— Нет, — сказал он и затянулся. — Нет.
Не успел я и глазом моргнуть, как Чанг выбил сигарету из руки Таити, она отправилась в воду и зашипела.
— В следующий раз я спрошу, — сказал Чанг, — в заднем помещении управления.
Таити закрыл лицо руками, он трясся, может, плакал.
— Если он узнает, что я вам сказал, — проговорил он, — он меня убьет.
И рассказал нам.
В скудном свете луны самострой вдоль бульвара Ала-Моана выглядел точно так же, как лачуги в тех местах, откуда я приехал, но за несколькими существенными различиями.
Подобные городки в Чикаго были как бы маленькими городами внутри большого, сообществами в миниатюре. Там жили нищие, но гордые семьи, от которых отвернулась удача, и селились они в хибарах, которые довольно упорядоченно располагались вдоль «улиц». В грязи прокладывались дорожки, вокруг горделивых в своей убогости сооружений сажали кусты и деревья, чтобы хоть как-то украсить бедный ландшафт. В мусорных контейнерах день и ночь горел огонь, зимой отгоняя холод, а в остальное время года — москитов.
На Ала-Моана тоже росли кусты и деревья, однако дикие пальмы и заросли кустарника обусловили беспорядочность россыпи лачуг, собранных из картона, высохших пальмовых листьев, сплющенных жестянок, кусков гофрированного железа, остатков пиломатериалов, упаковочных ящиков и всякого другого хламья. Никаких костров в мусорных контейнерах — даже в самую холодную ночь в этом нет необходимости, а москиты повывелись после осушения пригородных болот и болотистой местности вдоль Ала-Ваи.
Мы с Чангом Апаной сидели в его модели Т, стоявшей у дороги. Перед нами было припарковано еще несколько автомобилей, что показалось мне нелепостью. Что же за люди здесь жили, что могли позволить себе «форд»?
Естественно, я все не так понял...
— Эту деревню построили местные жители, — сказал Чанг. — Но пару лет назад власти заставили нас выгнать их.
Я слышал шум прибоя, но океана не видел, он был скрыт кустами, росшими вдоль другой стороны дороги.
— А почему вы ее не разрушили, не очистили землю?
Чанг пожал плечами.
— Полиция этим не занимается.
— А кто же тогда?
— Так и не решили.
— А кто сейчас здесь живет?
— Никто. Но в этих хибарах обитают торговцы контрабандой, сутенеры, проститутки, им удобно для их дела.
Я понял. Это был один из тех районов города, на который полиция смотрит сквозь пальцы — либо из-за взяток, либо из соображений здравого смысла. В конце концов этот город живет за счет туризма и денег военных, поэтому у покровителей должна быть возможность выпить, снять девку, иначе в отпуск или в увольнительную все потянутся в другие края.
— Тем не менее, если верить Таити, — сказал я, — некто здесь живет.
Чанг кивнул.
Таити, который регулярно покупал в этих трущобах спиртное, сказал, что несколько раз видел Лаймана на окраинах городка, неделю или около того назад. Напуганный Таити спросил своего поставщика выпивки про знаменитого беглеца, тот сказал, что Лайман опекает здесь нескольких девочек-полукровок, чтобы сколотить деньжат и смыться с островов. Опережая майора Росса в течение последних нескольких месяцев всего лишь на шаг, прячась в разных преступных шайках, укрываясь в горах, в деревушках и в трущобах Гонолулу, которые совсем недавно мы с Чангом прочесали, Лайман приготовился к действиям.
Я тоже.
Связавшись с Джардином, а через него с майором Россом, мы решили предпринять полномасштабную облаву в районе самостроя. Но сначала решили определить, там ли Лайман. И даже тогда, если нам удастся схватить его вдвоем, — тем лучше. Меньше шансов, что он сможет уйти под шумок.
Кроме того, во время облав людей ранят, даже убивают. А мне он был нужен живым.
— Я буду держаться в тени, — сказал Чанг. — Кто-нибудь может меня узнать. Черт, кто-нибудь — да его все знают.
И я пошел туда один — со мной был только мой девятимиллиметровый. В коричневом костюме и красной рубашке, той, что с попугаями, я отправился по вилявшей между деревьев дорожке, под ногами у меня похрустывало битое стекло, шуршали фантики от конфет и прочий мусор. Роль уличных фонарей в этом хаотичном городе выполняли воткнутые в землю стволы бамбука с прикрепленными к ним факелами. Они светились в ночи, как жирные огненные мухи, окрашивая все вокруг, в том числе и лица обитающих здесь людей, в приглушенный оранжевый цвет, напоминавший о преисподней.
В моем появлении в этих местах не было ничего необычного — клиентуру здешних кварталов составляли самые разные люди. Отважные белые туристы и солдаты в гражданском, правда, в этот вечер, благодаря запрету адмирала Стерлинга на увольнительные, матросов здесь не было, местный рабочий класс с консервного завода и тростниковых плантаций и, разумеется, молодежь — подростки и двадцатилетние юнцы, беспокойные цветные ребята типа Хораса Иды и Джо Кахахаваи, и студенты — и белые, и цветные — любые особи мужского рода, мучимые жаждой или возбуждением иного рода, тоже требовавшим внимания. Так сказать, непрерывно текущий поток.
Проститутки, стоявшие прислонясь к дверям своих лачуг, являли собой пеструю тихоокеанскую смесь — японки, китаянки, гавайки и, естественно, самые разные полукровки. До боли юные девушки в шелковых саронгах с тропическим узором, плечи обнажены, босые ноги тоже обнажены ниже колена, на шее и запястьях болтаются бусы, в кроваво-красных губах зажаты сигареты, а на кукольных личиках такие же мертвые, как у кукол, глаза.
Держа изображение Лаймана в памяти, я украдкой разглядывал лица сутенеров и торговцев спиртным из местных, неприятных типов в широких рубашках и штанах. Они стояли держа руки в карманах, и неизвестно, что там было — деньги, сигареты с марихуаной или ножи и пистолеты. Мужчины с темными глазами на темных лицах, круглых лицах, овальных лицах, квадратных лицах, любых лицах, но только не улыбающихся.
В этом месте, где на продажу предлагался грех, поражало отсутствие радости.
Впереди лежала центральная площадь или что-то вроде нее, какая бывает в беспорядочно построенной деревне. Над неглубокой, выложенной камнем ямы для барбекю поднимался легкий дымок, в ней, среди тлеющих углей, стоял кофейник. Рядом, чуть не роняя изо рта сигареты, два сутенера-полинезийца играли в карты за низеньким деревянным столом, совсем не приспособленным для этого занятия. Мужчины сидели практически на корточках, особенно тот, что был повыше, широкоплечий бородатый бандит в грязной белой рубашке и полотняных штанах. У второго игрока, толстой свиньи с жидкими усами и в желто-оранжевой шелковой рубашке, подбородков было больше, чем страниц в телефонной книге Гонолулу.
Я посторонился, пропуская двух белых студентов, которые шли домой, а может, еще куда-нибудь, с двумя склянками выпивки, и чуть на кого-то не налетел. Я повернулся, это оказалась китаянка с ангельским личиком и искрой жизни в глазах.
Она спросила:
— Хочешь прогуляться вокруг света, красавчик?
Второй раз за сегодняшний вечер ко мне обращались с этим словом, к сожалению, назвавший меня так мужчина показался мне более искренним.
Я наклонился так близко, что мог бы поцеловать ее. Вместо этого я прошептал:
— Хочешь заработать пять долларов?
Красные губы улыбнулись, зубы у нее были желтые, а может, просто показались такими в свете бамбуковых факелов. От нее несло духами, это были не «Шанель номер пять», но в них присутствовало какое-то дешевое очарование. Ей было лет шестнадцать — сладостные шестнадцать, как сказал, говоря о Талии, Дэрроу. Два лезвия блестящих черных волос обрамляли ангельское личико.
— Заходи, красавчик, — сказала она.
На этот раз она произнесла свои слова от души.
Она уже было нырнула в свою лачугу, когда я остановил ее, положив ладонь на прохладную, гладкую руку.
— Мне не нужно то, что ты думаешь.
Она нахмурилась.
— Нет привязывать. Даже за пять бакса.
— Нет, — сказал я и улыбнулся. — Мне нужна информация.
— Хочешь просто говорить?
— Просто хочу поговорить, — тихо сказал я. — Я слышал, что один местный хочет уехать на материк.
Она пожала плечами.
— Много местных хотеть на материк. Разве ты не хочешь прогуляться вокруг света, красавчик?
Очень тихо я произнес:
— Его зовут Дэниел Лайман.
Снова нахмурившись, она задумалась. Потом прошептала:
— Пять долларов, я говорю тебе, где Дэн Лай Ман?
Я кивнул.
— Не говорить ему, кто говорить тебе?
Я еще раз кивнул.
— У него нрав, как у бешеной собаки. — Она погрозила мне пальцем. — Не говорить ему.
— Не говорить ему, — подтвердил я.
— Я говорю тебе, где. Не показываю. Я иду внутрь, потом ты идешь к Дэн Лай Ман.
— Отлично. Где он, к черту?
— Где, к черту, пять бакса?
Я отдал ей бумажку.
Она задрала подол саронга и засунула пятерку за подвязку, где уже торчала пачка зеленых. Она улыбнулась, заметив, что я засмотрелся на ее белые бедра.
