Ознакомительная версия.
— А может, так оно и есть, — сказал Алексей Дмитриевич. — Они должны друг за дружку держаться. Вот на судне — казалось бы, все разные, могут чего-то и не поделить, а как приглядишься — все заодно.
Давай, Ваня, поступим иначе. Составим список твоих товарищей — и ты про каждого расскажешь особо.
Я спорить не стала — мне не хотелось смущать юного идеалиста объяснением этой горячей дружбы. Балаганщики видели, что директор покровительствует новичку, а кому охота ссориться с директором?
— Итак, Лучиано Гверра. Что ты о нем скажешь?
— Он замечательный товарищ! Самый добросердечный человек в мире! Все в труппе его любят и уважают.
Мы переглянулись — мальчик еще не знал, что Гверра убит.
— А не бывало ли так, что он кому-то солгал? Ввел в заблуждение? — спросил Алексей Дмитриевич.
— Нет, он никогда не лжет. Даже сам господин директор хвалил его за это. Зашел спор, кто лучше делает стойку, Лучиано или его брат Александр. Лучиано прямо назвал свои недостатки. Я тоже пробовал делать стойку, но пока плохо получается. Я боюсь прогибаться.
Оказалось, речь идет о вольтижерском кундштюке. Вообще вольтижеры ездят без седла, лошадь опоясана широким кожаным ремнем наподобие подпруги, именуемым гуртой. К гурте приделаны деревянные ручки. Держась за них, вольтижер может скакать вверх ногами. Совершенно бесполезное, на мой взгляд, умение.
— А что ты скажешь о Казимире?
— Казимир — мой друг! Он всегда обо мне заботится — и он, и Герберт. Герберт тоже ездит на липпицианах, но он — моложе, а Казимиру тридцать два года. И с Гербертом не поговоришь — он из какого-то маленького княжества, что я даже названия такого не слыхал, где-то у французской границы, у них там своя речь. И Матиаса тоже понять трудно — наполовину англичанин, наполовину швед.
— То бишь, у вас не цирк, а вавилонское столпотворение, и недостает лишь китайцев? — спросил Алексей Дмитриевич.
— Так на то он и цирк! — с горячностью отвечал Ваня. — В нем должно быть собрано все лучшее — лучшие наездники, лучшие акробаты! Вон сам господин де Бах — из Курляндии! А Люциус — австриец, но он в Париже у самого Франкони выступал! Он умеет готовить номер «Адская лошадь»! Это Франкони придумал — он выезжает, и вдруг лошадь становится как огонь, отовсюду бьет пламя, и с копыт, и из ушей, и с боков, и сам Франкони тоже весь в огне. Это особые петарды, их не всякий умеет делать. А Карл Шварц — из Франции, но он выступал и в Англии тоже. Он в цирке давно — наверно, сорок лет. Он говорил, что его взяли в труппу мальчиком, он учился у самого знаменитого Астлея. А ногу он сломал в Италии. Но господин де Бах сказал, что пока он жив, Карл без куска хлеба не останется.
Я сидела и записывала комплименты. И вот что у меня получилось.
Кристоф де Бах — ангел в должности директора цирка.
Трое его сыновей — лучшие в мире наездники, прекрасные товарищи.
Старый помощник де Баха, Йозеф, — выступал еще вместе со знаменитым наездником Гиамом, которому сам французский король аплодировал, а случилось это более полувека назад. Йозеф был тем самым мальчиком, что стоял на голове у Гиама, когда тот несся по манежу на двух галопирующих лошадях, расстояние между которыми было не менее двух аршин (если верить Йозефу). Это называлось «римская почта». Попробовал бы он теперь взгромоздить свои восемь пудов кому-либо на голову!
Жонглер Гримальди — фанатик своего ремесла, кидает шарики и тарелки всюду — в манеже, на конюшне, на цирковом дворе, нелюдим, а откуда родом — никому не известно. Взял себе звучную итальянскую фамилию — стало быть, итальянец, хотя, говорят, лет пять назад он был мусью Лариоль. Ни в чьей дружбе не нуждается, ни и ни с кем не ссорится — кроме как с женой, а жена его — горничная госпожи де Бах и ее невестки.
Наездник Адам — тот самый, что показывал «римскую почту» в цирке де Баха. Тоже добрейшей души человек, лучший друг Гверры. Я вспомнила его — это был верзила, феноменально длинноногий. Он не только стоял на двух лошадях, но являл собой живую арку, в которую пробегали попарно другие лошади. И при этом, одной рукой держа поводья, другой держал трубу и дул в нее, исполняя какой-то бравурный марш, а музыканты ему подыгрывали.
Наездник Матиас — он же «мадам Анго». Он, переодевшись дамой, смешил публику до упаду своими ужимками, хотя что смешного в попытках пьяной бабы взгромоздиться на лошадь? Человек добродушный и веселый, всегда готовый оказать услугу, а вот трезвый — не всегда. Это он, обучаясь делать «четверной курс» (так Ваня назвал кундштюк, в котором четверо наездников заскакивают на бегущую лошадь), неудачно соскочил, запутался в метле и повредил ногу. Откуда родом — неизвестно; может статься, из Португалии, а может, он эту Португалию успешно выдумал, чтобы казаться в цирковом мире значительнее.
Наездник Люциус — уже почти не наездник, передал свой номер «Трактирщица в седле» Матиасу, а сам ставит пантомимы, в итальянском стиле и конные. В сколоченном на скорую руку цирке их показывать нельзя — великолепно, как в Вене, не получится, а кое-как — господин де Бах не хочет. И потому Люциус развлекается, придумывая всякие смешные штуки: выходит вместе со служителями убирать манеж и развлекает публику своей неуклюжестью…
Наездник Казимир — еще один лучший друг Гверры. Превосходный учитель, щедрый и бескорыстный…
— Знаешь что, Ваня? Давай-ка опустимся с небес на землю, — сказал наконец Алексей Дмитриевич своему восторженному племяннику. — Этот твой замечательный Казимир пытался обокрасть Гверру. Если бы не мы с Гаврюшей — и обокрал бы.
— Дядюшка, этого не может быть!
— Может, и вот доказательство — я успел сорвать у него с головы парик. Ты ведь знал, что он носит парик, чтобы принимали за мальчика?
— Знал…
— Так что начинаем сначала. С кем дружил Гверра, с кем он лучше всего ладил?
Оказалось, что именно Казимир и Адам были главными и неразлучными приятелями итальянца, они часто обедали и ужинали вместе. А не ладил Гверра с музыкантами — Гофманом, Герингом и Гроссом. Один из них, как я поняла, считался отцом Клариссы.
— Это уже кое-что, — сказал Алексей Дмитриевич. — Видимо, музыканту перепадало от де Баха деньжат за то, что он был мнимым папашей. А если бы Кларисса вышла замуж за итальянца и уехала с ним, музыкант остался бы на бобах. Вот прекрасный повод!
— Алексей Дмитриевич, — торопливо сказала я. — Ваня устал. Давайте-ка обсудим все это без него!
И мы продолжили поиски убийцы в той комнате, что была предназначена мне.
— Музыкант имел причину убить итальянца, но он, как я понял, человек пожилой, ничего в жизни не добившийся, у него просто не хватило бы духу, — так оправдал его Алексей Дмитриевич.
— А по-моему, хватило бы, ведь Кларисса, возможно, его единственная надежда на будущее. Человек в отчаянии и не на такое способен.
— Да, если бы уже было объявлено о свадьбе, он мог впасть в отчаяние. Но пока эта свадьба существовала лишь в воображении Клариссы. Я бы все же присмотрелся к наездникам. Потому что сведения о тайной жизни итальянца, несомненно, идут от них.
— К Казимиру и Адаму?
— А заодно к Матиасу и Герберту. Раз уж они были неразлучными приятелями — то должны были знать, где проводит Гверра свои ночи. Может статься, кто-то из них даже оставлял цирковую дверь для него открытой.
— В ваших словах есть резон, — подумав, сказала я.
Мне бы и более хотелось сказать, чтобы показать Алексею Дмитриевичу: его рассуждения хороши, беседа с ним мне приятна — спокойная беседа, в которой никто ничего из себя не строит, но люди вместе пытаются найти истину. Но я не умею показывать свою благосклонность, разве что — детям, удачно выполнившим урок; мне проще что-то сделать, чем сказать.
— Казимир мне не понравился — не люблю, когда мужчина румянится и носит парик, — продолжал Алексей Дмитриевич, и я кивнула в знак того, что тут наши мнения совпадают. — Но его ночной налет на комнату Гверры может быть объяснен просто: в баулах приятеля могло храниться его имущество, возможно, деньги. Гверра-то жил в гостинице, а Казимир — в цирке, и понятно, что он хотел держать свои сокровища в надежном месте. Почему-то он не захотел ничего объяснять де Баху, а сам ночью прокрался в комнату и залез в баулы. Мне сейчас даже жаль, что мы его спугнули.
— Но для чего Казимиру и Адаму распускать нелепые слухи о своем покойном товарище?
— Сам бы я желал это знать… — Алексей Дмитриевич задумался. — Допустим, они стараются направить полицию по ложному следу потому, что знают имя убийцы.
— И выгораживают убийцу своего друга? Что вы такое говорите?!.
— Знаю, что говорю. Вся эта труппа в Риге — чужаки. Они всюду — чужаки, и их мало беспокоит, что делается за оградой Верманского парка, они живут своей жизнью. Возможно, она кинули вас на растерзание полиции, чтобы потом, уехав из Риги, посчитаться с убийцей итальянца и примерно его наказать.
Ознакомительная версия.
