Когда, неуверенно покачиваясь, Хельга покатила прочь, Виктор и Таша тоже оседлали своих железных коней и направились к киоску под крышей с кованым козырьком. Торговка как раз испекла вафли, которыми они лакомились, наблюдая, как маленькие девочки качаются на лошадках.
Сначала Таша отнеслась к велосипеду, этому странному и громоздкому изобретению, настороженно, но в конце концов согласилась учиться на нем ездить, при условии, что обучать ее будет женщина, например Хельга Беккер, непонаслышке знакомая с трудностями и опасностями, которые приходится преодолевать при этом слабому полу.
— Ты ни слова не сказал о моем костюме. А ведь я его надела сегодня в первый раз.
В отличие от Хельги, широкая шотландская юбка которой легко превращалась с помощью завязок в шаровары, Таша выбрала облегающий костюм: короткую куртку, бриджи, открывающие икры в черных чулках, и ботинки. Этот выбор, нисколько не лишая женственности, еще больше стройнил ее. Однако Виктору ее вид был непривычен.
— По-моему, слишком облегающе. Я не уверен, что женщина должна выставлять свои прелести напоказ. Прощай, тайна, скрываемая под ворохом шелков!
— Здравствуй, свобода движений!
— Боюсь, что в проигрыше от этого нового мировоззрения будет любовь. Если женщины откажутся носить платье, грань между мужским и женским сотрется, уделом всех станет нечто усредненное, не оставляющее места мечтам.
— Похотливым мечтам придворных Эдокси Аллар, эрцгерцогини Максимовой, срывающей нижнее белье на сцене театра «Эден»?.. Неужели и тебе это интересно?! Сегодня вечером я докажу тебе, что снимать этот костюмчик можно так же эротично, как развязывать нижнюю юбку! А что до стирания различий — ты сам виноват, ведь это ты, по собственному недомыслию, сделал из меня спортсменку! Спорим, ты меня не догонишь?..
И она помчалась. Преследуя ее под узорчатой тенью платанов, ведущих к фонтану Медичи, Виктор испытывал чувственное наслаждение. Тень вековых деревьев, отраженных в воде, делала устремленный вперед силуэт причудливым и особенно романтичным. Эта наяда — или танцовщица? — казалась ему неуловимой, а оттого еще более желанной.
Притаившись среди девственного леса, дом дремал. Он был построен на углу Итальянского бульвара и улицы Корвизара обувщиком с улицы Комартен, нажившим состояние во времена Второй империи. Быстро разбогатев, тот пожелал жить в роскоши. Но в этом доме на него обрушилось страшное несчастье: супруга сбежала от него вместе с детьми. Обувщик пустил себе пулю в висок, а дом остался недостроенным. Из-за бесконечных тяжб наследников, которые так и не были улажены, вот уже много лет здание тихо ветшало, а парк превращался в дикие заросли.
В ближайшем от него квартале кипела жизнь. Бульвар был запружен повозками, груженными сельдереем, морковью и свеклой. Там же толпились разносчики товаров, блеяло стадо овец, расхаживали кухарки с корзинами в руках. В воздухе носились запахи прогорклого масла, лука и отхожих мест, отовсюду слышался звон колокольчиков и песенки, которые насвистывали или напевали прохожие. Старьевщики и ремесленники ссорились, отвоевывая себе место, где можно было бы разложить товар, а заводы располагались так близко, что дым из труб затягивало в окна винных лавок. Здесь жили бедняки. В их ветхих жилищах не было мебели, ее заменяли ящики из-под мыла. В таких же ящиках выращивали на продажу морских свинок и лаковые деревья,[17] под ветвями которых играли одетые в лохмотья дети.
Дом, спрятавшись под покрывалом из плюща и ломоноса, угрюмо смотрел своими темными пустыми глазницами на аллеи, заросшие сиренью, акацией и орешником. Правое крыло, судя по всему, было задумано в псевдоренессансном стиле, но ныне больше походило на неудачно спроектированное административное здание. Центральная часть, увитая молодым виноградом, имела величественный вид. Ее украшали орнаменты: аканты, ионики, вязи. На барельефах над окнами были изображены женщины и дети в античных одеяниях. Верхний полуэтаж поддерживали колонны, на капителях которых были вырезаны листья и плоды. Серовато-синюю крышу из сланца украшало декоративное навершие. Два каменных льва, сидевших на задних лапах, охраняли вход, рядом с которым находилась привратницкая, ныне уже почти разрушенная. Левое крыло возвести так и не успели: на этом месте виднелось только основание будущих стен, обнесенное ветхим забором.
Для того чтобы обойти огромный заброшенный сад, нужно было иметь хорошую физическую форму: его разбили на склоне холма, и, хотя когда-то здесь были лестницы, но они так обветшали, что по ним уж было не пройти. Приходилось карабкаться, цепляясь за кусты. В гуще сада притаился пруд, покрытый ряской и заросший камышом. Время от времени на свободной от тины и ряски поверхности появлялись круги: признак того, что в нем водилась рыба. Впрочем, кроме бездомных кошек, здесь бывали лишь отважные мальчишки: в тишине пруда было что-то тревожно-пугающее. Облупившаяся статуя Девы Марии указывала пальцем куда-то в небо, словно предупреждая о возмездии. Было ли услышано ее предупреждение? И неужели ничего, кроме тайн, не осталось в этом доме с перебитыми из рогаток стеклами? Ходили слухи, будто в нем живут привидения, что, кроме обувщика, здесь покончил с собой некий отвергнутый поклонник, а сутенер задушил проститутку.
Тишина царила в этих зарослях, где даже птицы не спешили вить свои гнезда. На протяжении многих лет дом словно терпеливо караулил, покуда какая-нибудь жертва запутается в его тенетах. Момент был близок. Бездушные камни чувствовали, что вскоре здесь произойдет нечто ужасное.
— Официально сообщают, что погибли тысяча триста шестьдесят человек! А по слухам их не меньше трех тысяч! — возвестила Рафаэль де Гувелин, размахивая газетой и волоча за собой отчаянно упиравшихся собачек, мальтийскую болонку и шипперке. Те никак не хотели заходить вместе с хозяйкой в книжную лавку «Эльзевир» на улице Сен-Пер 18.
Кэндзи Мори оторвался от своих карточек, а Жозеф обратился в слух.
— А что случилось? Землетрясение? Извержение вулкана? — полюбопытствовал он.
— Вот и не угадали! Но это ужасно, ужасно!
— Мы почему-то так и подумали.
— …Это случилось в России, на Ходынском поле, на торжествах по случаю коронации Николая II. Это поле — сплошные промоины и ямы, рядом овраг глубиной двадцать метров. Несчастные, бросившиеся получать подарки царской четы — фунт белого хлеба, сласти, платок и кружку, — сами создали давку, и их затоптали те, что напирали сзади.
— Я читал репортаж о том, как царский кортеж пересек Красную площадь. И что в честь восшествия на престол Николая II был дан семьдесят один пушечный залп. Сломать себе шею ради подарка от самодержца — в этом что-то есть! — воскликнул Жозеф.
— Когда собирается такая тьма народа — это уже таит в себе опасность, — проговорила Рафаэль де Гувелин, прикрываясь веером, как щитом. — Но, полагаю, вы предпочли бы, чтобы я рассказала об убийстве. Вы ведь обожаете подобные происшествия!
— Ну да, признаться, меня это больше занимает. Например, такая история: человек убил знакомого, чтобы украсть у него коллекцию марок стоимостью десять тысяч франков. А тело спрятал в сундук и сдал в камеру хранения в городке Кувилль, недалеко от Шербурга. Оригинально, не правда ли?
Его собеседница пожала плечами и обратилась к Кэндзи.
— Дорогой мсье Мори, вы так цените шик в одежде, что вы думаете о революции, которую эти великосветские щеголи пытаются совершить против цилиндров?
— Думаю, последствия их бунта против цилиндров менее пагубны, чем последствия коронации русского царя. Полагаю, вам известно изречение Виктора Гюго о том, что мыслящая голова лучше головы в модной шляпе.
Рафаэль де Гувелин рассеянно погладила песиков и вновь обратилась к Жозефу, который расставлял на полке приобретенные накануне восемь томов «Тысячи и одной ночи».
— Не посоветуете, где мне поискать корзинку для моих крошек? К несчастью, они сгрызли ту замечательную ивовую корзинку, что подарила ваша супруга. Она так изысканно украсила ее тюлем и сатином… А может, ее не затруднит сделать мне такую же?
Жозеф открыл было рот, чтобы ответить, но тут в дверях появилась дама в туалете желтого шелка и широкополой бархатной шляпе. Она склонила голову, приветствуя Рафаэллу, и громко воскликнула:
— Здравствуйте, мсье Мори!
— Мое почтение, мадам. Какая неожиданность! Значит, наши конкуренты вас не устраивают?
Олимпия де Салиньяк никогда не признавала своих ошибок. В прошлом году она демонстративно перестала посещать книжную лавку, недовольная тем, как ее обслуживали. По правде говоря, ее недовольство было случайным капризом, и она здорово скучала по приветливым владельцам, по располагающей к беседе и тому неподдельному интересу, который все здесь выказывали к книге и книжным знаниям. Не обратив никакого внимания на реплику Мори, она продолжила:
