Падение богатыря с, в общем-то, невеликой высоты смотрелось монументально, словно свержение Вандомской колонны (Полина Андреевна видела когда-то картинку, на которой парижские коммунары валят бонапартов столп). Брат Иона грохнулся спиной оземь, а затылком впечатался в тот самый бугристый камень, которым не так давно пытался воспользоваться как орудием убийства. Это соприкосновение сопровождалось ужасающим треском; великан остался недвижным, широко раскинув могучие руки.
— Спасибо Тебе, Господи, — с чувством прошептала госпожа Лисицына. — Это справедливо.
Однако в ту же минуту устыдилась своей кровожадности. Подошла к лежащему, присела, подняла вялое веко — проверить, жив ли.
— Жив, — вздохнула она с облегчением. — Это же надо такой крепкий череп иметь!
Соратник по схватке спустился по ступенькам, сел на крыльцо, брезгливо посмотрел на разбитые костяшки пальцев.
— Да чёрт с ним. Хоть бы и сдох.
Не спеша, с интересом рассмотрел даму в перепачканном нижнем белье. Полина Андреевна покраснела, прикрыла ладонью свой постыдный синячище.
— А-а, вдова-невеста, — тем не менее узнал её красавец. — Знал, что свидимся — и свиделись. Ну-ка, ну-ка. — Он отвёл в сторону её ладонь, присвистнул. — Какая у вас кожа нежная. Только упали, и сразу кровоподтёк.
Осторожно (показалось даже — нежно) провёл пальцем по синей коже. Госпожа Лисицына не отодвинулась. Объяснять, что синяк не свежий, а вчерашний, не стала.
Удивительный блондин смотрел прямо в глаза, его губы пытались раздвинуться в весёлой улыбке, но не совсем успешно, потому что из угла рта стекали алые капли.
— Вы храбрая, я таких люблю.
— Повернитесь-ка, — тихо сказала Полина Андреевна, переводя взгляд с его лица на расцарапанное плечо. — Ну вот, у вас вся спина ободрана. Кровь. Нужно обмыть и перевязать.
Тут он засмеялся, уже не обращая внимания на разбитую губу. Щели меж белыми зубами тоже были красны от крови.
— Тоже ещё сестра милосердия выискалась. На себя бы посмотрели.
Встал, одной рукой обнял даму за плечи, другой подхватил под колени, вскинул на руки и понёс в дом. Полина Андреевна хотела воспротивиться, но после всех нервных и физических испытаний сил у неё совсем не осталось, а прижиматься к тёплой, твёрдой груди решительного человека было покойно и отрадно. Только что, ещё минуту назад, всё было плохо, просто ужасно, а теперь всё правильно и хорошо — примерно такое чувство владело сейчас госпожой Лисицыной. Можно больше ни о чём не думать, не волноваться. Есть некто, знающий, что нужно делать, готовый взять все решения на себя.
— Спасибо, — прошептала она, вспомнив, что ещё не поблагодарила своего избавителя. — Вы спасли меня от верной смерти. Это настоящее чудо.
— Именно что чудо. — Красавец блондин осторожно положил её на топчан, накрытый медвежьей шкурой. — Вам, сударыня, повезло. Я поселился здесь всего неделю назад. Маяк давно необитаем. Потому и запустение, уж не взыщите.
Он обвёл рукой комнату, которая Полине Андреевне в её нынешнем блаженном состоянии показалась необычайно романтичной. В половине единственного окна вместо отсутствующего стекла была вставлена свёрнутая бурка, зато через вторую половинку открывался превосходный вид на озеро и синеющий поодаль Окольний остров. Из обстановки в помещении имелись лишь колченогий стол, накрытый великолепной бархатной скатертью, мягкое турецкое кресло с грудой подушек и уже упоминавшийся топчан. В почерневшем от копоти камине постреливали не догоревшие за ночь поленья. Единственным украшением голых каменных стен был пёстрый восточный ковёр, на котором висели ружьё, кинжал и длинный узорчатый чубук.
— Как же вы здесь живёте один? Почему? — не вполне вежливо спросила спасённая. — Ах, простите, мы ведь не познакомились. Я — Полина Андреевна Лисицына, из Москвы.
— Николай Всеволодович, — поклонился хозяин, а фамилии не назвал. — Живу я здесь преотлично. Что же до причины… Тут людишек нет, только ветер и волны. Однако поговорим после. — Он налил в миску из самовара горячей воды, взял со стола чистый платок. — Сначала займёмся вашими ранениями. Соблаговолите-ка приподнять рубашку.
Поднимать рубашку Полина Андреевна, конечно, отказалась, но промыть лицо, ссадины на локтях и даже стёртые верёвкой щиколотки позволила. Брат милосердия из Николая Всеволодовича был не очень умелый, но старательный. Глядя, как осторожно он снимает с её ноги мокрый башмак, госпожа Лисицына растроганно захлопала ресницами и не обиделась на врачевателя за то, что он при этом больно нажимает пальцем на ушибленную косточку.
— Я не могу даже выразить, насколько я вам признательна. А более всего за то, что вы не раздумывая и ни в чём не разбираясь бросились выручать совершенно незнакомого человека.
— Ерунда, — махнул рукой хозяин, промывая царапину на лодыжке. — Тут и говорить не о чем.
И видно было, что не рисуется — действительно не придаёт своему замечательному деянию никакого значения. Просто поступил естественным для себя образом, как тогда, с котёнком. Это пленяло больше всего.
Полина Андреевна старалась не поворачиваться к герою обезображенной половиной лица и потому была вынуждена смотреть на него всё время искоса.
Ах, до чего же он ей нравился! Если бы, пользуясь интимностью создавшейся ситуации, Николай Всеволодович позволил себе хоть один игривый взгляд, хоть одно нескромное пожатие, госпожа Лисицына немедленно бы вспомнила о бдительности и долге, но заботы хозяина были неподдельно братскими, и сердце упустило момент занять оборону.
Когда Полина Андреевна спохватилась, что смотрит на Николая Всеволодовича не совсем таким взглядом, как следовало бы, и перепугалась, было уже поздно: сердце колотилось много быстрей положенного, а от прикосновения пальцев импровизированного лекаря по телу растекалась опасная истома.
Самое время было помолиться Господу об укреплении духа и преодолении искушения, но в комнате не оказалось ни иконы, ни самого маленького образка.
— Ну вот, — удовлетворённо кивнул Николай Всеволодович. — По крайней мере воспаления не будет. А теперь вы.
И повернулся к лежащей даме своей голой исцарапанной спиной.
Начались испытания ещё худшие. Сев на топчане, Полина Андреевна стала протирать белую кожу своего спасителя, едва сдерживаясь, чтобы не погладить её ладонью.
Особенно нехороши были то и дело возникавшие паузы. За годы монашества она и запамятовала, что они опасней всего, такие перерывы в разговоре. Сразу слышно собственное учащённое дыхание, и в висках начинает стучать.
Полина Андреевна вдруг застеснялась своей неодетости, оглянулась по сторонам — что бы такое накинуть. Не нашла.
— Холодно? — спросил Николай Всеволодович не поворачиваясь. — А вы набросьте бурку, больше всё равно ничего нет.
Госпожа Лисицына подошла по холодному полу к окну, закуталась в тяжёлую пахучую овчину. Стало немного поспокойней, и ветер из дыры приятно остужал раскрасневшееся лицо.
Вдали, у основания Постной косы, стояла кучка монахов, чего-то ждали. Потом дверь Прощальной часовни отворилась, вышел человек без лица, в чёрном, заострённом кверху одеянии. Собравшиеся поклонились ему в пояс. Он перекрестил их, направился к берегу. Только теперь Полина Андреевна заметила лодку с гребцом. Чёрный человек сел на нос, спиной к Ханаану, и чёлн поплыл к Окольнему острову. Там, у самой воды, встречали ещё двое таких же безлицых, в схимнических куколях.
— Брат Клеопа везёт в скит нового схимника, — сказала Лисицына подошедшему Николаю Всеволодовичу, щурясь (футляр с очками так и остался на полу заколоченного павильона, вместе с платьем). — Зовут его отец Иларий. Торопится покинуть земную юдоль. Учёный человек, много лет изучал богословие, а главного про Бога не понял. Господу от нас не смерть, а жизнь нужна…
— Весьма своевременная ремарка, — шепнул ей в самое ухо Николай Всеволодович, а потом внезапно взял за плечи и развернул к себе.
Спросил насмешливо, глядя сверху вниз:
— Так чья вы вдова и чья невеста?
Не дожидаясь ответа, обнял и поцеловал в губы.
В этот миг Полине Андреевне почему-то вспомнилась страшная картина, виденная очень давно, ещё в детстве. Ехала маленькая Полинька с родителями в гости, в соседнее именье. Мчались быстро, с ветерком, по заснеженной Москве-реке. Впереди катили сани с подарками (дело было на Святки). Вдруг раздался сухой треск, на гладкой белой поверхности проступила чёрная трещина, и неодолимая сила потянула туда упряжку — сначала сани с кучером, потом всхрапывающую, бьющую передними копытами лошадь…
Тот самый, навсегда врезавшийся в память треск послышался Полине Андреевне и теперь. Снова увиделось, как воочию: из-под чистого, белого подступает тёмное, страшное, обжигающее и разливается всё шире, шире.
