— Благодарю, — сказал господин Покотилову.
И, более не говоря ни слова, пошел к машине. Все последовали за ним. Дора и Покотилов по знаку Азефа остановились поодаль. Шофер достал из багажного отсека небольшой чемоданчик, обитый коричневой телячьей шкурой, поставил его на капот и открыл. Внутренность чемоданчика была плотно забита банковскими билетами в казначейской упаковке.
Из груди Азефа вырвался вздох, на что господин ответил косым понимающим взглядом. Он отсчитал несколько денежных кирпичиков, на которых покоится мир, подумал, добавил еще два и приглашающим жестом указал Азефу на пачки. Тот не заставил себя долго ждать, и все это бо-гатство перекочевало в глубокие карманы широкого азефовского пальто.
Шофер спрятал волшебный чемоданчик, с помощью сложно выгнутой ручки привел в действие мотор и торжественно уселся на свой водительский трон. Господин исчез внутри авто, не сказав ни слова и не удостоив никого прощальным рукопожатием. Шофер нажал резиновую грушу клаксона, огласив окрестности переливчатой мелодией, и тронул машину с места.
— Ну что ж, пусть будет Каин. Забавно...— сказал сам себе Азеф и крикнул Покотилову: — Алексий! Поздравляю! Завтра вы можете ехать в Петербург.
После балета не пошли, как водится, к Кюба: надо было отвезти детей домой, да и у Путиловского утром ожидался в присутствии министра внутренних дел доклад «О состоянии террористической деятельности социал-револю-ционной партии и Боевой организации».
Решили завернуть к Путиловскому и за дружеским ужином прояснить кой-какие мучавшие Павла Нестеровича вопросы.
Дома их ждали с любовно накрытым столиком в кабинете две преданнейшие хозяину личности — экономка Лейда Карловна и серый сибирский кот Максимилиан Первый.
Такая кличка дана была спасенному при взрыве коту с расчетом на то, что вслед за смертью в почтенном возрасте (коты живут чуть меньше хозяев) его преемника можно будет назвать Максимилианом Вторым, Третьим и так далее. Лейде Карловне подобную кличку не дали. По всему было видно — она переживет всех.
Как было заведено, второй прибор всегда накрывался для неумолимого гостя, профессора Франка, которому для постоянного проживания в доме Путиловского не хватало сущей малости — разрешения собственной супруги Клары. Иногда в пылу ярости она такое разрешение давала, изгоняя Франка из лона семьи дня на три, но не более.
— Ну, что ты скажешь про японцев? — спросил Путиловский, утолив первый голод балетомана холодной паровой осетриной и малосольной ряпушкой, каковую Лейда Карловна, потомственная эстонская рыбачка, ловила на рынке и солила безупречно. Запивали эту вкусность совершенно новым и модным напитком, соответствующим злобе дня, — японским саке, добываемым из странной квадратной бутылочки.
— Какая дрянь это ваше саке... — пробурчал Франк, до сих пор пивший все на свете с умильным выражением лица. — Вот убей меня, не люблю японцев! Идиоты. Чего они к нам пристали? Замкнутая цивилизация.
— A propos2, идиотами в средние века называли не знающих латыни. А мне нравится... Говорят, что после него утром голова не болит. —
И Путиловский со вкусом выпил четвертую рюмку столь целительного средства. — Что означает твое «замкнутая цивилизация»?
— Не нуждающаяся в контактах с соседями. Они так жили несколько сотен лет, но потом поняли, что проигрывают, и стали догонять Европу.
— Ты думаешь, они нас догнали?
— Война покажет. Думаю, да. Собственно говоря, война в таких случаях является теми двумя ногами, которыми человечество идет по пути прогресса. Сначала одна страна вырвется вперед и победит, затем вторая ей ответит. Так и шагаем вперед.
— Мне кажется, войн более не будет.
Путиловский миролюбиво предложил Максимилиану кусочек осетрины, но тот обиженно отвернулся — осетриной кот был сыт по самые уши. А в ряпушке ему Лейда Карловна отказала из-за нежности кошачьей натуры по отношению к соли.
Павел Нестерович воровато оглянулся и сунул одну ряпушку под стол. В ответ оттуда донеслось короткое благодарственное урчание.
— Человечество сильно, как никогда. Динамит, броненосцы, скорострельные мортиры. Мы тут с Бергом были на верфях, смотрели новые подводные субмарины. Это невероятная вещь! Подкрадывается к кораблю совершенно невидимым макаром и — бабах! Корабля нет! Кто же согласится воевать? Одна демонстрация силы — и все.
— Ерунда! — Франк решил уничтожить ненавистное саке единственно доступным ему способом, а именно выпив его. — Ты знаешь... вроде неплохо! Интересно, из чего они его гонят, желторукие? Войны, мой милый, будут всегда. Лейда Карловна! Осетринка-то тю-тю!
Вплыла Лейда Карловна со свежей порцией осетрины. На минуту оба замолкли, отдавая должное белоснежным ломтям, чуть подернутым по краям желтоватыми прожилками жира.
— Передай хрен, — взмолился Франк. — Это невозможно — так готовить! Не оторваться! Ты меня откармливаешь на убой. Так вот, если люди воюют несколько тысяч лет подряд, значит, война есть одна из естественных составляющих человеческого бытия. Весь вопрос в том, как она меняется и меняется ли при этом сам человек. Давай поставим мысленный опыт. Доведем ситуацию до абсурда. Допустим на секунду, что изобретено абсолютное оружие, могущее уничтожать целые государства.
— Я по роду службы знаком со всеми самыми разрушительными проектами. Такого оружия нет и не будет.
— Двойка по истории. Точно так же говорили и древние римляне. Где они? Ау!
— Черт с тобой. Предположим.
— Итак, два государства имеют такое оружие. Они готовы применить его на практике. Ты — государь. На тебя напали. Твои действия?
— Они этого не применят.
— А ты?
— Никогда.
— Хорошо. Они это сделали. Твое государство почти уничтожено. Будешь наносить ответный удар? Тогда ведь никого не станет!
— Дай подумать...
— Некогда! Они близко, сейчас у тебя отнимут оружие возмездия! Ты готов мстить до логического конца, когда не останется никого, ни тебя, ни твоих врагов?
Путиловский задумался. Обвел взором уютный кабинет, мысленно прощаясь со всеми милыми сердцу мелочами. Не станет Максимилиана Первого, не будет и Второго, исчезнет Франк (не жалко, давно пора!), Лейда Карловна, маленькая княгиня Анна Урусова и их тайный сын Александр (надо будет зайти поздравить, ему скоро год)... Плеве так точно не жалко. И Департамент не жалко. Господи, как мало у человека на этом свете...
Франк хохотнул:
— Пьеро, ты задумался! И это указывает на твою слабость как государя. Государь не должен допускать ни тени мысли на своем челе, а должен действовать, и причем мгновенно! Объясняя потом все свои нелепые поступки Божьим промыслом. Скажи правду, о чем думаешь?
Путиловский печально вздохнул и налил себе и Франку остатки саке.
— Об одиночестве. Мало людей и вещей, о которых буду грустить...
— Вот ты и прокололся — ergo, не будешь мстить! Я слушал тут одного адъюнкта по кафедре военной истории, так тот провел исследование воинского духа у младших чинов во время турецкой баталии. Оказалось, что хотели убивать и реально убивали не более десяти процентов солдатиков!
— Как так? — удивился Путиловский, по роду своей следовательской службы привыкший к мысли, что убивают все: и солдаты, и солдатки, и малолетки, и безземельные земельных, и любовники любовниц, и наоборот (что чаще!), а также убивают себе подобных монахи, трезвенники и дети высокородных родителей.
— Послушай, — поморщился Франк, — Фу, какая гадость во рту после твоего саке... дай коньяка прополоскать рот.
Пришлось выставить коньяк и приготовиться к мысли о полной утрате последнего: никогда — никогда! — Александр Иосифович Франк не оставлял ни малейшего шанса содержимому бутылки. Оно исчезало внутри Франка аки ягненок внутри льва алчущего. Наконец рот профессора был полностью очищен от японской мерзости и готов для глубоких философских откровений.
— Такой же анализ готовности к душегубству в древности показывает, что человечество меняется.
— В лучшую сторону?
Путиловский примирился с утерей коньяка и пытался извлечь из нее пользу, оттяпывая у Франка часть содержимого, пусть даже малую.
— Природа не знает, что такое хорошо и что такое плохо. И это замечательно! Мы меняемся — и более ничего. Вот ты был маленьким, потом стал юношей, с грехом пополам мужчиной. Что лучше? Ты просто меняешься. Потом умрешь, и нет в этом никакого смысла. Так и человечество — меняется... И точка.
Поставив логическую точку имперским коньяком, Франк продолжил:
— Войны будут идти, пока они не угрожают человеку как биологическому виду. Как только станет понятно, что исчезнут последние Адам и Ева, так мгновенно вступит в силу Божья заповедь «Не убий».
