– Сегодня вечером вы наконец увидитесь с дядей Георгом, – сообщил он веселым голосом. – Раньше он всегда вырезал вам мечи из ясеня. Помните? Может, и в этот раз смастерит вам парочку…
– Да, как у палачей! – крикнул маленький Пауль. – Хочу меч, как у палачей, и рубить головы курам! Как у Штехлин в саду! Можно, пап? Пожалуйста!
– Даже не вздумай!
Симон строго взглянул на сына.
Он до сих пор с содроганием вспоминал бойню, которую Пауль несколько месяцев назад учинил над курами знахарки Марты Штехлин. При этом больше всего лекаря смутила ухмылка на лице младшего сына. Резня явно пришлась Паулю по душе. Первая в жизни казнь стала для мальчика праздником.
– А дядя Георг теперь тоже палач? – спросил Петер.
Он был куда спокойнее и смышленее младшего брата. Иногда даже не верилось, что ему всего пять лет. Симон полагал, что причиной тому был серьезный, всегда внимательный взгляд, которым мальчик смотрел на собеседника из-под копны черных волос.
Симон кивнул, с радостью сменив тему:
– Ты прав, Петер. Георг сейчас в учении у вашего двоюродного деда в Бамберге. И когда дед станет слишком стар, он, наверное, станет новым палачом в Шонгау.
– А потом и я, да, папа? – восторженно спросил Пауль. – Я тоже когда-нибудь стану палачом!
– Ну… наверное, – осторожно ответил Симон.
Петер вдруг стиснул его руку и остановился.
– Я не хочу быть палачом. Люди пугаются деда, я так не хочу. Они говорят, что он в сговоре с дьяволом и приносит несчастье. – Мальчик упрямо топнул ногой. – Я стану цирюльником, папа, как ты. Чтобы помогать людям.
Симон невольно ответил на рукопожатие. Действительно, Петер уже сейчас наблюдал за отцом во время лечебных процедур. Он уже читал первые слова на латыни. В отличие от младшего брата, Петер как одержимый рассматривал яркие иллюстрации в книгах из домашней библиотеки Куизля. Так он мог сидеть часами, водя маленьким пальчиком по строкам.
«Он такой же, как я, – подумал Симон. – Но ему никогда не позволят стать лекарем. Только не внуку палача, только не теперь».
– Пап, я чую смерть. Там, впереди, смерть.
Тонкий и звонкий голос Пауля вырвал Симона из мира грез. Как обычно, сообщая что-нибудь жуткое, мальчик говорил на удивление равнодушно.
– Ты ее тоже чувствуешь, смерть? Такой сладкий запах, как от гнилой сливы.
– О чем это ты… – начал Симон, но Пауль уже высвободил руку и пустился в глубь леса.
– Эй, чтоб тебя, а ну стой! – крикнул Симон ему вслед.
Но Пауль уже скрылся среди сосен и не слышал его. Цирюльник выругался, поднял старшего сына на руки и побежал сквозь мокрые заросли, при этом несколько раз споткнулся и едва не упал. Ветви хлестали по его лицу и рвали брюки.
Через некоторое время Симон наконец различил плеск текущей воды. Сосны расступились и уступили место пойменному лесочку с редкими березами, среди которых змеился неглубокий ручей. На берегу стоял Пауль и гордо показывал на крупное раздутое тело, сваленное в темную воду.
– Здесь, здесь! – кричал он взволнованно. – Я нашел!
Симон шагнул ближе и только тогда понял, что перед ним туша крупного оленя. Кто-то разорвал животному горло, да так, что голова с громадными ветвистыми рогами покачивалась на воде. Живот тоже был разорван, и сквозь мокрую шкуру тянулись густые кровавые полосы, как от серпа или граблей.
– Что, ради всего святого…
Симон осторожно поставил Петера на землю и медленно подошел к трупу. В воздухе стоял сладковатый запах разложения. Симон решил, что туша пролежала здесь всего пару дней. Но черви и жуки уже начали свое дело. Пауль потянул за рога, так что голова чуть не оторвалась окончательно.
– Не трогай! – одернул его Симон. – Кто знает, вдруг олень был болен… Возможно, от него исходят ядовитые испарения, и ты можешь заразиться.
Но собственные слова показались ему нелепыми. Оленя убила вовсе не болезнь – его задрали. Вопрос лишь в том, что за хищник смог причинить ему такие увечья.
Стая волков? Медведь?
Симон задумчиво огляделся. Тишина, поначалу такая приятная, вдруг показалась зловещей. Даже если это крупный хищник, странно, что он не разорвал добычу на месте или, по крайней мере, не оттащил в какое-нибудь укрытие.
Может, потому, что он до сих пор где-то поблизости?
Где-то треснула ветка, словно под тяжестью, и деревья, что обступили поляну, разом встали плотнее. Симон ощутил легкую подавленность, которой так и не нашел объяснения. Казалось, сам лес затаил дыхание.
– Петер, Пауль, – начал цирюльник сдержанным голосом. – Пора возвращаться. Мама, наверное, уже волнуется. Пошли.
– Но рога! – заныл Пауль и снова потянул за гниющую голову. – Я хочу забрать рога!
– Вот еще…
Симон взял сыновей за руки и потащил их прочь от ручья. В воде вилась тонкая, как ниточка, струйка крови. Симона вдруг охватил страх, безудержный, словно налетевшая гроза.
Там, впереди, смерть… Такой сладкий запах, как от гнилой сливы.
– Я сказал, нам пора. – Симон вымученно улыбнулся. – А будете послушными, я расскажу вам, какие сладости продаются на ярмарках в Бамберге. И как знать, может, завтра дядя Георг купит вам пару засахаренных яблок… Так что идем.
Пауль нехотя сдался и отвернулся от туши. Они зашагали сквозь мокрые заросли, и вскоре ручей напоминал о себе лишь отдаленным журчанием.
Несколько раз Симону слышался за спиной шорох, словно ступал какой-то крупный зверь. Но всякий раз, когда он оборачивался, позади лишь плотными рядами стояли сосны и дождь капал с ветвей. К тому времени, как они вернулись к ложбине, где по-прежнему шумели крестьяне, от страха осталось лишь тревожное чувство.
И вонь разложения, въевшаяся в одежду.
Охваченные любопытством, Магдалена с Барбарой шагали по заставленной повозками ложбине. Платья их забрызгало грязью и нечистотами, то и дело сестры шарахались от ворчащих свиней и ревущих в страхе волов. Обозу, казалось, не будет конца.
– Ума не приложу, как они все в Бамберге поместятся, – простонала Барбара.
– Учти, это тебе не Шонгау, – напомнила ей Магдалена. – Вот побывала бы ты со мною и Симоном тогда в Регенсбурге… Там улицы шире, чем наша рыночная площадь. – Она нахмурилась: – Но ты права. Если так и дальше будет продолжаться, нам в Бамберг до заката не попасть, и крестьянам придется ждать под стенами. Завтра большая ярмарка, и каждый хочет быть первым. Потому все злятся и напирают.
Сестры семенили мимо бранящихся крестьянок с горами капусты, яблок и груш, мимо сидящих неподвижно конюхов и шумливых зажиточных крестьян, что телегами завозили зерно в город. Несколько раз перед ними выскакивали заблудившиеся козлята или телята.
Наконец они подошли к броду. Дождь взмутил воду, и множество ног превратили переправу в бурое месиво. Там столпились извозчики и крестьяне. Встав полукругом, они, похоже, рассматривали что-то лежащее на земле. Заинтригованные, Магдалена и Барбара протиснулись сквозь толпу, пока не пробились к самому берегу.
У Магдалены перехватило дыхание.
– Бог ты мой! – просипела она. – Что же тут случилось?
Перед ними в намытой волнами тине лежала оторванная человеческая рука. На ней еще висели клочья белой когда-то рубашки. Рыбы, похоже, объели кончики некоторых пальцев, на запястье виднелись разорванные сухожилия, но в целом рука неплохо сохранилась. Магдалена решила, что она пролежала в воде всего несколько дней – уж точно не дольше двух недель.
– А я вам говорю, это та самая зверюга! – заявил один из возчиков в толпе. – Эта рука – предостережение нам. Кто перейдет реку, того она и пожрет.
– Зве… зверюга? – переспросила Барбара, вытаращив глаза. – Что еще за зверюга?
Ей явно стоило больших усилий оторвать взгляд от жуткой находки.
– Ха, а ты до сих пор про нее не слыхала? – Другой извозчик в широкополой шляпе сплюнул перед ними в илистую воду. – В Смоорвальде [1] настоящий монстр завелся! На его совести уж куча народу числится. Хорошо бы невредимыми до города добраться…
