– Зачем это вы всё скажете? – буркнул Жозеф, дрожа от холода. – Что за нескромность? Уж лучше помолчите.
– Я сейчас вам тоже всё скажу, – пообещал Виктор, когда они уселись за столик в кафе, а перед ними возникли кружки с горячим бульоном и тарелки с жареной картошкой. – Шанталь Дарсон зарезали на птичьем рынке. Один удар ножом между лопаток.
Жозеф подавился, кашлянул, и брызги бульона полетели на клетчатую скатерть. Длинноволосый молодой человек в наглухо застегнутой тужурке за соседним столиком брезгливо покосился на него и демонстративно пересел подальше.
– Чего это он? – обиделся Жозеф, вытирая скатерть салфеткой. – Просто я очень удивился…
– Это, между прочим, Поль Фор, основатель театра «Д’Ар», – сообщил незаметно подошедший взъерошенный попрошайка. – Вы шокировали его, месье. Монетки не найдется? – Он протянул Жозефу портрет королевы Виктории, явно срисованный из иллюстрированного приложения к «Пти журналь».
Виктор в отчаянии купил это художество за десять сантимов, только ради того чтобы нищий убрался восвояси.
– Бедная девушка, – покачал он головой. – Такая молодая была… Но по крайней мере теперь мы знаем, что Фердинан Питель – не убийца. Я весь день ходил за ним по пятам. А что Гаэтан Ларю?
– Он оказался заядлым рыбаком, все утро не выпускал удочку из рук. Мы имели весьма увлекательную беседу о червях.
– Прошу внимания, господа! Спешу сообщить, что стихосложение – единственный смысл человеческого существования! Господь создал нас для того, чтобы мы слагали поэмы! – провозгласил заявившийся в кафе господин в потрепанном костюме, бывший приказчик из магазина «Бон-Марше». В округе его наградили прозвищем Копченая Селедка, потому что другого пропитания поэзия обеспечить ему не могла.
Черные очи твои – что жемчужины!
Как погляжу в них – и рай мне не нужен!
– продекламировал он, что вынудило Виктора поспешно расстаться еще с парой монет.
– Вы могли бы привести меня в менее… артистическое место, – недовольно заметил Жозеф.
– Доедайте картошку побыстрее. Я нашел преважнейшую деталь: Состена Ларше, надомного книготорговца, перед убийством связали красной бечевкой – Изидор Гувье мне это подтвердил. Красная бечевка – волшебная нить Ариадны, ведущая от одной жертвы к другой. Убийца ищет страницы манускрипта, написанного на велени, – ясно как день. И один неприятный факт: Вонючка мне сообщил, что ваш крестный и Жорж Муазан не ладили друг с другом.
Жозеф погрозил Виктору вилкой:
– Ну нет, не вздумайте приплести моих родственников к этому делу!
– Крестный вам не родственник.
– Как это не родственник?! Он был на моих крестинах, он мне имя дал! Фюльбер – член моей семьи!
В этот момент к Жозефу склонился бандитского вида субъект с огромными гвоздями в ноздрях. Субъект пообещал поделиться тайнами искусства засовывать гвозди в нос всего лишь за пять сантимов.
– Но с вас, пожалуй, могу взять плату картошкой, – добавил он, не сводя глаз с тарелки Жозефа.
Тот услужливо сунул тарелку в руки попрошайки, торопливо надел пальто, схватил котелок и устремился к двери. Виктор догнал его на улице.
– Не нервничайте так, Жозеф. Убийство птичницы, безусловно, событие прискорбное, но оно облегчает нам задачу: список подозреваемых уже сократился. На первом месте остается Амадей – он торгует красной бечевкой.
– Прежде чем делать выводы, нужно кое-что проверить насчет Шанталь Дарсон.
– Что? – спросил Виктор, отмахнувшись от починщика плетеных стульев, который предложил ему свои услуги.
– Украдены ли у нее конфитюры.
Понедельник, 24 января
На левом берегу играли сполохи солнечного света. По Сене неслышно скользила огромная баржа, вдалеке меланхолично гудел буксир. У воды, закутавшись в каррик, сидел Амадей. Он открыл книгу Франсуа де Жене на странице, отмеченной закладкой, и прочитал:
Сержант привел солдат на перекресток улиц Обрио и Сент-Круа-де-ла-Бретонри, вербовщики остановились в двух шагах от кабака с вывеской «Средина Мира». Капрал развернул вымпел с вышитой надписью: «Молодым стяжателям славы и денег»…
«Мне неслыханно повезло найти этот манускрипт», – подумал Амадей.
Он поднял голову и некоторое время задумчиво смотрел вдаль. Ему чудилось, что в ветвях старого дерева у моста Марии снова каркают вороны, слышится задорный визг детей, играющих в песочнице, опять пахнет яблоками и влажной от утреннего тумана зеленью аллеи, и свежевыстиранным бельем… Закрыв книгу, он прошел по набережной Жевр и углубился в лабиринт улочек квартала Отель-де-Виль, разглядывая фасады домов, дремавших в этом тихом, почти безжизненном уголке Парижа. Кабак пал жертвой времени, уступив место мастерской, где рисовали вывески. На втором этаже здания разместилась дешевенькая гостиница. Но на стене, на уровне человеческого роста, сохранились выбитые в камне буквы: «Средина Мира. Отсюда забрали Луи в 1708-м».
Амадей медленно вдохнул и выдохнул. Здесь находилась «Средина Мира» – трактир с сомнительной репутацией, где двумя столетиями раньше королевские вербовщики, подпоив наивных посетителей, обманом заставляли их подписать согласие на службу в армии, а когда те упирались, не стеснялись применять и силу.
Он повернул назад. Место наконец было найдено, оставалось разыскать «свод галереи», если она, конечно, уцелела в процессе бурной деятельности барона Османа[103].
В этот понедельник, шагая по бульвару Сен-Мишель, Кэндзи чувствовал себя странно: будто его душа юноши, полного радости жизни и надежд на будущее, переселилась в тело пожилого человека. Перед ним расступилась компания студентов, после бурной, веселой ночи не спешивших штурмовать науки. Большинство магазинов еще были закрыты, зато кафе уже ждали утренних посетителей, гостеприимно предоставляя к их услугам натопленные обеденные залы. Но Кэндзи, хоть и был мерзляком, устоял перед искушением зайти погреться. Он направлялся на улицу Дюн к Джине – та сегодня принимала у себя берлинскую родню, которую недолюбливала, и надо было ее поддержать.
Мимо остановки проезжали желтые, зеленые, коричневые омнибусы, и Кэндзи в ожидании своего уселся на скамейку между престарелой дамой, навьюченной многочисленными авоськами, и мужчиной в старомодной одежде: синий каррик с бархатным подбоем, сапоги, панталоны в красную полоску и треуголка. Длинные волосы были перевязаны лентой у незнакомца на затылке; в руках он держал книгу. Поначалу Кэндзи лишь рассеянно скользнул по нему взглядом, но вдруг в памяти всплыли слова папаши Гляди-в-Оба: «Чудила как чудила, одевается точно фраер времен Революции». Кэндзи покосился на незнакомца еще раз – и узнал его. Это лицо он видел на гравированном портрете в книге, которую в «Эльзевир» принес букинист по прозвищу Вонючка.
«Невозможно, – сказал себе японец. – Этот человек давным-давно умер!»
Ждать, похоже, предстояло долго, и Кэндзи, то вставая и прохаживаясь по тротуару, то усаживаясь обратно на скамейку, исподтишка все время рассматривал незнакомца в треуголке. «Готов поклясться: сходство разительное, передо мной двойник того писателя. Может, потомок? И еще вопрос: не Амадей ли это?»
Наконец подъехал омнибус, запряженный парой упитанных лошадей. Кучер на облучке приподнял цилиндр с серебристой лентой, приветствуя будущих пассажиров, и подергал за веревку, скрывавшуюся под теплым пледом у него на коленях. Другой конец веревки был в салоне, у кондуктора, одетого во френч с барашковым воротником, форменные брюки и фуражку. Он дал свисток к остановке. Как только омнибус замер, человек в треуголке поднялся на империал, и Кэндзи не раздумывая протянул кондуктору тридцать сантимов – стоимость места в салоне. Тот бросил монеты в сумку, дернул за веревку и предупредил пассажиров об отправлении.
Путешествие человека в треуголке продолжалось битый час. Сделав пересадку, он вышел из второго омнибуса на улице Баньоле и зашагал кривыми переулками, где обитало простонародье. Кэндзи следовал за ним на безопасном расстоянии между растрескавшимися фасадами приземистых домишек. С улицы Пельпор они свернули на улицу Кур-де-Ну – сельский уголок почти в самом центре Парижа. Здесь среди деревьев и палисадов пристроились ремонтная мастерская, театр-цирк и механизированная лесопилка. Дальше незнакомец, которого Кэндзи мысленно называл Амадеем, взял вправо и на улице Шин скрылся за дверью кабачка. Сквозь замызганное стекло витрины японец видел, как он подсел к стойке и выложил перед собой коробку с домино, на радость скучавшему в одиночестве хозяину заведения.
Пока продолжалась партия, Кэндзи, маясь от безделья, слонялся на холодном ветру по тротуару туда-обратно, размышляя, не прогуляться ли пока по переулку, где в беспорядке теснились лачуги с садиками, обнесенными увитыми плющом решетками, росли тополя и стыли покрытые инеем грядки. Или выбрать прямую как стрела, но безрадостную перспективу, предвестницу выстроенных точно по линейке кварталов, в конце которой маячит больница Тенона[104]? Японец предпочел хаотическое скопление домишек – по крайней мере можно было представить, что летом здесь все утопает в подсолнухах и зарослях валерьяны. Мимоходом он бросил франк в картуз одноногого нищего, прислонившегося к ограде лавки, где шла торговля семенами.
