Тойбер усмехнулся.
– А я бы повременил на твоем месте. Через пару месяцев тут Рейхстаг соберется, у тебя отбоя не будет от всевозможных послов. Заработаешь столько, что деньгами гадить можно будет… – Он вдруг кое-что вспомнил. – Раз уж у тебя тут завтра советники будут, можешь кое-что выяснить для меня?
Доротея окинула его недовольным взглядом.
– Не многовато ли за один раз? Чего тебе там понадобилось?
– Куизля допрашивали три дознавателя, – задумчиво произнес Тойбер. – Все трое из городского совета. За главного, как всегда Рейнер, потом юный Кершер, а вот третьего я не узнал. Можешь выведать, кто он?
Доротея пожала плечами.
– Если это советник, то наверняка придет завтра с остальными. Все почти собирались прийти. Мне пришлось даже с улицы нескольких девочек позвать, двое господ еще и плеток пожелали… – Она скривилась от отвращения. – Придется попотеть. Но я попробую выяснить что-нибудь.
– Спасибо, Тея, даже и не знаю, как…
– У одной из моих девочек кровь не пошла, – резко перебила его Доротея. – Сделай, что там полагается, трав каких-нибудь дай. Мне тут мелюзга не нужна.
Тойбер кивнул.
– Ладно, посмотрим, что там…
– И разыщи этого полоумного, что неделями моих девок по улицам гробит, – снова перебила его Доротея. – Шестерых уже прикончил. Что-то здесь не так. Он бесчинствует себе, а мне только и надейся, что это не монстра рук дело, который в подвале у меня сидит.
Она развернулась и, не прощаясь, ушла обратно в башню, откуда доносились еще редкие стоны и смех. Тойбер постоял в одиночестве перед дверью и проводил взглядом падающую звезду на небе:
«Господь милостивый, сделай так, чтобы мою семью это все стороной обошло…»
Он глубоко вдохнул и выдохнул, словно бы мог таким образом избавиться от страха, который со вчерашнего вечера злобным зверьком грыз его изнутри. Если советники смогут хоть что-нибудь доказать, собственный преемник потащит Тойбера на эшафот. Жену и детей плетьми прогонят из города, им придется поселиться в лесу. Малыши один за другим умрут с голоду, но прежде замучают маму вопросами, почему же отец так с ними поступил.
Тойбер влез на повозку и поехал домой. По улицам стелился густой туман, забирался под одежду. По телу палача пробежал озноб.
Но Филипп знал, что дрожит вовсе не от холода.
– Может, объяснишь мне, что тут забыл твой щуплый венецианец? – прошипел Симон и кивнул на скамью, за которой прятался Сильвио.
– Во-первых, это не мой щуплый венецианец, а во-вторых, я понятия не имею, – шепотом возразила Магдалена. – Но если тебе позарез…
– Тс-с!
Симон зажал ей рот ладонью, но было уже поздно. Незнакомец перед алтарем что-то услышал. Он в мгновение ока завинтил стрелу и вложил ее в правую руку фигурки. Потом обнажил рапиру, занял оборонительную позицию и, выставив перед собой клинок, стал медленно подбираться к колонне, за которой прятались Симон с Магдаленой. Шаркающие шаги его становились все ближе. На лбу у лекаря выступили капельки пота; он даже дышать перестал в надежде, что это поможет им остаться незамеченными. Потом шаги стихли. Лекарь решил уже, что незнакомец двинулся в другом направлении, как вдруг справа от колонны выглянула его безобразная голова.
Незнакомец изумился, похоже, не меньше Симона и Магдалены. Он раскрыл было рот, чтобы сказать что-то, но в то же мгновение слева к ним устремилась размытая тень. Это был Сильвио Контарини. Он перескочил через скамью, опрокинул несколько стульев и бросился на незнакомца. Зазвенели клинки, завязалась борьба, при этом венецианец начал оттеснять противника к саркофагу.
Стремительным, почти неуловимым прыжком незнакомец сместился вдруг в сторону и одновременно сделал выпад. Клинок попал венецианцу в плечо, распоров бархатный рукав. Рапира взвизгнула еще раз, и Сильвио, пошатнувшись, рухнул на колени. С бесстрастной улыбкой его противник занес клинок для последнего, смертельного удара. Острие, словно ядовитое жало, нацелилось в грудь венецианца.
– Нет! – крикнула Магдалена. – Ты… чудовище!
Она, не задумываясь, схватила с алтаря серебряную статуэтку и швырнула в сторону дерущихся.
Тяжелая фигурка с глухим стуком врезалась в затылок незнакомцу. Тот покачнулся, взмахнул руками и рухнул, словно поверженный ангел, на мраморный пол. Некоторое время он лежал неподвижно, и Магдалена решила уже, что убила его. Потом незнакомец все-таки поднялся; он тяжело дышал и шатался, как пьяный. Пошарил по полу в поисках рапиры и, хватаясь руками, чтобы снова не свалиться, поплелся по центральному нефу к выходу. Казалось, он с трудом ориентировался в пространстве, но даже теперь не утратил своего грозного вида.
Симон с Магдаленой бросились было за ним, но их остановил слабый стон. Это застонал Сильвио, раненный, видимо, тяжелее, чем показалось на первый взгляд. Раны кровоточили на левом плече и на груди, а правую щеку пересекала ярко-красная царапина. Венецианец с трудом приподнялся, но в следующую секунду завалился на бок и уткнулся лицом в пол.
– Господи, Сильвио! – Магдалена бросилась к послу.
Симон решил все же последовать за незнакомцем, но огляделся и понял, что тот уже скрылся. Только туман тянулся в распахнутые настежь двери.
– Grazie, – прохрипел Сильвио и, тяжело дыша, привалился спиной к саркофагу. – Не брось вы эту статуэтку, он бы…
– Я перед вами за платье в долгу, – бросила Магдалена и бегло осмотрела раны венецианца. – Будем считать, мы в расчете.
К ним, обогнув колонну, подошел лекарь.
– Что еще за платье? – спросил он в недоумении. – Что этот венецианец делал с твоим платьем?
Магдалена вздохнула.
– Это не то, что ты думаешь. Он просто…
– Я одолжил ей вечернее платье из своего гардероба, – перебил ее Сильвио. Он тяжело поднялся и кружевным платком вытер кровь с лица. – И она была в нем очаровательна. Настоящая principessa!
Симон вскинул брови.
– Вечернее платье, ну-ну… Об этом ты мне еще не рассказывала, principessa.
– Да чтоб тебя, потому что неважно это было! – выпалила Магдалена так громко, что голос ее эхом разнесся под сводами. – За нами убийца охотится, моего отца, может, четвертуют скоро, а ты из себя ревнивца разыгрываешь!
– Это я-то ревнивец? Не смеши меня, – Симон пригладил волосы и расправил плечи. – Занятно же узнать, что собственная невеста, как потаскуха, рядится в гардеробах всякого приезжего мужичья.
У Магдалены лопнуло терпение.
– Потаскуха! – прошипела она. – Кто бы говорил, коротышка! – Голос ее сорвался на крик. – И вообще, где ты тут невесту увидел? Ты мне до сих пор предложения даже не сделал. Только и знаешь, что болтать! Ты-то мне платья когда дарил? Да хоть бантик какой, ну? В кои-то веки перепало что-то, так этот голодранец ученый тут же указывает мне, как жить… Пошел вон, болван безродный!
Последние ее слова прогремели на весь собор, после чего воцарилось молчание.
Симон делано поклонился.
– Понял. Счастливо оставаться.
Он развернулся на каблуках и направился к выходу, где пастор как раз открывал двери для ночной молитвы. Симон гордо переступил порог, при этом споткнулся и невольно схватился за изумленного священника.
– Ваше преподобие, там кое-кому исповедоваться надо, – сказал ему лекарь. – Гнев и гордыня. Два смертных греха. Даму не отпускайте, пока сотню раз «Отче наш» не повторит.
Прежде чем пастор, сбитый с толку, успел хоть что-то ответить, Симон уже растворился в ночном тумане.
В укромной нише в глубине собора Сильвио вздохнул и поднял глаза к потолку.
– O, Invidia! [19] – посетовал он. – Ваш amico ревнив. Мне очень жаль!
– Ладно вам, скоро спустится с небес на землю, – ответила Магдалена, но в голосе ее слышалось некоторое сомнение.
Возможно, она зашла слишком далеко: ведь она знала, как страдал Симон оттого, что он не мог дать ей жизнь, о которой они мечтали.
