— Я проиграл их, но не могу винить в этом себя: я считаю, что был обманут и запутан. Уверяю вас, что не успокоюсь, пока мы не выясним, кто…
— Вы уверяете меня? — сказал Кобб. В его тоне послышалось что-то угрожающее. — Я доверил вам деньги, вы клялись, что не обманете моего доверия. Выходит, вашим уверениям грош цена.
— Такой результат был предсказуем, — заметил Хаммонд. — Полагаю, я и сам мог бы так поступить.
— Я не обманул вашего доверия, — сказал я Коббу, чувствуя, что теряю самообладание. Я был обманут так же, как и он, и его намеки мне не нравились. — Должен заметить, что это был ваш план, и он не сработал. Однако это не имеет значения, поскольку я решительно настроен…
— Говорите, мой план? — снова перебил меня Кобб. — Вы, оказывается, дерзкий малый, Уивер. Я этого не ожидал. Извольте, можете дерзить сколько угодно, но раз мы установили, что ущерб нанесен по вашей вине, вы обязаны признать, что должны мне тысячу двести фунтов.
— Совершенно верно, — кивнул Хаммонд. — Он должен вернуть долг немедленно.
— Вернуть долг? Сначала я должен узнать, кто похитил у вас деньги, и мне потребуется ваша помощь. Если соблаговолите уделить мне немного времени и ответить на мои вопросы, полагаю, мы узнаем, кто виноват.
— Начните с себя, — потребовал Хаммонд. — Вы клялись, что вернете деньги сегодня утром. Мы с Эдгаром слышали, как вы это говорили. Мы не потерпим ваших фокусов. Вы либо украли, либо потеряли большую сумму денег и еще собираетесь подвергнуть моего дядю допросу. Это уж слишком, если хотите.
— Боюсь, мой племянник прав, мистер Уивер, — покачал головой Кобб. — Мне грозит финансовый крах, если я пренебрегу этим долгом. Мне жаль, но я вынужден требовать вас вернуть деньги сегодня утром, как мы договаривались. Если вы не можете этого сделать, мне не останется ничего другого, как получить ордер на арест.
— На арест? — воскликнул я громче, нежели рассчитывал, так как уже с трудом сдерживал чувства. — Вы шутите.
— Я совершенно серьезен. Так вы можете расплатиться из собственных средств или нет?
— Не могу, — сказал я, и мой голос звучал жестко и решительно, как последнее слово разбойника с большой дороги на виселице. — И если бы мог, не стал бы этого делать.
Я предполагал, что Кобб будет расстроен тем, как обернулись события, но и представить не мог, что он отнесется ко мне подобным образом. Его обманул не я, а кто-то другой. Но он поставил меня в трудное положение, поскольку были свидетели, готовые подтвердить, что слышали, как я обещал вернуть Деньги, — а я их не вернул.
Такой поворот дела и требование Кобба выглядели подозрительно. Все было сложнее, чем мне представлялось. Кобб сделал так, чтобы свидетели слышали мое обещание вернуть деньги, но они не слышали, по крайней мере, насколько я мог судить, подробностей его хитроумного плана.
— То есть, по-вашему, я должен либо найти нужную сумму, либо отправиться в тюрьму, — сказал я. — Как это может быть в ваших интересах, если я не тот, кто вас обманул, а сидя в тюрьме, не смогу вернуть вам потерянных денег?
— И тем не менее вы оказались именно в таком положении, — сказал Хаммонд.
— Нет, — покачал я головой, — это не так.
Речь шла не столько о справедливости, сколько о порядке вещей. Отчего Кобб настаивал, чтобы я вернул деньги немедленно? Единственная причина, которая пришла мне на ум, повергла меня в изумление. Не оставалось ничего другого, как заключить, что крупье был заодно и с Коббом, и с Бейлором. Деньги вовсе не пропали. Это я пропал.
— Так вы хотите, чтобы я расплатился или отправился в тюрьму, — сказал я. — И все-таки мне кажется, что вы готовы предложить третий вариант.
Кобб засмеялся.
— Действительно, было бы жаль, если бы человека с вашими талантами погубил долг, который вы никогда не сможете выплатить. Поэтому я хочу позволить вам, скажем так, его отработать, как каторжники отрабатывают долги своим трудом в Новом Свете.
— Вот именно, — согласился Хаммонд. — Если не может вернуть деньги и не хочет садиться в тюрьму, он должен принять третий вариант и стать нашим слугой, связанным договором.
Я вскочил на ноги.
— Вы ошибаетесь, если полагаете, что я позволю с собой обращаться подобным образом. Вы увидите, сэр, что я не собираюсь выносить ваши уловки.
— Я скажу вам, мистер Уивер, что я увижу, — сказал Хаммонд и тоже встал. — Я вижу, что ваши предпочтения в данном деле не имеют никакого значения. Сядьте и слушайте.
Он вернулся на свое место. Я продолжал стоять.
— Прошу вас, — сказал Кобб более спокойным тоном. — Я понимаю, что вы разгневаны, но знайте, что я вам не враг и не собираюсь причинить вам вред. Я лишь хотел заручиться вашими услугами таким несколько необычным способом.
Я не собирался больше его слушать и быстрым шагом направился мимо него к выходу. На пороге, ухмыляясь, стоял Эдгар.
Позади послышался голос Кобба, непринужденный и спокойный.
— Обсудим детали, когда вернетесь. Я знаю, что вы должны сделать, и полагаю, вы это сделаете. Когда закончите, вернетесь ко мне. Боюсь, другого выбора у вас нет. Вы сами это скоро увидите.
Он говорил правду, так как выбора у меня не было. Я думал, что он у меня есть. Я думал, что это трудный выбор, но обнаружил, что мое положение гораздо хуже, чем казалось.
Я вышел из дома Кобба в середине утра, но меня шатало из стороны в сторону, как пьяного, словно я только что покинул пивную или публичный дом, где пировал всю ночь. Усилием воли я заставил себя собраться — у меня не было времени бить себя в грудь подобно Иову и сетовать на несправедливость. Я не знал, зачем Коббу понадобилось делать меня своим должником таким жестоким способом, но решительно хотел оставаться в неведении до тех пор, пока не освобожусь от его власти. Скажем, когда я рассчитаюсь с долгом и собью Кобба с ног, приставив клинок к горлу, вот тогда я с удовольствием выясню его мотивы. Если бы я начал выяснения под угрозой ареста, мне было бы невыносимо чувствовать себя просителем.
Тем не менее сегодня мне придется побыть именно просителем, и, с ходу исключив зависимость от Кобба, я сказал себе, что в мире существуют более благожелательные силы. Поэтому я потратился на наемный экипаж, решив, что несколько мелких монет не слишком усугубят мой чудовищный долг, и отправился в бедный и грязный район столицы, называемый Уоппингом, где мой дядя Мигель держал склад.
Улицу запрудили повозки, торговки устрицами и разносчики, так что выйти из экипажа прямо перед зданием было невозможно, и мне пришлось немного пройти пешком, вдыхая острый и соленый запах реки и почти столь же резкий запах, исходящий от нищих вокруг меня. Маленький мальчик, одетый в одну рваную рубашку, несмотря на сильный мороз, пытался продать мне креветки, вероятно стухшие еще неделю назад и испускавшие такое зловоние, что у меня стали слезиться глаза. Я не мог смотреть без содрогания на его окровавленные, покрытые угольной коркой ноги, на грязь, вмерзшую в его кожу, и из жалости бросил ему монету, решив, что только человек на грани голодной смерти может пытаться продать такие отбросы. Как только он отошел, едва заметно блеснув глазами, я понял, что попался на его удочку. По-видимому, в столице не осталось никого, кто был бы тем, кем казался.
Войдя в дядин амбар, я ожидал увидеть привычный деловой хаос. Дядя имел весьма приличный доход от импорта и экспорта, используя свои обширные связи с общинами португальских евреев, разбросанных по всему миру. Он привозил на продажу серую амбру и сироп, сушеные фиги и финики, голландское масло и сельдь, но главным образом занимался импортом испанских и португальских вин и экспортом британской шерсти. Как близкий родственник, я пользовался благами этой коммерции, получая в подарок бутылочку хорошего портвейна, мадеры или канарского вина всякий раз, когда навещал дядю.
Попадая в амбар, я неизменно видел целую армию работников, которые передвигали коробки, бочки и ящики с места на место, действуя слаженно и уверенно, словно мириады муравьев в кишащем муравейнике. Я ожидал увидеть высокие штабеля товаров, вдохнуть густой аромат пролитого вина и сладких сушеных фруктов. Но сегодня на складе трудилось лишь несколько грузчиков, а воздух, тяжелый и влажный, был пропитан запахом британской шерсти и чего-то еще более пагубного. Холодный склад был почти пуст.
Я огляделся, надеясь увидеть дядю, но вместо него ко мне подошел его помощник, работающий у него долгие годы, Джозеф Дельгадо. Как и члены моей семьи, Джозеф был португальским евреем, родившимся в Амстердаме и переехавшим в Лондон ребенком. Однако на первый взгляд он ничем не отличался от англичанина. Он одевался как человек из торгового сословия и не носил бороду. Он был хорошим малым, которого я знал с детства, и всегда имел для меня в запасе доброе слово.
