Последним приехал Павел Потемкин.
– Перепиши, я погляжу, не пропустил ли чего, - бросил Суворов адъютанту и пошел в мазанку.
В тесной хатенке было полно. Генералы с трудом разместились на двух скамейках. Сидели плечом к плечу. На обломок доски, концы которого Прошка положил на обе скамейки, смело уселся де Рибас. Казачьему бригадиру Матвею Платову не хватило места. У самого порога стояло пустое ведро. Платов опрокинул его вверх дном и кое-как уселся на ведре.
Генералы сидели, разговаривая вполголоса. В мазанке было душно. Тучный Кутузов вытирал вспотевшее лицо платком.
Суворов стремительно вошел в мазанку - генералы даже не успели встать со своих мест.
– Сидите, господа, сидите! - замахал он рукой, видя, что бригадиры поднялись.
Он не пошел к столу, на котором лежала карта Измаила и горели две свечи, а остановился у порога возле Платова.
Суворов обвел всех глазами и подумал: что станут говорить сегодня Потемкин, Самойлов, Львов? Те, кто был за отступление от Измаила?
Суворов сказал:
– Измаил - крепость без слабых мест. Гарнизон его - целая армия. Но напрасно турки считают себя в безопасности за каменными стенами. Русские солдаты достанут их и там. Против русского оружия ничто не устоит! Два раза наши войска подходили к Измаилу и два раза отступали. Теперь, в третий раз, остается либо взять Измаил, либо умереть под его стенами! Решайте: штурм или отступление?
Все глянули на самого младшего среди присутствующих - Матвея Платова: он должен был говорить первым.
Черноусый Платов быстро поднялся со своего места - ведро с грохотом упало на бок, но Платов даже не посмотрел на него.
– Штурм! - решительно сказал он.
– Штурм! - подхватили бригадиры Орлов и Вестфален.
– Штурм! Штурм! - единодушно заговорили все-генералы.
Суворов просиял: "Значит, дошло! Значит, уверены!" Он порывисто обернулся к Платову и обнял его:
– Спасибо, Матвей! Спасибо, - говорил Суворов генералам, которые встали со своих мест, - спасибо!
Он поочередно жал каждому руку, приговаривая:
– Сегодня - молиться, завтра - учиться, послезавтра - победа либо славная смерть!
День Измаила роковой.
Жуковский
Пал Измаил.
Он пал, как дуб могучий,
Взлелеянный веками великан.
Байрон
Ночь была непроницаемо темная: низкие тучи заволокли все небо, а от Дуная, который шумел где-то справа, подымался густой туман. И в этой темноте исчезли грозные, четырехсаженные стены Измаила, его широкие, наполненные водою рвы и крепкие каменные бастионы.
В ордукалеси [37] не было видно ни огонька. В густом мраке декабрьской ночи лишь ярко горели бивуачные костры русских войск, с трех сторон охвативших Измаил. В русском лагере было тихо, но спали в нем немногие: Суворов назначил на сегодня, на пять часов утра, штурм Измаила, и ждать оставалось уже недолго.
Ночь была холодная, сырая. Люди жались поближе к огоньку. Костры горели жарче обычного: в них валили все топливо, что было запасено на неделю, - завтрашнюю ночь все надеялись ночевать уже не под открытым небом, а в домах Измаила.
Сегодня у бивуачных костров только сидели и разговаривали. Никто не латал кафтана, не выкраивал из старой рубашки онуч, не чистил ружья. Никто, как обычно у огонька, не смотрел, скоро ли поспеет каша или закипит в котелке вода.
У каждого давным-давно было вычищено ружье, отточен штык. Ранец со всем солдатским добром сдан в обоз. А есть как-то никому не хотелось, да перед самым штурмом бывалые люди и не советовали.
Подпоручик Лосев сидел у костра.
Когда Суворов, выезжая из Бырлада к Измаилу, сказал, что возьмет с собою сто пятьдесят мушкатеров-апшеронцев, Лосев упросил полковника отправить и его. Восемь дней они уже прожили здесь, под Измаилом. Суворов сам учил полки, как забрасывать фашинником рвы, как взбираться по четырехсаженной лестнице на вал.
И вот наконец наступил долгожданный день штурма.
У подпоручика Лосева до сих пор еще шумело в ушах от беспрерывной пушечной пальбы, которая продолжалась уже целые сутки. Шестьсот русских орудий - с батарей, с судов Дунайской флотилии и с острова Сулин, лежащего против Измаила,- били по турецкой крепости не умолкая. И только час тому назад канонада прекратилась. Можно было разговаривать не надрываясь.
Лосев сидел у костра вместе со своими мушкатерами. Из стариков 2-го капральства, в котором служил Лосев, пришли под Измаил Огнев, Воронов и Зыбин. Только Башилов остался в Бырладе - его трепала лихорадка.
С вечера, пока еще стреляли пушки, мушкатеры говорили мало: было неприятно натуживаться и кричать, как неприятно и самому переспрашивать. А когда смолкла пальба, понемногу разговорились. Заговорили о родине, представляли, какие снега теперь там, как в это время в деревнях встают до света молотить.
Потом кто-то вспомнил, что сегодня 11 декабря и, стало быть, завтра солнце поворачивает на лето, а зима на мороз.
– Говорят, с этого дня зима ходит в медвежьей шкуре, стучит по крышам, ночью будит баб топить печи,- сказал Огнев.
– А у нас сказывают, - поддержал его какой-то рябоватый мушкатер, - на солновороты медведь в берлоге ворочается с боку на бок.
– Где это - у нас? Ты откудова? - серьезно спросил у него ефрейтор Воронов.
– Из Тулы, - ответил рябоватый мушкатер.
– Хорош заяц - да тумак, хорош парень - да туляк! - улыбаясь черными цыганскими глазами, вставил Зыбин.
– А ты-то сам какой? - вспыхнул рябоватый.
– Он, наверно, рязанец косопузый. Мешком солнышко ловили, - поддержали рябоватого его земляки.
– Не угадал, брат! - засмеялся Зыбин.
– Он из Калуги, - ответил Огнев.
– А, Калузя! Козла в тесте соложеном утопили!
– Что, попало? - смеялись над Зыбиным.
– Ничего, - не сдавался он. - Калужанин поужинает, а туляк ляжет и так.
В это время послышался топот копыт, и из темноты раздался голос:
– Какой полк?
– Апшеронский! - ответило сразу несколько голосов. Все обернулись. И в свете костра увидели знакомую фигуру генерал-аншефа. Суворов был в обычных лакированных сапогах с широкими раструбами выше колен, в белом суконном кафтане с зелеными китайчатыми обшлагами и в своей всегдашней маленькой каске.
– А, молодцы-апшеронцы! Храбрецы! Богатыри! Под Козлуджей, Фокшанами, Рымником делали чудеса. Сегодня превзойдут сами себя!
– Постараемся, батюшка Александр Васильевич! Не выдадим! - зашумели мушкатеры.
– Раньше времени в город не лезть! Пороховые погреба беречь! Безоружных не убивать! - говорил Суворов. - А как у тебя, князь, часы? Верно поставлены? - обернулся он к полковнику Лобанову-Ростовскому, который подошел, услышав, что с его апшеронцами говорит сам Суворов.
– Поставлены, как у всех, ваше сиятельство, - ответил полковник, вынимая из кармана часы. - Без двух минут три. Сейчас должна быть первая ракета.
– Посмотрим, так ли, - сказал Суворов, запрокидывая голову назад и глядя вверх.
Все невольно последовали его примеру. Смотрели и ждали. И точно вдруг раздался треск, и над головами в черное, покрытое тучами небо взлетела яркая ракета.
Чтобы обмануть бдительность турок, Суворов приказал каждый день перед зарею пускать ракеты, и сегодня они не были в диковину туркам.
– Ну, пора. С богом!-сказал Суворов.-Только чур - не шуметь! улыбнулся он и тронул коня.
Солдаты осторожно разбирали ружья и становились в колонну. Костры продолжали гореть.
…Первая колонна, впереди которой шли апшеронцы, уже несколько минут стояла у самой крепости.
Колонна должна была по диспозиции взять каменный редут Табия, спускавшийся к самому Дунаю. За апшеронцами пятьдесят рабочих несли фашины, топоры, кирки, ломы. А дальше шли белорусские егеря и фанагорийцы.
Колонна стояла тихо. Ждала последней, третьей ракеты. Слышно было, как кто-то сзади, среди рабочих, вдруг кашлянул и сразу же оборвал: видимо, зажал рот рукою.
В Измаиле у турок было спокойно. Из-за стен чуть доносился приглушенный шум, да на валу громко перекликались часовые, а где-то в городе лениво лаяли собаки. Одна вдруг завыла.
– Чует недоброе, - шепнул Лосеву рядом стоявший Зыбин.
Справа однообразно шумел, бился о камни Дунай.
Лосев прислушался - не слыхать ли, как на судах подходит к Измаилу от Сулина десант де Рибаса. Ведь и они должны в эту минуту быть где-то недалеко. Но ничего не услышал.
От реки тянул густой туман. Знобило не то от холода, не то от волнения. Небо все так же было в тучах. До рассвета оставалось два часа.
И вот наконец высоко взвилась последняя ракета. Не успела она погаснуть в черном, беззвездном небе, как сразу же загремели пушки. Стреляли с реки, с судов. Ядра прочерчивали небо.
Притаившийся, затихший было Измаил, оказывается, и не думал спать турецкие батареи тотчас же заговорили в ответ. Огонь от пушечных выстрелов вырывал из темноты то черную блестящую полосу широкого Дуная, то высокие стены Измаила с жерлами пушек.
