Агнес с Матисом побежали вверх по витой лестнице. Дым тянулся за ними клубящимся призраком. Мельхиор между тем снова подобрал книги и следовал за ними на некотором расстоянии. С каждым шагом воздух становился прохладнее и чище. Они, подобно Орфею, поднимались из подземного мира. Наконец-то впереди показался проем, ведущий в часовню. Агнес облегченно вздохнула. Видимо, напуганные бенедиктинцы второпях забыли запереть гробницу Дитера фон Катценельнбогена.
— Столько знаний утеряно! — вздохнул позади них Мельхиор. — Досадно, что и говорить… Насколько я знаю, в Священной Римской империи другой такой библиотеки не существует.
— Надеюсь, спасенные вами экземпляры особенно ценные, — отозвался Матис, добравшись до выхода.
Мельхиор усмехнулся.
— Не сомневайтесь. Не то чтобы я собирался продать их, но каждая из этих книг стоит, как дюжина чистокровных коней.
Матис изумленно уставился на менестреля.
— Черт возьми, не вздумайте повторять такого. Иначе я спущусь обратно и сам прихвачу с собой парочку.
Измученная, охваченная мелкой дрожью, Агнес шагнула в часовню. Из прохода еще тянулись тонкие клубы дыма. С соседних плит на нее и ее спутников, казалось, с укором взирали знатные особы. Штаны и рубашки были изорваны и обуглились по краям, руки и лица почернели от копоти — только глаза белели. Агнес вытерла пот со лба и огляделась. В часовне, кроме них, никого не было. После грохота пожара тишина казалась неестественной.
Совсем рядом вдруг затрезвонили колокола.
— Монахи, наверное, скоро вернутся обратно, — сказал Матис. — Надо бы поскорее убраться из церкви, если не хотим новых неприятностей.
— А как насчет всего, что мы сейчас узнали? — Агнес устало потерла испачканные сажей глаза. Она была так измучена, что пришлось прислониться к стене, чтобы не потерять сознание. — Кажется, я видела все это в кошмарном сне, и только теперь медленно просыпаюсь…
— Может, это и вправду только сон, — мрачно отозвался Матис. — Наследница Барбароссы, ха! Без завещания кайзера Фридриха это всего лишь красивая история. Кольцо, конечно, при тебе, но это еще не доказывает, что ты действительно происходишь от Гогенштауфенов. — Он кивнул на дымящий проем. — Доказательство сгорело там, внизу.
— А может, мне и не нужно это доказательство. Может, я и рада остаться Агнес фон Эрфенштайн, дочерью простого наместника…
Матис одарил ее строгим взглядом.
— А как же святое копье? Отец Доминик возложил на тебя эту миссию. Уже забыла?
— Черт подери, и чего всем вздумалось указывать мне, что делать! — глаза у Агнес сверкнули, будто рубины на черном от копоти лице. — Может, я сама разберусь? Вот что я тебе скажу, Матис Виленбах: я рада, что это чертово завещание сгорело! Теперь мы хотя бы можем поставить точку в этой истории и вернуться домой!
— Ты, может, и вернешься, госпожа графиня, а вот я беглый мятежник. Об этом ты, видимо, позабыла?
— А ты, видимо, позабыл, что я сбежала от полоумного, мстительного супруга?
Рядом прокашлялся Мельхиор.
— Не хотелось бы прерывать вашу увлекательную беседу, — бросил он. — Но что касается завещания, вынужден разочаровать госпожу графиню.
Менестрель с улыбкой вытянул из стопки книг сложенный пергамент, слегка обугленный по краям. Это был тот самый документ, который показывал им декан. Агнес разглядела родословное древо и печать Гогенштауфенов.
— Когда началась вся эта суматоха, я счел за лучшее забрать завещание, — продолжал Мельхиор. — Полагаю, оно представляет бо́льшую ценность, чем все эти книги, вместе взятые.
Он спрятал пергамент под черный от сажи камзол, подхватил книги и изящной походкой двинулся к выходу из часовни.
— А теперь давайте убираться отсюда. Пока нас не отправили на костер за гибель крупнейшей в Германии библиотеки.
Крепость Лёвенштайн близ Хайльбронна, 15 июня 1525 года от Рождества Христова
В небе недалеко от родового замка Лёвенштайн-Шарфенеков кружил сокол. Он летал в поисках упитанных мышей над полями, уже золотистыми в середине июня. Близился полдень, и солнце палило нещадно. Дождей не было вот уже несколько дней. Все, кто располагал такой возможностью, попрятались в прохладных покоях крепости и пережидали там жару.
Лишь один человек стоял на крепостной стене и с арбалетом в руках наблюдал за полетом бурой птицы. Граф Фридрих фон Лёвенштайн-Шарфенек был совершенно спокоен. Ни один мускул его не дрогнул, когда он, взглянув в последний раз на цель, нажал на спуск.
Точно заговоренный, болт устремился навстречу солнцу. Он попал соколу точно в грудь. Птица захлопала крыльями, словно не желая принимать смерть, и взвилась ввысь. Потом камнем рухнула вниз и скрылась среди колосьев.
— Попался, дружок, — произнес граф и улыбнулся.
Только теперь Фридрих перевел дух. Напевая себе под нос, он снял тетиву и положил вместе с остальными болтами и натяжным крюком в промасленный кожаный футляр. С любовью провел по тисовому прикладу, украшенному слоновой костью, и только потом отложил оружие. Он всегда любил стрелять из арбалета — взвизг тетивы, бесшумный полет и смертельную точность, с которой болт попадал в свою жертву. Арбалет нравился ему куда больше этих шумных, вонючих аркебуз, которые теперь всюду решали исход сражения. Всякий безмозглый крестьянин мог поджечь запал и направить оружие на противника. А вот с арбалетом требовалась сила, чтобы натянуть тетиву, зоркий глаз и, самое главное, выучка.
Теперь Фридрих упражнялся почти каждый день.
Сердце забилось чаще при мысли о том, как он год назад, точно оленя, подстрелил этого любопытного казначея. Потом его еще долго переполняло чувство незыблемой власти. При этом убийство не было простой прихотью — скорее необходимостью, ибо секретарь мог совершенно некстати проболтаться. Смерть же пьяного наместника не принесла Фридриху удовлетворения. Яд действовал медленно, и не хватало того приятного чувства, когда смотришь жертве в глаза.
Арбалет подходил для этого куда лучше.
— Так я и знал, что ты снова торчишь здесь и ворон считаешь… Бестолочь!
Фридрих развернулся на голос отца. Старик сопел и опирался на трость, поднимаясь по лестнице. Один лишь его вид вызывал у юного графа спазмы в животе. Он невольно задумался, сколько же отцовских оскорблений пришлось ему вытерпеть с детства.
— Я думаю, — ответил Фридрих холодным голосом. — Тебе бы тоже изредка не помешало.
— Ха, думал он!.. Ты которую неделю уже только и делаешь, что думаешь! Ладно бы еще на охоте пропадал, как бестолочи твоего возраста. Так нет же, юный владыка строит воздушные замки, между тем как в его собственной крепости хозяйничает горстка крестьян…
Фридрих закатил глаза.
— Твою крепость в Пфальце тоже сожгли, отец, не забывай. Нойшарфенек ты сохранил лишь потому, что крестьяне к этому времени сдались.
— Потому что они боятся меня, вот почему! В любом случае, я бы давно на твоем месте прихватил несколько человек и вернул свое по праву.
— Ты прекрасно знаешь, что это не так просто, — выдавил Фридрих сквозь зубы.
Руки помимо воли снова потянулись к арбалету, лежащему на краю стены. Пальцы легли на спуск.
Всего один болт. Один щелчок…
— Эти ублюдки заперлись в Трифельсе. А его, как ты знаешь, взять куда сложнее, чем соседние крепости, — продолжил наконец Фридрих. — Или хочешь, чтобы я позорился у всех на глазах, стоя под стенами собственной крепости и укрываясь от крестьян? — Он одарил отца яростным взглядом. — К тому же у меня просто нет денег, чтобы нанять ландскнехтов. От тебя-то, скряги, уже ничего не дождешься!
Старый граф нахмурился.
— Следи за словами, Фридрих! Я пока еще твой отец, — он взмахнул тростью. — Как бы то ни было, я не стану транжирить деньги ради этой рухляди! Я в твои годы имел в собственности уже три крепости, и не какие-нибудь развалины вроде Трифельса, который давно пережил свое время… Все равно не понимал, что ты нашел такого в этих руинах. Сокровища норманнов, ха! Говорю же, воздушные замки…
Пока отец разглагольствовал себе дальше, Фридрих уставился на поля. Как же ему надоело все это! Больше всего ему хотелось сбросить старика со стены и положить конец его брюзжанию. Почти два месяца прошло после его поспешного бегства из Шарфенберга. Несколько долгих недель в родовой крепости отца, проведенных за изучением старинных документов, стрельбой из арбалета и бесплодными размышлениями. Тогда, в Шарфенберге, Фридрих спасся, спрыгнув в выгребную яму за крепостными стенами. Бегство было до того унизительным, что даже воспоминание об этом едва не лишало рассудка. Мысли вращались по замкнутому кругу. Все, о чем он так страстно мечтал, сокровища норманнов, которые сделали бы его независимым от отца, самостоятельная жизнь гордого правителя, — все пошло прахом. Обуздать ненависть удавалось, лишь отстреливая время от времени зайцев и хищных птиц. Это приносило хотя бы временное облегчение. Но Фридрих сознавал, что с каждым кроликом, дроздом или соколом в мыслях ему представлялась лишь одна цель.
