– Да, голубчик? – обернулся Николай. – Извини, задумался…
– Свечечку-то… – сказал Воскобойников. – Свечечку с подоконника убрать бы надо, Ваше величество.
– Отчего? – удивился Николай.
– Так ведь у нас теперь народишко совершенно с ума съехавши! – в сердцах воскликнул унтер. – Всенепременно найдется подлец и скажет, что Ваше величество изволили кому-то сигналы подавать. А ихней чеке того и надо: там ведь звери… лютые звери засели… половина – из бывших жандармов. Выслуживаются перед новой властью!
– Из жандармов? Надо же! – удивился Николай. И вздохнул: – А вообще-то ты прав, Воскобойников. Видишь, как – даже свечку в руки просто так взять нельзя.
– Такая у них свобода, Ваше величество… – согласился унтер.
Николай посмотрел на охапку, открыл дверцу печки, отодвинул заслонку в трубе. Из печки пахнуло кладбищенским холодом.
– Однако же, как быстро стынет, – заметил он.
– Так я сейчас! – заявил унтер. – Сейчас истоплю, ваше императорское величество.
– Спасибо, Воскобойников, спасибо, голубчик, не надо, – ответил Николай. – Я сам. Мне это доставляет удовольствие. В Зимнем дворце такой радости у меня не было.
Взял плашку и аккуратно стал снимать с нее бересту. Но вдруг остановился и обернулся к унтер-офицеру.
– Постой-ка, Воскобойников, – произнес он. – Ты говоришь, «товарищи» велели совсем не давать дров?
– Так точно, Ваше величество, – подтвердил Воскобойников. – Совсем не велели!
– Тогда эти откуда?
Воскобойников смущенно потоптался на месте.
– Энти… энти… его благородие господин-гражданин полковник велели принести и не сказывать, откуда.
– А у караула дрова остались? – спросил он.
Воскобойников ничего не ответил.
– Не скажешь?
– Не велено… – смущенно подтвердил унтер.
– Передай мою глубокую благодарность полковнику Кобылинскому, – сказал Николай. – И тем нижним чинам, кто решил добровольно сегодня мерзнуть вместо меня. Но я не могу оставить караул без дров. Особенно в такую морозную ночь. Отнеси-ка их, братец, туда, откуда взял.
Воскобойников растерялся.
– Никак не могу! – вытянулся он в струнку. – Господин полковник велели, что ежели Ваше величество не пожелаете принять дрова и прикажете отнести, то ваши приказания не выполнять.
Тут он подошел к двери, приложил к ней ухо, несколько секунд слушал и потом рявкнул:
– Так что ваши приказы, гражданин бывший император, выполнять не велено!
Дверь резко отворилась, на пороге стал рядовой чин Дзеньковский – щуплый рыжий солдат из местных, с вечно перекошенной злобно-брезгливой физиономией. Его принудительно назначила в состав отряда Кобылинского местная чека. Она же «избрала» его сопредседателем солдатского комитета вместе с нижним чином Матвеевым. Задача Дзеньковского была простая: слежка за всеми и большевизация отряда.
Дзеньковский, как и положено поляку, русского царя ненавидел самозабвенно и искал любой повод пакостить ему за свою «Польску».
– Цо то? – указал он пальцем на дрова. – То царю заборонено давать!
– А я не царю! – отрезал Воскобойников. – Царю не велено, а детям не воспретили.
С этими словами он сгреб дрова и понес их в угловую комнату, где жили девочки. Слышно было, как он с грохотом бросил дрова на пол, после чего раздался радостный девичий визг. Дзеньковский ринулся туда, как на пожар.
– То есть царски дочки! – еще в коридоре закричал поляк. – Им дрова не можно!
– Где ты, сукин кот, видишь царских дочерей? – загремел голос Воскобойникова, словно на плацу Марсова поля в Петербурге. – Здесь нет царских дочек! Тут живут девицы – гражданки Романовы. Про них ваша чека ничего не решала. Так что катись колбаской по Малой Спасской. Детей морозить не дам, и никто тебе не даст!
Дзеньковский что-то прошипел по-польски в ответ. Николай не разобрал слов, но хорошо слышал, как поляк рысью протопал по коридору. И только после него ушел Воскобойников. «Что мне на этих ляхов так не везет? – невесело подумал Николай. – Как нарочно! Я, что ли, их делил, а не немцы с австрийцами? И не Россия в союзе с Бонапартом напала на Польшу, а Польша на Россию…» И тут он услышал за спиной легкие шаги.
В комнату тихонько вошла Ольга – в большом оренбургском пуховом платке на плечах, в белых валенках, подшитых на пятках желтой кожей. Она принесла дрова. Не говоря ни слова, аккуратно опустила на пол около голландки. Зажгла бересту, которую в печку положил отец, сунула в дверцу три плахи потоньше и три больших. Печь занялась мгновенно – запылала, затрещала, словно от радости, что дрова все-таки появились. От чугунной дверцы почти сразу же пошла легкая теплая волна.
– Thank you, darling[43], – тихо произнесла Александра. Она проснулась, но боялась пошевелиться, чтоб не разбудить сына: он согрелся рядом с ней и сладко посапывал.
Ольга улыбнулась, прижала палец губам и, беззвучно шагая в своих валенках, ушла.
Александра и Николай думали каждый о своем, и оба молчали, прислушиваясь к живому гудению пламени.
Через час пришла Татьяна – в том же оренбургском платке, который она носила с Ольгой по очереди, и в зырянских пимах – мягких и очень теплых полусапожках из оленьей шкуры, сшитые мехом наружу. В таких никакой мороз не страшен. Она тоже принесла охапку.
– Однако, дорогие наши бывшие величества, – с бесконечным удивлением произнесла она. – У вас, как видно, еще не арктический полюс, но Сибирь явная!
– Чтобы убедиться в правоте твоих слов, открывательница, достаточно посмотреть в окно! – по-английски проворчала Александра.
– Подарок от Деда Мороза к Светлому Рождеству Христову! – заявила Татьяна и сложила дрова у печки.
– Надо забрать, – возразил отец. – Нам достаточно будет, а у вас угловая комната. Неси-ка, дорогая моя, все назад.
– Как же! Сейчас!.. Между прочим, у нас в России теперь имеются революция и свобода. Теперь каждый имеет право не выполнять приказы начальства. Тем более царя.
– Нет-нет! – подала реплику Александра. – Революция не отменяет семью. И вы всегда обязаны слюшать родных родителей!
– Солдаты принесут нам еще, – успокоила ее Татьяна. – Эти не от Воскобойникова.
– Ну-с, ежели так… – проговорил отец и прижал ладони к теплеющим изразцам голландки. – …то это все хорошо и трогательно. Вот серьезное доказательство того, что сей свет состоит не из одних негодяев.
Еще через час дверь снова отворилась, вошли Анастасия и Мария. И они несли по маленькой вязанке.
– Эти лично Евгений Степанович принес, – сообщила Мария. – И потому общественный комитет бывших царских дочерей, избранный на основе «четыреххвостки», что, как объясняет бывшая старшая царская дочь Ольга, означает всеобщее, прямое, тайное и еще какое-то… вроде бы, свободное голосование, постановил: отправить часть дровишек сюда, а то они у нас только место занимают. Мешают и очень не приносят счастья. Вон Машка шагу теперь сделать не может – натыкается на них. Так что, дорогие родители, выручайте, а то совсем от этой березы житья не стало!
– Но честно скажи, как у вас? – спросил отец.
– У нас все просто замечательно. Мечта! – ответила Анастасия. – Солдаты еще и хворосту нанесли нам через черную лестницу. Так что всем, о чем мы всю жизнь страстно мечтали, мы обеспечены, и если не до весны, то до завтра – точно!
– Доброй ночи! – Николай поцеловал дочерей в лоб, Александра их перекрестила.
У двери Мария остановилась.
– Папа… – тихо спросила она.
– Слушаю, душа моя! Что еще?
– Ну почему они нас так ненавидят? Снежную горку сломали. Рыжий обещал и санки отобрать. Зачем? Ольга сказала ему: «Вам нравятся наши санки? Мы их вам и так отдадим – и санки, и коньки. Нам ничего не надо. Пусть это будет вам Рождественский подарок от нас». А он пуще злобствует. Почему?
Николай подошел к дочери и обнял ее.
– Потому, ангел мой, что люди часто ненавидят друг друга потому, что у одних есть то, чего нет у других и никогда не будет. Они хотели и по-прежнему хотят отобрать у нас все. Но «все» – никак не получается. Они отобрали у нас средства, собственность, положение, Отечество… Хотят отобрать жизнь. Но есть у нас нечто, что они отобрать не могут и не смогут никогда…
– Что же?
– Свобода, – ответил Николай.
– Свобода? – горько усмехнулась Мария. – Под ружьем рыжего поляка?
– Я подразумеваю не ту призрачную свободу, которой можно лишить любого, посадив его под замок. Я говорю о свободе в Господе нашем. И Бога они у нас отнять не могут. Им завидно, они вне себя от ненависти и злобы, но… Они могут еще отобрать у нас драгоценности, вещи, снеговую горку, дрова… Но с Христом, который всегда с нами в наших душах, ни совдепы, ни поляки, ни жиды сделать что-либо не в силах. Отсюда от них и то мелкое, отвратительное зло. Оно может нас удивить, но огорчить или причинить страдание не может, потому что нас защищает Господь. Вот это помни всегда. Доброй ночи.
