Николай, не медля ни секунды, вскочил со стула и запрыгал в сторону двери, куда недавно заходил Васильев, направляясь к Ксении. Она развяжет его, а он потом освободит ее.
Однако дверь оказалась заперта, и попытки вышибить ее плечом ни к чему не привели — старые, толстые дубовые двери, с крепкими запорами, не хуже, нежели иные крепостные ворота, были, пожалуй, даже попрочнее нынешних металлических, которыми владельцы оснащают сегодняшние свои квартиры.
— Сенюра, ты в порядке?! — крикнул Николай.
— Да, Коленька, да милый! — услышал он ее задыхающийся от радости голос.
— Дверь заперта, и я связан. Но я все равно тебя сейчас освобожу, подожди дорогая!
Ключи от этой двери были наверняка у Васильева в кармане, но со связанными за спиной руками Николай их достать все равно бы не смог. Тогда он упал спиной на пол и стал колодками молотить двери. Николай бил с такой яростью и отчаянием, что от колодок в разные стороны полетели щепы, но дверь, практически, не поддавалась. Щиколотки его ног, от воздействия все тех же колодок, в считанные минуты покрылись кровавыми ранами, но Николай не обращал внимания на дикую боль и продолжал неистово бить ногами в неподдающуюся дверь. В какой-то момент колодки развалились на две половинки, это добавило Николаю свободы, и он вскочил на ноги, но, тем не менее, не решило проблемы с дверью.
Озираясь в поисках чего-нибудь подходящего, Николай увидел на окне карманный китайский фонарик, и его мгновенно осенила спасительная идея — он вспомнил про сарай во дворе, где хранились инструменты, садовая утварь и всякий ненужный хлам. Он крикнул жене, что скоро вернется и бросился к окну. Головой он придвинул фонарик к углу подоконника, уперев его в стенной проем, и лбом, после нескольких попыток, передвинул выключатель. Фонарь загорелся, и Николай, зажав его с торца зубами, поспешил вон из дома. Ночь была ясная и лунная, и здесь фонарь, в принципе, был не нужен, но он серьезно пригодится внутри сарая, который не имел освещения.
Двери сарая тоже оказались заперты на висячем замке, но были более хлипкими и ветхими, нежели те, которые он только что пытался открыть, и Николай одним ударом плеча снес их с петель. Луч фонаря, среди прочего, выхватил слесарные тисы, ножовку, напильники и тесак на верстаке — все это годилось для того чтобы освободиться от пут.
Николай все так же плечом провернул ручку тисов, слегка раздвинув их, потом положил фонарь на стол, так чтобы он освещал тисы, зубами взял с верстака нож и попытался вставить его между тисочных губок. С первого раза не получилось — губки оказались слишком далеко разведены, и нож упал на пол. Тогда Николай чуть сдвинул губки тисов поуже, встал на колени, поднял зубами нож и попытался вновь просунуть его между губок, но теперь они оказались друг от друга слишком близко. Николай занервничал — в любую минуту Васильев мог очнуться, и тогда все его попытки добиться свободы для себя и Ксении могли кончиться провалом. Наконец, с третьего раза ему удалось втиснуть нож ручкой в тисы так, чтобы он не выпадал и, плечом давя на рычаг, хорошенько закрепил его. Затем, повернувшись спиной к верстаку, он стал перерезать веревки на запястьях о лезвие ножа. Через несколько минут они были разрезаны, и Николай, сбросив путы, бросился в дом.
Новый удар по голове, который он получил на пороге чем-то тяжелым, поверг его в беспамятство повторно.
…Когда Николай очнулся, то обнаружил себя прикованным наручниками к кухонной батарее. Еще он увидел Ксению, на шее у нее была петля от веревки, конец которой держал в руках Васильев. Оба они шли к выходу — Васильев, с окровавленным затылком, сильно хромая, и Ксения, понурив голову и придушенно рыдая.
Николай дернулся так, что сорвал со стены батарею, но вновь освободиться не получилось — руку вывихнул, и теперь она бессильно, как плеть, висела на наручнике, полыхая огнем, который он, впрочем, не ощущал — так болела душа. Ксения обернулась на шум и бросилась к нему, но, затянувшаяся на горле петля, остановила ее на половине пути. Ксения невольно закашлялась и захрипела, пытаясь ослабить на шее удавку. Николай вдруг ясно понял, что все кончено.
— Дай, гнида, с женой попрощаться! — взрычал он в бешенстве.
— Не до этого, Коля, скоро начнется все, — нехотя ответил Васильев, но увидев лицо Николая, багровое от горя и похожее на бесформенную, сырую рану, переменил свое решение: — Валяйте, но только одну минуту, не больше! Да без дури, Коля, — я шутить не намерен!
Васильев приспустил веревку, и Ксения бросилась Николаю на шею. Они в последний раз поцеловались, и этот прощальный поцелуй был полон полынной горечи расставания навсегда. Николай прятал глаза — ему было стыдно за себя, стыдно и безутешно горько за то, что не смог спасти Ксению. Сама Ксения в эту минуту бодрилась, пытаясь утешить мужа, которого теряла навек.
Васильев нетерпеливо дернул за веревку.
— Прощай, мой любимый, береги Вадика и найди ему хорошую маму, — такие слова Ксении были последними, когда она разомкнула свои объятия.
Хлопнула дверь и Николай оказался в жутком одиночестве. Бессильное отчаяние выкатилось из-под его прикрытых век крупными слезами, которым теперь этот сильный и мужественный человек, наконец, дал волю. Удушливое, беззвучное рыдание сотрясало все его тело.
Через минуту дверь отворилась, и Николай открыл глаза, в этот момент ему казалась, что лютая ненависть, лившаяся из них, способна испепелить мучителя, вернувшегося сюда после завершения своего омерзительного дела. Но, вместо Васильева, он неожиданно увидел бредущую к нему, словно в летаргическом сне, Киру. Под ее красивыми, с неестественным блеском, глазами залегли черные тени, а в уголках бескровных губ кипела пена, под мышкой левой был зажат маленький дубовый гробик. Она села за стол и положила перед собой свой игрушечный гроб, словно не видя или не обращая никакого внимания на Николая, который смотрел на Киру с немым изумлением и надеждой, о которой, понимая ее состояние, он боялся даже заикнуться. Застыв, как изваяние, даже не решаясь сглотнуть слюну, Николай ждал окончания ее психического приступа.
В следующее мгновение, в радостном возбуждении, в дом влетела Ксения. С ключом от наручников в вытянутой руке, она бросилась к Николаю и отцепила его от батареи. Николай вскочил, они обнялись, и так некоторое время молча стояли, плотно прижавшись телами, словно боясь опять потерять друг друга, — обоих с головой захлестнул порыв взаимной нежности. Николай обнимал ее одной левой рукой — покалеченная правая его не слушалась. Ксения в открытую разрыдалась, ее тело била нервная дрожь. Наконец, несколько успокоившись, Ксения оторвала голову от груди мужа и проговорила:
— Это Кира вернула нам свободу!
— Гробом, что ли, Вову приголубила?
— Ну да, я даже не поняла, откуда она появилась. Просто чувствую, натяг веревки пропал, обернулась, а Вован лежит на земле, а над ним Кира стоит и с гробиком вон тем в руках. И вид у нее у самой, словно у вампирши, восставшей из могилы. Она даже на меня не посмотрела, развернулась и в дом пошла. А я стала у этой сволочи — даже имя его больше произносить не хочу — по карманам шарить, ключ от наручников нашла, потом тоже в дом кинулась.
Николай отстранился от Ксении и подошел к Кире, все так же недвижно сидящей за столом и смотревшей незряче куда-то в одну точку. Он ласково положил ей на плечо здоровую руку.
— Кира, дорогая, как ты догадалась? — спросил он.
Женщина встрепенулась, порывисто схватила обеими своими руками руку Николая и подняла вверх на него бледное, бескровное лицо.
— Предчувствие у меня было, Коля, — заторможенным, неживым голосом, от звука которого у Николая пробежали по спине мурашки, заговорила она. — Сегодня вечером, как только ты от нас уехал, Вова позвонил мне и сказал, чтобы я немедленно готовилась к отъезду. Ночью, мол, уезжаем. На мой вопрос, почему так внезапно и куда, он не ответил и бросил трубку. А тут милиция вдруг приехала, про Вову спрашивала, где он быть может? Я про нашу дачу и что он там промолчала, испугалась за него, ответила — ничего не знаю, сами ищите. Потом они уехали, а я тут заметалась, засуетилась, потом сопоставила все события последних дней, твое поведение, Коля, у нас вечером, — и мне стало беспокойно. Беспокойно и страшно. Вызвала такси, помчалась Вову спасать, а тут вижу — он Киру на веревке, как скотину на убой ведет… И я все окончательно поняла…
— Спасибо тебе, дорогая Кира, — Николай благодарно поцеловал женщину в бледный лоб. — Ради нас ты не пожалела даже собственного мужа!
Кира, целуя руку Николая, умоляюще, с мученическим выражением на красивом лице, проговорила:
— Не обижай Вову…
Ее глаза наполнились слезами.
— Я не трону его, Кира, обещаю, — искренне заверил ее Николай, вдруг заметивший седую прядь на ее голове — будто кошка прошлась лапой — которой еще сегодня вечером не было. — Бог ему судья…
