Пьер протянул руку за знаменитой книгой, Чезаре отдал ему ее. Книга сама раскрылась у него в руках, и перед его изумленным взором предстали строчки, подчеркнутые красным:
«Стены чертогов сплошь покрыты золотом, тоже и спален, а еще серебром, и повсюду драконы, звери, птицы, рыцари, сценки, и зело много всякого другого».
Пьер положил книгу на середину стола так, чтобы и остальные могли прочесть. При виде описания дворца Куб-лай-хана, вышедшего из-под пера Рустикелло, Виргилий и Мариетта не могли сдержать возгласов удивления.
— Но как ты сопоставил это с письмом Фламеля? — пробормотал Предом.
Прежде чем ответить, дядя сходил за вином.
— Мне показалось занятным, что фраза на французском языке затесалась в латинский текст, — начал дядя, откупоривая бутылку. — Так вот, я и прикинул: Венеция вкупе с французским текстом, вкупе с драконами, да еще стародавние времена, до тысяча четырехсотого года, — что у нас в итоге? Марко Поло! Алхимия, ничего больше! На вашем месте я бы побродил возле дома Поло, там есть двор, который носит название Миллион[105]!
Тинторетта щелкнула пальцами, в глазах ее запрыгали огоньки, скулы порозовели от прихлынувшей к ним крови.
— Это же так очевидно! Розетки во дворе Миллион! Это разом все объясняет: на рисунке два дракона — и на розетках животные представлены попарно. А кроме того, рабби Леви дал нам наказ — сообразовываться с алхимическими животными. Все вдруг встало на свои места. За мной!
Она вытянулась на мысочках, обвила руками шею Чезаре и чмокнула его в заросшую щеку.
— Браво! В вашем роду дяди такие же бесподобные, как и племянники! — шепнула она ему.
Чезаре запыхтел и выпил за ее здоровье. Три раза хлопнула входная дверь.
Старинный особняк, принадлежавший семейству Поло, находился за церковью Святого Иоанна Златоуста, в нескольких метрах от двора Влюбленных, где Виргилий впервые хотел поцеловать Мариетту. Стены его были украшены розетками в венето-византийском стиле, а оконные проемы — оживальными арками. Над третьим этажом шел фриз из пяти окружностей с лепниной — сплошь животные, среди которых были и павлины. Павлины фигурировали на рисунке, найденном в бумагах Тициана. Глядя на этот рисунок, каббалист Леви и дал им наказ: «Ищите ворона, лебедя, птицу-феникс, пеликана, павлина, орла и льва». «Ну конечно же, павлины и навели Фламеля на мысль использовать это место для тайника своего первого камня», — сделал вывод Предом. Пьер дергал его за полу камзола, увлекая к арке с розетками, в которых был целый ряд парных животных: две лани, повернутые головами друг к другу, два голубка, соприкасающиеся клювами, и… два переплетенных дракона. И в довершение всего у этих драконов были хвосты как у сирен и головы как у дромадеров — все как у монстров на рисунке номер один.
— Что будем делать дальше? — спросила Тинторетта изменившимся голосом.
— Дальше? Справа или слева? — ответил Виргилий.
— Справа, — отозвался Пьер.
— Слева, — проговорила Мариетта.
Виргилий протянул руку к розетке слева и принялся ощупывать ее: каждую трещинку, каждый выступ. Но так ничего и не нащупал. Тогда он обратился к правой розетке. Рука дрожала. За ухом дракона как будто бы обнаружилась щелочка, он сунул туда ноготь. Затем поджал пальцы и надавил на песчаник. Пыль и осадки почти два века трудились над тем, чтобы как следует запечатать камень. Еще усилие. Он вскрикнул: ноготь сломался. Тинторетта достала из волос заколку и протянула ему. Железо лучше сопротивлялось камню. Предом был словно Персей, сражающийся с драконом. Тот не выдержал натиска, голова его отскочила и покатилась по земле. В открывшемся тайнике тускло поблескивал черный камешек с какими-то знаками.
Ровно через три месяца та же компания собралась за столом у Чезаре. Перед ними лежал черный камешек. Было двадцать первое марта 1577 года, едва брезжил утренний свет. Самого Чезаре посреди ночи позвали к больной, и он до сих пор не вернулся. Не было и Пальмы, но он дал Мариетте обещание во что бы то ни стало присоединиться к ним днем. День им предстоял необычный, ради него французы вновь совершили путешествие из Падуи. Правда, Предом появился в Венеции раньше, семнадцатого марта, чтобы отпраздновать день рождения своей возлюбленной — ей исполнился двадцать один год[106]. В качестве подарка он преподнес ей апельсин, утыканный бутонами гвоздики, с которым она не расставалась. Пьер присоединился к ним накануне. Холода отступали от обескровленного чумой города. Как всегда, распускались почки на деревьях, в садах цвела мимоза, а в тени Павильона Духов меланхолично покачивались фиалки. Но сердце Виргилия больше не разрывалось при виде фиалок, он был влюблен в менее мрачный и скрытный цветок, который играл для него на лютне и клавесине, — он был влюблен в ландыш.
Еще полгода назад, четвертого сентября, друзья ломали себе головы, что могла означать вторая картинка Фламеля: бородатый мужчина и женщина в покрывале.
— Некая лента, обвитая вокруг их тел, связывает их, — заметил тогда Пальма.
— Я тоже обратила на это внимание. Что бы это значило? — рассуждала вслух Мариетта.
— А что по этому поводу сказано в письме?
Виргилий, знавший текст почти наизусть, прочел вслух:
— «Муж, изображенный здесь, весьма меня напоминает, а женщина — не меньше напоминает Перренель. Причина, почему они похожи на нас, не столь важна. Их сходство с нами здесь ни при чем».
— Ничего не понимаю! Так это чета Фламелей или нет? — Тинторетту одолевало желание рассмеяться и сокрушенно развести руками.
Студент-медик отважился на синтаксический разбор текста:
— Тут написано: «их сходство с нами здесь ни при чем». Вследствие чего, по моему скромному мнению, этот мужчина и эта женщина не Николя и не Пернель. Речь идет просто о каком-то мужчине и какой-то женщине. Или скорее о мужчине и женщине как таковых.
— Об Адаме и Еве! — Тинторетта рассмеялась. — Отец создал для Братства Пресвятой Троицы в Дорсодуро три полотна: сотворение Адама и Евы, первородный грех и явление перед Богом. Но здесь речь, конечно же, о других Адаме и Еве.
Все улыбнулись ее словам, за исключением Пальмы, некоторое время назад впавшего в странное состояние столбняка. Вдруг он плашмя ударил рукой по столу.
— На фасаде Дворца дожей иные капители украшены библейскими сценками из Ветхого Завета: Ной, Соломон, Адам и Ева.
— Адам и Ева! — рванулось разом из трех глоток.
— Прямо-таки макиавеллистский тайник, вроде на виду у всех, а поди догадайся! — заметил Виргилий.
— Некоторые сценки нам не подойдут по времени. Например, «Суд Соломона» Бартоломео Бона относится к пятнадцатому веку. А вот «Искушение Адама и Евы» создано до тысяча триста девяносто девятого года. И это нам вполне подходит.
Мариетта в мужском костюме склонилась к Пьеру:
— Ну что, в путь, за вторым камнем?
Только Пьер собрался кивнуть, как в дверь постучали. Виргилий спустился на первый этаж открыть. Каково же было его удивление, когда на пороге он увидел рабби Леви в сопровождении незнакомца. Виргилий побывал у Леви, едва появившись в Светлейшей, всего несколько дней назад. Мудрец показал ему доставленную из Кастилии рукопись — длинный комментарий к «Пентатеке» Иосифа Анжеле — «Прозрачность сапфира». Виргилию пришлось вновь окунуться в мистику и эзотеризм. «Я ищу изумруд, а не сапфир», — хотелось ему выкрикнуть. Но он не посмел и пикнуть. Соломон Леви явно был увлечен текстом. И вот раввин в желтой шапке, как ему было предписано законом, явился сам.
— Шалом, племянник, — приветствовал он Виргилия, — привел тебе кое-кого, — и кивком указал на своего спутника.
Тот церемонно приветствовал парижанина.
— Жоао Эль Рибейра, — представил его раввин. Виргилий не удержался от возгласа удивления. Перед ним был один из приглашенных к Атике, седьмой подозреваемый собственной персоной! Некоторое время он молча разглядывал его: из-за морщин, кругов под глазами, пигментных пятен и седины он выглядел на все восемьдесят, хотя на самом деле ему было гораздо меньше. В отличие от раввина его голова не была покрыта позорной желтой шапкой. Он был низкого роста, плешив, зато борода была длинной и белой. Сразу бросалась в глаза нездоровая худоба: свое легкое тело он поддерживал с помощью деревянной трости. Одежда из черного полотна еще больше усиливала впечатление нездоровья и слабости, исходившее от него. Виргилий предложил им войти. Соломон Леви пропустил его вперед, а сам схватил Виргилия за рукав и потащил в угол, где зашептал:
— Племянник, доказать то, о чем я сейчас скажу, я не могу. И все же я делаю это, поскольку уверен: доказательств обратного нет у тебя.
Виргилий поднес руку ко лбу, испугавшись, что раввин вновь погрузит его в мистику. Однако речь зашла совсем о другом.
