В элитном поселке Тихая пристань Мара недавно прикупил недвижимость и обставил со всей возможной роскошью. Его мать, Фира Горская пребывала в платном пансионе для маразматиков. Выдернуть Эсфирь из ее довольно комфортной «растительной жизни» не представлялось возможным. Озадаченная домработница закрывала зеркала темным крепом. Флинт, поджав обрубок хвоста, скулил под столом, намекая, что после всего случившегося я просто обязан усыновить его.
Я потерянно бродил по комнатам. Здесь уже успело поселиться сиротливое эхо. Пол в мастерской был завален прижизненными «трофеями» Мары, в лаборатории сохли «пеленки» с изображениями сладострастных сирен, увешанных бриллиантами, как новогодние елки зеркальными шарами. Мельком я отметил, что мне по-прежнему нравятся худощавые блондинки, вроде Маши. С гадливым чувством я ревниво проинспектировал «постеры». Нет, «невесты моря» среди них не оказалось, но для Мары воистину не было ничего святого. Русские красавицы в жемчужных кокошниках, в коронах или в строгих одеяниях монахинь служили моделями для его порнографических фантазий, больше похожих на черное заклятие. На снимках мелькали не в меру похотливые негры, животные, голубые обезьяны Содома и нежные отроковицы, оскверненные фотообъективом Маркела. Похоже, эти фантазии нешуточно занимали Мару при жизни.
В особняке тренькали приглушенные звонки. Уже начали приходить траурные телеграммы от комитетов, союзов, клубов и обществ, но были и письма, адресованные еще живому Маре.
Среди толстых белоснежных пакетов с эмблемой фирмы «Де Брис», торгующей алмазами, выделялся серый конверт, обляпанный марками и, в отличие от других, подписанный от руки. Вместо обратного адреса синел штемпель нотариальной конторы. Письмо нотариуса предписывало М. К. Горскому немедленно прибыть в Гурзуф для оформления наследства. Вне всякого сомнения, Мара имел в своем естестве магнит, даже посмертно притягивающий деньги и богатство.
До символических поминок Мары оставалось три дня, и я решил, что вполне успею смотаться в Гурзуф, дабы на месте разобраться с нотариусом.
Курортный городок был погружен в дождь и меланхолическую грусть. Живописный вид на бухту внизу заставил бы вздрогнуть сердце всякого потенциального наследника домика у моря, обвитого плетьми янтарного винограда и обсаженного высокими кладбищенскими кипарисами.
Спартак Петрович, местный нотариус со скрипом тер толстые стекла очков. Маленький, горбатый, настороженный, он был похож на сердитого ежа, которого попусту разбудили среди зимней спячки.
Благодетелем, завещавшим все свое имущество Маре, оказался некий Оскар Тайбеле, бывший фокусник-иллюзионист. Личность довольно известная, но лучи его славы заметно поблекли к тому времени, когда Маре суждено было родиться на свет, а спустя два с половиной десятилетия и вовсе превратились в тусклый венчик.
— А кем Тайбеле приходился Маркелу? — поинтересовался я. — Он никогда не говорил о дяде-циркаче.
— По документам они не были родственниками. Тайбеле был одинок и передача имущества — его посмертная воля, не нуждающаяся в объяснениях. Завещание составлено по всем правилам и, с точки зрения закона, абсолютно безупречно.
— Я надеюсь, он не слишком мучился перед смертью? — спросил я из вежливости.
— Нет, он умер быстро и тихо от внезапного сердечного приступа. Но обстоятельства его смерти пока не выяснены.
Я издал невнятный возглас, изображающий крайнюю заинтересованность.
— Оскар Вольфович был найден в кровати, аккуратно прикрытый пледом, — вот это-то и показалось подозрительным. На одеяле ни складочки: ни следов агонии, ни попыток сопротивления. В тот последний вечер кто-то навестил старика, похоже, в его вещах основательно порылись. Следствие рассматривало версию убийства, но, кажется, дело уже закрыли за недостатком улик. Насколько мне известно, в комнате были найдены подозрительные отпечатки, но их не удалось идентифицировать.
— Да… не тянет даже на банальную завязку для детектива «карманной серии». Скажите, а что представляет собой имущество Тайбеле?
— Тайбеле жил в частном секторе, в собственном доме, но сразу после смерти Оскара Вольфовича домик сгорел. Скорее всего, поджог. Солнечный Крым — настоящее яблоко раздора, и эта часть известковой террасы с уцелевшим садом весьма лакомый кусочек, и не только для законных наследников. Кстати, несколько лет Тайбеле снимал ячейку в депозитарии. Оплата за хранение не поступила, я забрал эти вещи и оставил у себя.
— И что за раритеты так тщательно хранил Оскар Вольфович?
— Большая коробка с мемуарами, газетными и журнальными вырезками, цирковыми афишками, а также старинная резная трость.
— Да небогато… И какова их дальнейшая судьба?
— Трость, вероятнее всего, поступит в антикварный магазин, а мемуары… Кому они нужны в наше время…
— Скажите, а я могу стать потенциальным наследником вместо брата?
— Конечно!. Если докажете свое родство с Горским в сроки, указанные законом, и оплатите налог.
Я предложил Спартаку Петровичу сократить формальности и начать с уплаты налога. Так я заполучил мемуары и трость как предметы, не представляющие исторической ценности, но дорогие как память. И поверьте, сумма, за которую мне удалось уладить формальности, была не так велика, как того требует современный роман, рассчитанный на читателя с воображением.
Итак, в моих руках кипы пожелтевших листков, упакованных в опечатанную картонную коробку, и резная полированная трость в индийском стиле. Неизвестный мастер изобразил змея, вставшего на собственный хвост, а равнодушной змеиной морде он даже ухитрился придать выражение мудрости и всеведения.
Остаток дня я посвятил экскурсии по городку с посещением памятных мест, овеянных дыханием любовниц былых времен, включая Даму с собачкой. Времени до автобуса было предостаточно, и я решил заглянуть в милицию. Первый же хмурый майор в курилке оказался следователем, ведущим дело о смерти фокусника.
Я представился дальним родственником Тайбеле, возможным наследником сгоревшего домика у моря. Через четверть часа я уже угощал майора Леонова в летнем ресторане со всей щедростью столичного гостя.
Мы сидели в полотняном балагане на вылизанной ночным штормом набережной. Вокруг с криками летали жирные чайки.
— За день до смерти Тайбеле доставили посылку… — под грохот прибоя рассказывал Леонов. В его глазах зажегся желтый охотничий огонек. От хмурого вида и следа не осталось. — …Бандерольку с липовым обратным адресом. Никогда не видел ничего подобного. Представь себе высохшую ржаную лепешку с потрескавшейся коркой.
— Оскар Вольфович отравился лепешкой?
— Нет. Эта штука оказалась твердой как камень, пришлось ножовкой пилить, чтобы отправить кусок на экспертизу. И что оказалось? Первое, лепешка эта испечена в глиняной печи. Второе, этот вид злаков встречается только в горных районах Тибета, Индии и Пакистана, и, наконец, трещины на корке — буквы!
Кстати, в день убийства некий гражданин Пакистана был задержан дорожной инспекцией на Симферопольском шоссе и сразу отпущен. Паспорт на поверку оказался поддельным, но поймать его вторично не удалось. Похоже, он дал хорошую взятку. Я сразу догадался, что в хлеб впечатано послание и запросил Симферополь. У них там есть специалисты по криптографии. Оказалось, что на хлеб нанесены руны, но не обычные, а какие-то особенные, короче, расшифровать текст не удалось.
— А можно увидеть это печное изделие?
— Оно в моем сейфе.
Я посмотрел на часы: до автобусного экспресса в столицу Крыма оставалось полтора часа, и я не стал настаивать на повторном освидетельствовании вещдока в пользу еще одного бокала «Крымского».
— Этот Тайбеле странно закончил свою карьеру, — следователь оказывал мне полное доверие, рассказывая подробности дела. — Я запросил о нем спецархив в Москве. У разведчиков кое-что имелось на вашего чудака!
— А почему чудака?
— Он в последние годы по здравницам ходил, фокусы показывал, но не за деньги, а из любви к искусству. А за месяц до смерти такое отчудил, что если дать делу ход, поместили бы его в местную психушку на полный пансион. Странный был старик. Стая дельфинов у него была своя, ручная. Бывало он на берегу сядет, тросточкой по воде водит, а дельфины, как в цирке по кругу плавают, выпрыгивают из воды и сальто крутят!
И все бы ничего, да на той неделе депеша из Москвы пришла. «Центральный архив ФСБ сообщает…» Если непредвзято посмотреть — ничего особенного, обычная анонимка времен застоя, но если вдуматься…
Через полчаса мы продолжили наш «симпозиум», что на языке древних римлян означает «чинное возлияние», в кабинете Леонова. Письмо анонима не было перлом этого жанра, но дышало неподдельной злобой:
