— В жизни этих четырех несчастных имел место тяжелый, жестокий, роковой случай. Возможно ли, чтобы кто-то решился обрушить на их склоненные головы еще скорби, увеличить их бремя и усилить душевные муки? Скажет ли кто-нибудь, что это люди, за которыми должны захлопнуться ворота тюрьмы? Разве они когда-нибудь украли, совершили подлог, напали на кого-то, изнасиловали?
Он ударил кулаком в ладонь другой руки.
— Они здесь из-за того, что с ними случилось! Возьмите этих несчастных, страдающих людей под свою опеку, как это сделали бы они, окажись вы на их месте. Примите их без злобы, но с пониманием. Разве все мы не люди? То, что мы делаем, отражается на том, что нас окружает, мы испытываем больше влияния, чем оказываем сами.
Дэрроу со вздохом подошел туда, откуда из окна зала суда можно было увидеть зеленые склоны гор. Почти с тоской, чертовски похожей на мольбу, он произнес:
— Я смотрю на этот остров, который стал новым для меня краем. У меня никогда не было предубеждения против какой бы то ни было расы на земле. По моему мнению, все расовые вопросы можно решить путем понимания... а не силой.
В последний раз он встал перед подзащитными, указав на Томми и миссис Фортескью, а потом и на как бы находящуюся под его защитой Талию.
— Я хочу помочь этой семье. Вы держите в своих руках не только судьбу, но и жизнь этих людей. Что станет с ними, если вы вынесете обвинительный приговор?
Тяжелой походкой, совершенно измученный своей речью, он подошел к скамье присяжных, оперся о бортик и произнес — тихо и мягко:
— Вы — люди, которые должны созидать, а не уничтожать. Я отдаю это дело в ваши руки и прошу быть добрыми и вдумчивыми и к живым, и к мертвым.
На глазах Дэрроу блестели слезы, когда он медленно вернулся к столу и опустился на свое место. В зале суда он плакал не единственный. Я сам почти что прослезился — не из-за Мэсси или миссис Фортескью, или этих идиотов матросов, но из-за великого адвоката, который скорее всего в последний раз выступил с заключительной речью.
Однако на Келли она не произвела никакого впечатления.
— Я говорю с вами от имени закона, — сказал он, — и противостою тем, кто закон нарушает... и противостою тем, кто... как защитник, который за свою длинную карьеру отличился тем, что сам пренебрегал законом... кто призывает и вас нарушить закон.
Келли тоже походил перед присяжными, но поживее, чем Дэрроу. Его деловитое заключительное слово также оказалось короче, чем у Дэрроу.
— Вы слышали аргументы чувства, а не разума, — сказал Келли, — мольбу о сочувствии, а не апелляцию к невменяемости! Судите, опираясь на факты и закон, господа.
Пункт за пунктом он прошелся по выступлению Дэрроу: не было представлено никаких свидетельств того, что именно Мэсси сделал роковой выстрел — «Он не мог спрятаться за юбками своей тещи или свалить вину на рядовых, которых привлек к осуществлению своего плана, поэтому и взял вину на себя». Келли напомнил присяжным, как Дэрроу стремился убрать миссис Кахахаваи из зала суда, чтобы не возбуждать одностороннего сочувствия, а сам вызвал Талию Мэсси, чтобы разыграть сентиментальное зрелище. Он отмел защиту на основании невменяемости и экспертов, которые ее поддерживали, как последнее прибежище богатых виновных. Келли также напомнил присяжным, что, если бы эти четверо не составили заговор с целью похищения, Джозеф Кахахаваи «был бы сегодня жив».
— Собираетесь ли вы следовать закону Гавайев или аргументам Дэрроу? Та же самая презумпция невиновности, что распространяется на этих обвиняемых, распространяется и на Кахахаваи и сойдет вместе с ним в его могилу. В глазах закона он ушел в могилу невиновным человеком. Своим актом насилия эти заговорщики подарили ему возможность навсегда остаться не кем иным, как невиновным человеком, независимо от того, будут или нет признаны виновными остальные четверо обвиняемых по делу Ала-Моана.
Бесстрастная маска лица миссис Фортескью покрылась морщинами. Ей не приходило в голову, что она помогла превратить Джо Кахахаваи в теперь уже навсегда невиновного человека.
— Вы и я знаем нечто, что неизвестно Дэрроу, — доверительно сообщил Келли в один из тех моментов, когда, так же как Дэрроу, оперся на барьер у скамьи присяжных, — и это то, что ни один из гавайцев не скажет: «Мы это сделали». Кахахаваи мог сказать «Мы делаем это» или «Мы делали это», но никогда «Мы сделали это». В гавайском языке нет прошедшего совершенного времени, поэтому они не употребляют форму, столь распространенную на материке.
Теперь настал черед Келли встать перед родителями Кахахаваи.
— Мистер Дэрроу говорил о материнской любви. Он указал нам только на одну «мать» в этом помещении. Что ж, здесь есть и другая мать. Разве миссис Фортескью потеряла свою дочь? Разве Мэсси потерял свою жену? Они обе здесь в лице Талии Мэсси. А где же Джозеф Кахахаваи?
Келли приблизился к столу защиты и вперил холодный взгляд в лица Лорда, Джоунса и Мэсси.
— Эти люди — военные, обученные убивать... но они так же обучены оказывать первую помощь. Когда был сделан выстрел в Кахахаваи, какие попытки они предприняли, чтобы спасти его жизнь? Никаких! Они позволили ему умереть от кровотечения, пока занимались спасением своих шкур. И где же предсмертное заявление человека, готовившегося предстать перед своим Создателем с таким грузом? Я ожидал, что из материалов защиты, представляемой столь могущественным адвокатом, мы узнаем, что, умирая, Кахахаваи рассказал, что же случилось.
Теперь Келли остановил свой взгляд на Дэрроу, который сидел склонив голову.
— В деле Леба и Леопольда...
Дэрроу резко поднял голову.
— ...Дэрроу сказал, что он ненавидит убийство, независимо от того, кем оно было совершено, человеком или государством. И вот теперь он выступает перед вами и говорит, что умерщвление оправдано. Что это не убийство.
Дэрроу снова опустил голову.
— Что ж, — продолжал Келли, — если бы лейтенант Мэсси взял пистолет и застрелил этих людей в больнице в ту ночь, когда его жена опознала их, его поступок, по крайней мере, встретил бы понимание в нашем сообществе, как бы противозаконен ни был сам акт. Но вместо этого он выжидал несколько месяцев, привлек матросов... хотя они свободные люди и добровольные участники этого деяния и несут полную ответственность. Лишение жизни есть лишение жизни, мистер Дэрроу, а при данных обстоятельствах — это совершенно очевидное убийство!
Келли быстро перешел к присяжным и ударил кулаком по бортику.
— Суд вершится над Гавайями, господа! Существует ли у нас один закон для чужих, а другой для своих? Или чужие могут прийти сюда и взять закон в свои руки? Вы собираетесь отпустить лейтенанта Мэсси, чтобы его с распростертыми объятиями встретили военно-морские силы? Они наградят его медалью! Они сделают его адмиралом. Главнокомандующим! Он и адмирал Стерлинг сделаны из одного теста — они оба верят в суд Линча.
Келли указал на флаг позади скамьи.
— До тех пор пока американский флаг развевается над этими берегами — без адмиральского знамени над ним, — вы должны соблюдать конституцию и закон. Вы дали клятву, которую должны сдержать, господа. Исполните ваш долг вне зависимости от симпатий или влияния адмиралов. Как сказал генерал Смедли Батлер, гордость моряков: «К черту адмиралов!»
Я не мог не повернуться и не бросить взгляд на сидевшего в зале Стерлинга, его лицо было белым от ярости.
На этой вызывающей ноте Келли занял свое место, и судья начал давать суду инструкции, указав на различие между возможным обвинением в убийстве второй степени и в непредумышленном убийстве.
До вынесения вердикта обвиняемые должны были оставаться в отеле Янга. Они испытали видное невооруженным глазом облегчение, когда Чанг Апана вывел их из здания суда. Изабелла, которая не разговаривала со мной со времени нашего заплыва под луной, улыбнулась мне, сопровождая Талию и Томми. Что бы это значило? Руби ждала в проходе, в то время как Дэрроу оттащил меня в сторону.
— Прекрасная была речь, К. Д.
— Моя или Келли?
— На самом деле — обе.
— Ты должен вернуться к работе.
— Какого черта? Дело закончено. Самое время вернуться в Чикаго.
Он покачал головой — нет, и неуправляемые волосы упали ему на глаза.
— Вовсе нет. Мы только начинаем сражение. — Он криво улыбнулся. — Теперь я намерен негодующе реветь, и кричать на все лады о несправедливости и бушевать, как школьный задира, вести себя так неожиданно, как дьявол, если произойдет, что мои клиенты будут признаны невиновными... но, Нат, нам повезет, если удастся исключить непредумышленное убийство.
— Вы так считаете? Ваша заключительная речь была блестящей...
Оглядевшись и убедившись, что никто — даже Руби — нас не слышит, он положил мне на плечо руку и прошептал:
— Я подам прошение о помиловании губернатору, а на материке нажмут пресса и политики, и это мне поможет... но раз и навсегда, я должен знать правду об этом проклятом изнасиловании.
