В карете Даллингтон тихо спросил:
— Вы продержитесь ночью? Я имею в виду вашу рану.
— О да, смею надеяться. И то, что рана не так серьезна, всецело ваша заслуга.
— Как я на него налетел! Как молния, правда? — Впервые за весь вечер Даллингтон заговорил с привычной усмешкой. — Но мне по-прежнему жаль, что я чуть было вас не подвел.
Боль, облегчение, страшная усталость нахлынули на Ленокса, когда он поднимался к себе на крыльцо, но сильнее всех этих чувств была радость: за несколько непростых часов он обрел в Даллингтоне настоящего друга.
В холле его встретила Мэри — Грэхем все еще не вернулся — и, охая, что хозяин ранен, помогла снять пальто. Жизнерадостный констебль Аддингтон, находившийся там же, обещал всю ночь не покидать пост. Ленокс поблагодарил его, сказал Мэри, чтобы принесли поесть, и в предвкушении длинной сигары и долгожданного уединения направился к дверям библиотеки. Вот оно, блаженство!
Но блаженство совсем иного рода ожидало его. Когда Мэри распахнула двери, Ленокс увидел леди Джейн, сидевшую на диване и даже не делавшую вид, что читает.
— Чарлз! — бросилась она к нему. — Пойдем, садись. Тебе удобно? Аддингтон сказал, что ты ранен, так это правда? Чарлз, как ты мог?!
Леди Джейн больше не могла сдерживать слезы, и они ручьем потекли по бледному лицу. Его руку она не отпускала. От натянутости последней встречи не осталось и следа, к ним вернулась прежняя простота и свобода.
Тихонько смеясь, Ленокс ответил:
— Признаю, страшно виноват, но все уже хорошо, даже кровь не идет, правда!
Она тоже рассмеялась сквозь нервную икоту, выдававшую долгое волнение, и вытерла глаза взятым у Ленокса платком. Сейчас, в голубой шали поверх розового платья, с каскадом откинутых назад кудрей, с глазами, полными влажного блеска, она казалась прекрасной как никогда. Ленокс не взялся бы описать ее красоту — она просто излучала свет и в золотом свечении была восхитительна. Была Джейн.
— Что же там случилось, Чарлз? — всхлипывая, спросила она.
— У меня хватило ума спрятаться за занавеску, где меня и настигла пуля, оцарапав бок под левой рукой. Мак-Коннелл уверяет, что дня через два-три боль пройдет окончательно. Впрочем, есть новость куда важнее: ты слышала о маленькой Белле?
Джейн опять засмеялась, но хотя слезы уже высохли, его руку она по-прежнему не отпускала.
— Мне нравится, а тебе?
— По-моему, лучше и придумать нельзя, — подтвердил он.
— И Тото абсолютно счастлива.
— Да, Мак-Коннелл просто не мог дождаться, когда попадет домой сегодня вечером.
Внезапно их разговор оборвался. Они не отрываясь смотрели друг на друга и впервые в жизни не находили слов. В конце концов Ленокс выдохнул:
— Майкл Пирс, которого я встретил у тебя тогда, он…
— Он просил моей руки, Чарлз.
Ленокс собрал все силы, чтобы сказать:
— Конечно, я видел его совсем недолго, но он произвел впечатление человека достойного. Буду…
— Разумеется, я ему отказала.
Они так и не разжали рук, так и не отвели друг от друга глаз.
— Где ты пропадала, Джейн? Что делала все это время? В последние несколько недель мой лучший друг превратился в призрака. Зачем ты ездила в Севен-Дайлс? — Опережая ее вопрос, Ленокс поспешно добавил: — Я увидел тебя там случайно, даю слово.
— Чарлз, я тебе верю, — и нерешительно, словно сомневаясь, начала рассказывать: — Если помнишь, я говорила тебе, что Майкл — друг моего брата.
— Да, — кивнул он, но сердце бешено колотилось.
— Все очень просто. Они подружились в Итоне, можно сказать, на поле для регби: Майкл, от природы раздражительный, никогда не был прилежным студентом. После школы все его одноклассники поступили в университет, а он поехал в Лондон, бросался то в одно, то в другое, прожигал жизнь. Пил со всеми, не разбирая компании. И даже… — леди Джейн содрогнулась, — вел себя недостойно. Так продолжалось до тех пор, пока однажды ночью у выхода из трактира на Севен-Дайлс грабитель по имени Питер Паддл не приставил ему нож к горлу. У Майкла была дубинка, налитая свинцом, он ударил напавшего по голове и… и убил его, Чарлз.
Ленокс не проронил ни слова.
— Только двое знали о том, что произошло: дядя Майкла — лорд Холдернесс — и мой брат. Лорд Холдернесс устроил отъезд племянника в одну из британских колоний, а семье убитого купил домик в районе Севен-Дайлс и выплачивал еженедельное пособие. После смерти лорда Холдернесса выплачивать пособие стал мой брат, тогда-то он и посвятил меня в это дело. Я езжу к ним уже несколько лет — точнее говоря, три года — раз в неделю. Поначалу они относились ко мне с угрюмой вежливостью, потом смягчились, а потом мы стали настоящими друзьями. А месяц назад Майкл вернулся.
Ленокс видел все как на ладони.
— Теперь он богат и хочет загладить содеянное, поэтому с тех пор, как он здесь, я езжу в Севен-Дайлс не как обычно, а каждый день — пытаюсь наладить хоть какой-то мир, добиться для Майкла, к которому привязан мой брат, искупления грехов. Если так можно сказать.
— Можешь не продолжать, — прервал ее Ленокс. — Мне очень жаль, если мои слова прозвучали грубо или обидно, словно я требую отчета и заставляю тебя оправдываться.
Леди Джейн печально вздохнула, и глаза ее снова затуманились.
— А потом он приехал с этим абсурдным предложением, уверенный почему-то, что между нами возникло чувство, которого на самом деле никогда не было. Разумеется, я ему отказала.
— Еще бы!
— Да нет же, Чарлз… как ты не понимаешь… Будь он пределом совершенства, будь он…
Ленокс, преисполнившись отваги, смешанной с восторгом, остановил ее.
— Знаешь, я все время предчувствовал, как появится тот, за кого ты выйдешь замуж. Не сомневался, что это будет герцог, или премьер-министр, или епископ — не меньше. Каждый раз, глядя в окно, я подсознательно ожидал, что этот избранный подъезжает к твоему дому.
Он засмеялся.
— И мне кажется, я принял бы это как должное. Боже мой, я всегда знал, что ты достойна всего самого лучшего. Но каждую секунду нашего знакомства, сколько бы я ни выглядывал в окно, я всегда любил тебя, Джейн. Любил горячо — и не претендуя на взаимность. И пока отвага не покинула меня, я должен сказать: ты самый мудрый человек на свете и самая красивая женщина на земле. Я люблю тебя всем сердцем и хочу, чтоб ты стала моей женой.
Совсем другие слезы блестели теперь у нее в глазах, и лицо озарила сияющая улыбка.
— Ты выйдешь за меня? — спросил он.
— Ну конечно, Чарлз, — ответила она. — Ну конечно.
Она коснулась рукой его плеча, подняла глаза — и они поцеловались.
Следующие несколько дней были самыми счастливыми в его жизни.
Они с Джейн гуляли вдоль реки под разлившимся в небе ослепительным солнцем, и к их ногам ложились опавшие листья, а они все говорили и говорили; простота и доверие остались прежними, но любовь сделала чувства настолько пленительнее, полученное взаимное признание — настолько сильнее, что любое сказанное слово заставляло трепетать.
Сообщили друзьям и устроили несколько званых вечеров для объявления о помолвке. (Званый ужин! Он и не догадывался, что приходить туда вдвоем — отдельное удовольствие!) Верные друзья Тото с Мак-Коннеллом, Даллингтон с герцогиней Марчмейнской, Кабот и Хилари, приезжая с визитами, преспокойно стучались то в один, то в другой дом, словно свадьба уже состоялась. Длинный разговор Ленокса с Грэхемом закончился тем, что мужчины достали карту и составили подробный план путешествия в Марокко.
Так шли дни, недели, и любой миг искрился счастьем, как грани идеального кристалла, а о будущем не думалось — блаженны живущие сегодняшним днем.
Месяц спустя пришла настоящая осень. В их тихом квартале с каждым порывом ветра падали листья, за каждым окном пылал в камине огонь, а над крышами высоких зданий, где воздушные потоки холоднее, взмывали и пикировали птицы. Все дышало той самой грустью, что охватывает вас ненадолго, когда лето уходит бесповоротно — и нет надежды на причудливые оазисы тепла в череде холодных дней; прохожие поднимают воротники пальто, укрываясь от ветра, а дети со вздохом соглашаются на толстый свитер. Время года с легким румянцем, ранними сумерками, ежедневно убывающим светом.
Несколько недель в Лондоне только и было разговоров что о «Скандале от Оксфорда до Индии», как окрестили дело Пейсона в одной газете. На всех приемах обсуждали фантастическое появление грозного Джеймса Пейсона, тут же осуждая его идею уехать в Шотландию и увезти туда сына. Слухи о том, что он сильно изменился и стал кроток, как ягненок, оказались сильно преувеличены. Радость, наполнявшая людские сердца, когда речь шла о леди Аннабел, гасла, когда вспоминали Билла Дабни, названного в прессе героем, английским юношей, который с безоговорочной преданностью отдал жизнь за друга. В Англии всегда жива романтическая тоска по Оксфорду и Кембриджу — чаще всего среди тех, кто никогда там не учился, — и Дабни стал национальным героем. На похоронах, куда Ленокс и леди Джейн приехали вместе, тяжелее всего было видеть бесконечную скорбь, которую молча несли родители Дабни, воспитанные в суровом мидлендском духе.
