семнадцатом веке Николаем Булевым, но и нашел единственно подходящее определение для ботанических изысканий Георгия Мартыновича. Огороженный дощатым забором земельный участок, где произрастали зелейные коренья и травы, столь поразившие люсинское воображение, и был самый что ни на есть доподлинный вертоград.

— На дворе уже ночь, поди, и ветер поднялся, — заметил Борис Платонович.

— Ветер? — не понял Люсин, возвращаясь из своего далека. — Какой еще ветер?

— А вы посидите здесь часик-другой, тогда узнаете, — желчно поежился Гуров. — Ишь задувает…

— Задувает, говорите? — Люсин задумчиво закусил губу. — Аглая Степановна, голубушка. — Просветленный внезапной догадкой, он подступил к старой домоправительнице. — Как говорится, не в службу, а в дружбу откройте-ка на минуточку входную дверь.

— Это еще зачем? — Она не двинулась с места.

Остальные — кто недоуменно, кто, словно прислушиваясь к чему-то, — уставились на него.

— Ну пожалуйста, бабушка…

— Ведь не отвяжется, будь ты неладен!

Она тяжело поднялась и зашаркала к выходу. В наступившей настороженной тишине было слышно, как звякнуло в сенях неловко задетое ведро. Затем заскрежетал засов и ржаво заскрипели давно несмазанные петли. И тут же холодный порыв из окна подхватил с таким трудом разложенные бумаги, закружил их вокруг печи, отозвавшейся утробным урчанием. Распахнутая дверь подалась и вдруг захлопнулась с пушечным выстрелом, прокатившимся по всему дому.

— Вот вам и первый ответ, — сказал Люсин, отмыкая защелкнувшийся при ударе замок. — Спасибо тебе, Степановна! Можно закрыть.

Условившись встретиться с Гуровым на «нейтральной почве» — возле ЦУМа, Люсин заглянул в охотничий магазин на Неглинной, где и приобрел полсотни дефицитных латунных гильз калибра тридцать восемь к своему бельгийскому ружьецу. Забирая у продавщицы мелодично позвякивающую картонную коробку, он мысленно выругал себя за бездумную импульсивность, ибо патроны да и само ружье были ему совершенно без надобности. За всю жизнь он ходил на охоту раза три-четыре — не более. Причем со времени последней вылазки благополучно минуло шесть лет. Промерзнув тогда двое суток на озере, он подранил чирка, который то ли упал далеко в воду, то ли затерялся в камышах. Одним словом, неудобный сверток — к гильзам незаметно добавилась банка пороха и дробь — лишь обременял руки, ничего не обещая душе.

Гуров уже ожидал на скамейке, дымя сигаретой и печально поглядывая на очередь за пирожками. На покупку, которую Люсин деликатно отодвинул подальше, он не обратил никакого внимания.

— Напрасно вы не согласились навестить нас, Владимир Константинович, — упрекнул он. — Могли бы пообедать вместе. У нас, между прочим, недурно кормят.