Сообщение, которое Шапоров по каналам своего отца послал Уильяму Берку, оказалось коротким.
«Я ждал Наташу вчера в четыре пополудни, однако она не появилась. Сегодня тоже. Что мне делать? Михаил».
Пауэрскорт выругался про себя. Именно этого он и боялся. Что случилось с девушкой? Неужели она в руках охранки? Переживет ли она арест? Неужто Наташа Бобринская, прекрасная, молодая и умная, подобно Родерику Мартину, окончит свои дни на заснеженном Невском проспекте?
Ответ Пауэрскорт сочинил в поезде. «Не предпринимать повторяю не предпринимать пока никаких мер. Возможен мелкий домашний кризис во дворце. Завтра выезжаю в СПб. Привет, Пауэрскорт». Отослав это из конторы Берка в Сити, он принялся мерить шагами свою гостиную, раздумывая, не отправить ли в российскую столицу еще одну телеграмму, совсем другую по содержанию, — ту самую, которая должна спровоцировать кризис и привести его расследование к завершению. Конечно, она может, помимо прочего, его еще и погубить. Представив себе лицо леди Люси, он понял, что в таком деле не вправе спрашивать ее совета. Единственного человека, с которым сейчас можно было бы посоветоваться, Джонни Фитцджеральда, нет в Лондоне, он вернется позднее. Чтобы отвлечься, Пауэрскорт просмотрел железнодорожное расписание и обнаружил, что, если сегодня вечером выедет из Лондона, у него останется время, чтобы утром в Париже встретиться, с кем нужно, и поспеть на поезд в Санкт-Петербург. Приняв решение, он отправился в Форин-офис. Сэр Джереми Реддауэй смог выделить ему краткий промежуток между заседанием комитета по проблемам Османской империи и чаепитием в исландском посольстве.
— Господи благослови! — такова была первая реакция министерского бонзы на просьбу Пауэрскорта. — Это что-то неслыханное! Это противоречит конституции! — Пауэрскорт удержался от напоминания, что в стране нет писаной конституции, так что противоречить ей никак нельзя. — Вы понимаете, о чем говорите? Что вам это даст?
— Мне нужно проверить свою версию гибели Мартина, сэр Джереми.
— Но чем мы-то вам плохи? Форин-офис? Да проверьте хоть на мне, черт побери!
И снова Пауэрскорт придержал свой язык.
— Мне нужно поговорить с человеком, который больше других информирован о состоянии дел в России и при дворе. В нашем посольстве в Санкт-Петербурге, — он не стал называть имя де Шассирона, — полагают, что такой человек — это глава французской секретной службы. Французский посол в России тоже не промах, но мне нужен именно месье Оливье Брузе. С вашего позволения, разумеется, сэр Джереми. Мы же сейчас союзники с Францией, не так ли?
Дипломат фыркнул. Роузбери давным-давно заметил, что заключение мира или альянса с другой страной — лучшая гарантия того, что отношения обязательно испортятся.
— Ну ладно. Я санкционирую встречу, — любезно согласился Реддауэй. — Ведь если я этого не сделаю, вы все равно поступите так, как считаете нужным.
Пауэрскорт промолчал, а десять минут спустя в министерской аппаратной уже диктовал срочную телеграмму де Шассирону в Санкт-Петербург.
«Выезжаю завтра. Имею основания полагать, что примерно через неделю буду знать, что произошло с Мартином. Просьба организовать для меня аудиенцию у Его Величества по делу, связанному с Мартином. С наилучшими пожеланиями, Пауэрскорт».
Истинным адресатом этого послания был, кончено, не де Шассирон, а охранка. Пауэрскорт надеялся, что Шапоров прав и они читают всю дипломатическую переписку. Внезапно он почувствовал возбуждение, как человек, поставивший на кон свою жизнь. Это послание, несомненно, выкурит Хватова из его норы и заставит рассказать то, что ему известно о гибели Мартина. И если ему, Пауэрскорту, устроят свидание с царем, дело может закончиться так же, как это случилось с Мартином — и тогда лорд Фрэнсис присоединится к нему в его ледяной могиле.
Жизнь в Александровском дворце погрузилась в хаос. Строжайший распорядок, по которому действовал самый регламентированный из семейных обиходов, нарушался на каждом шагу. Цесаревич Алексей, наследник трона, был болен, и все светила медицины в стране оказались не в силах ему помочь. Началось с внутреннего кровотечения, приключившегося безо всякой причины и продолжавшегося в течение трех дней. Кровь не сворачивалась, как бывает у обычных людей, а продолжала сочиться часами, так что образовалась гематома размером с апельсин. Наташа Бобринская постоянно находилась при великих княжнах. Не было времени ни съездить в город, ни написать письма. Каждый день девочки приходили навестить брата, но долго оставаться в комнате больного им не дозволялось. Более того, Наташа заметила, что старшие стараются не разговаривать с врачами в присутствии княжон. Мальчик метался в жару и плакал. Если цесаревич умрет, его родителей поразит горе, от которого они никогда не оправятся. Императрица постоянно молилось Богородице, не понимая, за что такая кара младенцу, чем он перед Господом провинился. Порой и Наташа падала рядом на колени, присоединяясь к мольбе даровать мальчику исцеление. Ей казалось, что семью Романовых испытывают слишком сурово — а ведь в их руках судьбы России!
Однажды вечером Наташа сопровождала двух врачей из спальни цесаревича к парадному входу, где уже ждал экипаж, чтобы отвезти их в город. Извинившись перед хорошенькой придворной дамой, медики вполголоса обменялись несколькими словами, и одно из них, незнакомое, она запомнила, чтобы потом посмотреть в словаре.
Лишь одна мысль утешала императрицу в ее страданиях. Как за соломинку, она держалась за пророчество святого старца Филиппа, который сказал, что сам он — всего лишь предвестник, что за ним придет воистину великий целитель. И вот на днях сестры-черногорки прислали записку, что в столицу прибыл из Сибири новый старец, святой человек, обладающий необыкновенным даром к врачеванию. Кто знает, может, этот старец и есть ответ на ее молитвы?
Вернувшись на Маркем-стрит, Пауэрскорт принялся писать письма. В письме к лорду Роузбери он просил сделать для него весьма необычный запрос у личного секретаря короля, да притом так, чтобы не вдаваться в детали и не объяснять, чем вызван интерес к означенному вопросу. Если объяснений потребуют настоятельно, следует ответить, что дело связано с национальной безопасностью и кончиной британского дипломата. Уточнять, где именно этот дипломат встретил свою погибель, не нужно. Получив ответ — просьба помнить, что дело безотлагательной важности! — Роузбери при отправке его Пауэрскорту ни в коем случае не должен пользоваться каналами Форин-офиса. Послать следует всего одно слово, «да» или «нет», и сделать это из лондонской конторы Уильяма Берка на адрес Шапорова в Санкт-Петербурге. Он, Пауэрскорт, нижайше благодарит лорда Роузбери за помощь и по возвращении подробнейшим образом посвятит его в курс дела.
Второе письмо было на имя Джонни Фитцджеральда. Когда он, Джонни, полностью удовлетворит свою любознательность в том, что касается смерти Летиции Мартин, его ждут в Санкт-Петербурге. Но прежде пусть съездит на восток Англии. В который раз призвав своего друга соблюдать величайшую осторожность, Пауэрскорт попросил и его прислать ему ответ на адрес Шапорова одним словом — «да» или «нет». Один взгляд в глаза тех, кого ему следует там увидеть, и Джонни поймет, основательна ли догадка Пауэрскорта.
Третье, и последнее, письмо он адресовал леди Люси, тщательно заклеил конверт, надписал его крупными буквами. Это письмо он положил в верхний ящик своего письменного стола — так, чтобы его сразу нашли, если он, Пауэрскорт, не вернется домой. «Люси, — говорилось там, — я очень тебя люблю, и всегда буду любить. Фрэнсис».
А потом он отправился выпить с ней чаю перед поездкой в Дувр.
Площадь Вогезов любители Парижа справедливо считают красивейшей в городе — а следовательно, и в мире. Ярким февральским утром, когда парижане еще спали и только голуби бездельничали на посыпанной гравием ее сердцевине, все тридцать шесть окружающих площадь домов из камня и красного кирпича бесстрастно смотрели перед собой, как делали уже предыдущие три столетия. В аркаде, обегающей площадь по периметру, начинали свой день кафе и галереи. Виктор Гюго жил здесь, припомнил Пауэрскорт. И Ришелье тоже, лет десять или двенадцать. Согласно вывеске, в доме номер 32 помещалось «Европейское бюро по обмену произведениями искусства» — такое прикрытие придумала себе французская контрразведка. Кабинет Оливье Брузе, генерального директора этой организации, располагался на втором этаже. Месье Брузе, на взгляд Пауэрскорта, было под сорок. Высокого роста, поджарый, превосходно одетый (серый костюм, кремовая сорочка и бледно-голубой галстук), он выглядел так, словно в юности был атлетом. За спиной у него висела маленькая картина, очень возможно, что Ватто, а по стенам — гобелены восемнадцатого века.
