благодушничали?
— До тех пор, пока не пропал сынишка директора одного эвакуированного завода, Жукова Станислава Сергеевича. И ведь как получилось: у них было двое сыновей, но жена довезла в эвакуацию только Ваньку — ну и вещички старшего, скончавшегося по дороге. Так вот тихий мальчик, домашний, пальтишко свое добротное, московское, из польского сукна, надел, утром пошел в кино — ну и не вернулся.
— В кино пошел, — эхом повторил Акимов.
— Именно, — подтвердил Муравьев, — вы не сомневайтесь. У нас еще до революции кинотеатр был, еще до революции один заезжий мариупольский купец выстроил, потом перепродал, там национализировали… да-да, — поймав недоумевающие взгляды, заверил он, — у нас не только тигры с медведями по улицам ходят.
— Я не… — начал было оправдываться Сергей, но Муравьев, не обратив на него внимания, продолжил рассказывать:
— Мама его ждала-ждала, да и потом побежала в милицию. А там начали снова заливать, как всем — мол, погуляет и придет.
— Но женщина-то столичная, не того пошиба, — вставил Остапчук.
— Именно. Мама подняла крик, и отец присоединился. Я как раз после школы милиции заступил на службу, помню… — Муравьев поежился. — Да, головы летели… Многих поснимали, на нас столько обрушилось! Я начальником отделения трудился, верите? Мне двадцать было.
Акимов искренне посочувствовал.
— Спасибо, — искренне поблагодарил Муравьев, — да, утомились мы порядком, даже молодые, свеженькие и трудолюбивые. А по городу все слухи, и уже давно граждане детей перестали отпускать в одиночку, даже беспризорники стали осторожнее. Принялись трудиться, и, пока суд да дело, мы установили, что после похода в кино еще трое пропали, потом еще. Установили места: кинотеатр «Октябрьский». Там вокруг всегда крутилась детвора…
Муравьев померк, потер свою круглую физиономию, как бы незаметно по глазам провел.
— Я лично сам проверочку проводил. Мать плачет: пошла на рынок — а ей интимно так предлагают пальтишко из польского сукна…
Помолчали. Выпили.
— Ну а дальше? — спросил Сорокин.
— Что ж… Нашел свидетелей, продемонстрировал фото, они узнали детей с фото, мол, вроде бы видели, как какая-то женщина с ними заговаривала…
— И как выглядела? — быстро встрял Акимов.
— Да так, никто тогда хорошо не выглядел, — напомнил омич, — худенькая, белобрысая, кривоватая…
— В угольной пыли, — как бы в сторону добавил Сорокин.
— Да, — подтвердил Муравьев, — возникла идея: может, заманивали на сеанс провести. Но как только взялись за разработку — и тут возьми и рвани котел. Дотла выгорел кинотеатр. По учеткам проверили: дежурила Лехнович, Юлия Владимировна, она же уборщица. Из Ленинграда, вдова агронома-селекционера Лехновича, может, слышали?
— Умер от голода в лаборатории, а образцы картошки, которая чуть не в темноте плодоносила, остались нетронутыми, ими Марсово поле засевали, — глухо пояснил Сорокин.
— Да, герой, в общем. И вдова достойная, погибла на рабочем посту. Оформили бумагу о том, что она пропала при обстоятельствах, подразумевающих смерть.
— А дети? Они ж были? — спросил Акимов.
— Двое, старшая дочь Ида и пацан Серафим, после менингита ослеп на один глаз. Вот.
С фотокарточки смотрели, прижавшись головами, светловолосая худенькая женщина с глубоко посаженными глазами и дети — девочка, очень похожая на мать, исключая то, что глаза другого разреза, косенькие, и одноглазый мальчик.
— Паскудство какое, — процедил сквозь зубы Остапчук, — паскудство. — Ткнул толстым пальцем: — Вот это та самая Лидка, связная доставалы.
— Ну-ну, Иван Саныч, — попенял Сорокин, но челюсть ворочалась так, что безошибочно угадывалось куда более дикое сквернословие.
— Она же — зазноба Андрюхи Пельменя, — таким же манером сообщил Акимов, — которая ему глаза отводила, чтобы братец сбежать успел.
— Что за приключения? — с живым интересом спросил Муравьев.
Сначала Остапчук, потом Сергей кратко, не вдаваясь в совсем уж тонкие подробности, пересказали то, что узнали, а Акимов — еще и эпопею, которую удалось выбить из Пельменя общими усилиями.
Парня было откровенно жаль. Страдал очень. А то, что любимая — гадкая предательница, он не согласился, сколько ни настаивали, чуть до драки дело не дошло. Это несмотря на то, что Лидки и след простыл…
Омич, выслушав их внимательно, не перебивая, признал:
— Что уж, все беды от любви, что у нас, что у вас.
— Про детей давай, — подал голос Сорокин, — той якобы погибшей вдовы Лехнович.
— Обоих в детдом определили. Причем мальчишка настоял, чтобы ему поменяли фамилию.
— С-сучонок, — злобно вставил Саныч.
Сорокин попросил обосновать заявление, но сержант уперся: просто так вырвалось. Убедившись в том, что подчиненный занял твердую позицию, капитан отступился и пригласил:
— Давай, Муравьев, дальше.
— А что дальше? Пацан бежал, пропал бесследно, а что до девицы — вы лучше меня знаете. Да и, собственно, все дальше лучше меня знаете. А к вам я случайно явился! Приехал документы подать в ВЮЗИ, и уж обратно собрался, зашел на толкучку обувку посмотреть. Так нате. Слышу, знакомые разговоры, тетки по рядам шушукаются, точь-в-точь как у нас, да еще и с шуткой, не с мертвых ли младенцев одежа? Вот так оно и сложилось.
— Мы все это время над Сонькой и Наташкой всей конюшней ржали, — не выдержал Акимов.
Установилось молчание. Потом Муравьев деликатно заметил:
— Если каждую городскую легенду расследовать, то никакого времени не хватит…
— И кадров, — завершил Сорокин и подвел черту: — Закончили со святой простотой и мрачной рефлексией. Кто гостя на вокзал отправится провожать?
Сильфи́да — ы; ж. [франц. sylphide]. Трад. — поэт. В кельтской и германской мифологии, в средневековом фольклоре многих европейских народов: бесплотное существо в образе женщины, олицетворяющее стихию воздуха.
Малокопеечка — кепка.
«Любимый букет императрицы» — духи.
Supermarine Spitfire — британский истребитель времен Второй мировой войны.
Hawker Hurricane — британский одноместный истребитель времен Второй мировой войны.
ХОЗУ (сокращ.) — хозяйственное управление.
Ст. 136 УК РСФРС в ред. от 1926 г. предусматривала наказание за умышленное убийство, ст. 167 за разбой.
Немецкое название Саласпилса.
