Варвара Александровна явила собой пример очень приличной светской дамы. Молодая и красивая, имевшая в Петербурге большое и знатное родство, она делала все положенные визиты и поддерживала необходимое знакомство. Но дети и муж оставались на первом плане. Часто приходили в гости Благово и Таубе, а ещё помощник пристава Спасской части подполковник Закс-Гладнев и городовой Фёдор Кундрюцков. К последнему Варенька особенно благоволила.
Весь высший свет помнил, что государь принял личное участие в судьбе юной сироты. Дважды (!) по ней издавались именные указы: о возвращении фамилии девице Нефедьевой, и о переходе наследственных имущественных прав к её потомству. Благодаря этому, молодое семейство было окружено уважением – и осторожным любопытством. Богатырь, не очень уверенно державшийся в шикарных гостиных, неброский и молчаливый, хорошо смотрелся возле красавицы жены. Покровительство императора, словно невидимый щит, прикрывало оперативника. В январе этого года фон Плеве был сделан товарищем министра внутренних дел, и директором Департамента полиции стал Пётр Николаевич Дурново. Как и Павел Афанасьевич, он служил ранее во флоте, оттуда перешёл в судейские и несколько лет состоял в департаменте вторым вице-директором. В свете шутили, что выбирая между благим и дурным, государь выбрал дурного… Испытывая давнюю неприязнь к своему коллеге и сопернику, новый директор начал было выживать его, а заодно и Лыкова. Но тут же с самого верха раздался такой окрик, что Дурново сразу притих. Служба вроде бы наладилась, но Алексей был рад, что его семейство теперь навсегда материально обеспечено и не зависит от жалования. Правда, жизнь рантье он себе представлял плохо. Таубе недавно успокоил своего приятеля, сказав: «Станет совсем плохо – возьму к себе в разведку».
Лыков зашёл в квартиру, сбросил сюртук с фуражкой на руки горничной Авдотье, а склянку с секретным содержимым аккуратно поставил в одёжный шкап. Хотел сразу пройти в детскую, но не успел: из коридора послышалось звонкое шлепанье об пол четырёх маленьких ладошек. Павлука и Николка сами ползком чесали к нему наперегонки. Схватив потомство в охапку, счастливый папаша отправился с ними в путешествие по квартире. В гостиной обнаружил жену. Та сидела за географическим атласом, раскрытым на слове «Кавказ» и делала вид, что не грустит. С тех пор, как она увидела мужа после трёх ножевых ранений, Варенька сразу и навсегда поняла скрытую суть его службы. И что ей придётся мириться с этим, ждать страшного известия и надеяться, что оно не придёт.
– О! Дагестан! – сказал Алексей, присаживаясь в кресло напротив и спуская детей на пол. – Бывал я в тех краях. Горы такие красивые…
– Ага, – неожиданно шмыгнула носом супруга. – И люди там душевные. Только все с ружьями и кинжалами.
– Так мы с Витькой будем, и при нас сотня казаков в придачу, – соврал Лыков. – А потом, на Кавказе давно уже тихо. Настрелялись все вдоволь. Посмотри лучше, Чунеев, кажется, мокрый.
Чунеев – было прозвище Николки, а Павлуку звали – Брюшкин.
Но Варенька шмыгнул ещё громче и из глаз её полились беззвучные слёзы.
– Перестань, перестань, – Алексей мягко вытер жене глаза платком. – Не реви, пожалуйста, детей напугаешь. Я вернусь. Я всегда отовсюду возвращаюсь. Скажи лучше, что тебе привезти с Кавказа. Там в Кубачах делают замечательные вещи. Говорят, именно кубачинцы изготовили двурогий шлем Александру Македонскому, а нашему Александру Невскому выковали серебряный щит. Куплю тебе там браслеты. Иди, распорядись насчёт ужина, а я пока дособеру вещи.
Варенька улыбнулась сквозь слёзы и вышла. Брюшкин и Чунеев припустили следом за ней. Алексей вернулся в прихожую, незаметно вынул мешок и, таясь, пронёс его в комнату. Аккуратно уложил сердце Кунта-Хаджи в седельный чемодан, закутав банку в носильные вещи. В другой конец чемодана поместил револьвер «бульдог». Он не сомневался, что этот предмет весьма понадобится ему в предстоящей командировке…
Поезд на Москву уходил в половине одиннадцатого пополудни. Утром Лыков с Таубе оказались в Первопрестольной. Алексей не был тут два года, с самой коронации. Начальство торопило, поэтому в Нижний они выехали спешно, едва успев отобедать. Ещё четырнадцать часов в дороге, и коллежский асессор обнял матушку и сестрицу.
Хорошо дома! Половодье уже сошло, Волга вернулась в берега. На деревьях нерешительно пробивались первые листья. Лыков с Таубе почти не соснули – чуть не до утра просидели с Форосковым и Титусом. Яан по такому случаю был вызван телеграфом из Варнавина. Пётр Форосков служил ранее его помощником в сыскном отделении. Когда Титус уволился от должности, Пётр тоже не захотел остаться. Теперь он состоял при пароходном товариществе Зевеке в качестве «делопроизводителя по тонким делам». Известно, что в России расцвёл новый мошеннический промысел. Специальные адвокатские конторы в Москве и Петербурге занимались взысканием с фабрик, железных дорог и пароходных обществ денег за причинённые работникам или пассажирам увечья. С этой целью они создали сеть платных осведомителей, сообщавших им обо всех произошедших несчастных случаях. Адвокаты выкачивали потом с ответчиков крупные суммы страховых выплат. Из которых самим жертвам доставались крохи… Форосков препятствовал появлению таких исков, договариваясь с жертвами несчастий во внесудебном порядке; отвечал и за предотвращение краж на пароходах и складах товарищества. Новая служба была беспокойной и иногда опасной, но хорошо оплачивалась. В полиции Петра любили и, при необходимости, охотно помогали…
Утром следующего дня Лыков с Таубе пошли представляться. Сначала, как положено, явились в Губернаторский дворец. Начальник губернии затаил злобу на Алексея ещё с Петербурга, где служил некоторое время градоначальником. Однако телеграмма министра внутренних дел была категоричной: «Оказать полное содействие», и уклониться от приёма Баранов не мог. Он вышел к посетителям в сюртуке с Георгием, мрачно выслушал рапорт, поинтересовался, в чём именно гостям требуется помощь. Таубе, как старший, вёл разговор, Алексей больше молчал. Выяснив, что нужно быстроходное судно для отбытия в Астрахань, губернатор набросал записку полицмейстеру и холодно простился.
Выйдя от Баранова, приятели разошлись. Подполковник пошёл представляться старшему воинскому начальнику. В Нижнем Новгороде квартировала 1-я бригада 3-й стрелковой дивизии. К её командующему, генерал-майору Коноплянскому, барон и отправился. А Лыков поспешил на своё прежнее место службы, в городское управление полиции.
Полицмейстер Каргер встретил бывшего подчинённого радостными восклицаниями:
– Лёша! Экий ты сделался молодец!
Старик выбежал из-за необъятного стола, обнял Алексея и прижал к себе. Затем отступил на шаг, осмотрел внимательно иконостас на груди:
– Уже и шейный орден заимел! Коллежский асессор!
– Что ордена, Николай Густавович! Вот у меня два сына родились, так это событие! Одного Павлом назвали, понятно, в честь кого; второго Николаем. Восьмой месяц пошёл. Мордарии – во! Лихие должны быть ребята.
– Ещё бы! Папаша у них герой. Ну, садись, расскажи, как служба идёт. Я слышал, ты у самого государя на примете?
– Не то, чтобы на примете, но Станислава на шею он мне сам вручил. И камер-юнкерские орлы[14]. А Павлу Афанасьевичу – камергерский ключ. Мы вдвоём были удостоены личной аудиенции. Силищи у его величества, почти, как у меня! Так руку сжал, что чуть пальцы не сломал!
– Ха! Тебе сломаешь… А как с новым начальником? Разное о Дурново говорят…
– Ну, дело-то он знает. Дурново исправлял должность с ноября прошлого года, так что, мы уже притёрлись. Служить можно.
– Ещё говорят, что ты сделался богач…
– Заповедное имение Варвары Александровны даёт такой доход, что о жаловании я могу уже не думать. Да и сам кой-чего в Забайкалье заработал… Помните, я вам на свадьбе рассказывал? Так что, копейки больше не считаем.
– Молодец, Алексей, – кивнул Каргер. – Материальная независимость в России важнее чина или ордена. Я вот генерал-майор, а концы с концами едва свожу. Тут ещё этот случай…
Год назад в заречной слободе Кунавино, ни с того, ни с сего, разыгрался кровавый еврейский погром. Какая-то дурная баба бросила свою полуторагодовалую дочь посреди улицы в грязи. Две еврейские девочки, семи и десяти лет от роду, увидев это, взяли ребёнка на руки и пошли искать мамашу. Но она вскоре подоспела сама и подняла крик, что «жиды украли младенца». И этой глупой истории оказалось достаточно для того, чтобы полупьяная толпа принялась громить еврейские лавки и квартиры… Беззаконие продолжалось до утра. Каргер во главе небольшого отряда полицейских и пожарных пытался предотвратить кровопролитие, но не очень преуспел – силы были не равны. Шестидесятидвухлетний генерал лично схватил троих погромщиков, получив от толпы контузию в грудь. Итогом болтовни недалёкой бабы стали девять убитых евреев.
