– Ты что, того хавряка скурдошился? – тихо спросил его стоявший рядом конопатый вертлявый мальчишка. – Это ж доктор твой и его приятель!
– А то я не вижу! – огрызнулся Антип.
– Так чо? Ты ж базел с них отвел! И доктор это севрает.
– Севрает! Много ты понимаешь. – Антипка нахмурился. – Что мне с ним, корешиться теперь, что ли?
– Стал бы доктором. Сам говорил, он тебя учить хотел. Поди плохо. Живи в сытости, при больничке… Хотя ты и у нас поднялся. Дирший теперя.
– Ага, при больничке. Пожил бы ты с барами-то! Доктор хоть и не бьет, а строгий. То делай, это не делай. Читать учись. Оно мне надо?
– Тише, тише, не ровен час услышит кто. Осудишь доктора-то, а он тебя отравит. Слухи ходили разные, – внезапно влез в разговор инвалид.
– Брехали слухи твои, – огрызнулся Антип. – Ни при чем доктор.
– Ни при чем, говоришь, ну, дай Бог. Только люди зря не скажут. А вообще правильно ты рассудил, парень. Нечего лезть не в свои сани. Что еще там за люди, что за порядки. У нас в Норах ясно все. Хоть, скажем, и убьют, а все по-человечески. За еду или, например, по пьяному делу. А тут… Вот взять хоть Александра Трушникова – сын который. Уж на что был барин. И экипаж, и все манеры. Подавал, правда, скупо. А смотри-ка, оказался какой убивец. Что ему не хватало? Еще способ выбрал, я слышал – иголками отца исколол. Вот!
– Каин и Хам в нем воплотились, – веско сказала богомолка. – Брата убил, отца убил. Такие дверь Антихристу открывают. Попомните мои слова! Скоро уже.
«Снизшел еси в преисподняя земли, и сокрушил еси вереи вечныя…» – неожиданно донеслось из собора.
– Спаси Господь, – закрестилась старуха, и вместе с ней осенили себя крестом все стоящие рядом.
На время на ступенях затихли, стали прислушиваться к службе, подпевать. Инвалид же все неодобрительно косился на бабу и наконец не стерпел.
– Вот влезла со своим Антихристом. Праздник на дворе, она каркает, как ворон.
– Точно, тетка, помолчала бы, раз не знаешь, – пробрался поближе и вступил в разговор горбатый низкий старичок в треухе. – И вообще, я слышал, что вовсе Александр ни при чем. Бабы все устроили. Жена и полюбовница. Помните, актриска такая у нас жила – Варвара Тихоновна. Вот она, значит, с женой и сговорилась старика извести ради денег. Сыновья потом за родителя вступились. Да где?! Разве с бабами справишься? Ты их судом, а они тебя поедом…
– Что ты, что ты? – замахала на него рукой богомолка. – Где видано, чтоб жена с любовницей заодно были?
– Да верно! – зашумели вокруг.
– Много вы понимаете. Там деньги большие, вот всё наизнанку и вывернуто, – отбивался старик. – И вообще, я, что мне говорили, то и сам говорю. А сведения у меня верные. Еще говорят, что обе они в Турцию уехали к султану. Вот.
– Как они уехали? Что ты несешь? Варвара-то Тихоновна тогда же и померла. В один день с Трушниковыми хоронили! – снова подал голос калека.
– Что я-то. Говорят так в народе, – сник старичок.
– В народе! Тоже мне. Вот я точно знаю, что было, – внезапно просипел стоящий чуть ниже худой мужик. – Расскажу я вам все в точности, ради праздника. Это я сейчас на дне, а еще недавно человеком был. Потом уж, минута отчаянья, водка. Да что говорить – слаб человек. Но тогда, раньше, я, можно сказать, вращался в кругах. Так вот, жена Трушникова любовника имела. И не просто любовника, а сошлась со своим старшим пасынком. Они вдвоем и сговорились, как деньги прибрать. Сначала Василия Кирилловича убили, а после, чтоб с младшим братом не делить наследство, того в убийствах-то и обвинили. Да еще так ловко, что ему, несчастному, бежать пришлось.
– Ну, а дальше-то что? – загомонили вокруг.
– А дальше вроде и убийцы эти умерли. Только уж почему… тут я не скажу.
– Господь управил, вот и умерли, – вздохнула богомолка и перекрестилась.
– Темное дело, православные, – вздохнул инвалид. – Да и не нашего ума. А однако, и служба к концу. Пора за работу.
Нищие встряхнулись, стали медленно расходиться, образуя живой коридор от самых церковных дверей до ограды, поправляли сумки, выставляли на обозрение увечья. Высокое небо сыпало мелким дождем, и летело из храма:
– «Воскресения день, и просветимся торжеством, и друг друга обымем. Рцем, братие, и ненавидящим нас, простим вся воскресением…»
Конец
