Наблюдая за искреннем весельем народа я понял, почему наши люди всегда находят толику тепла для чужеземцев. Русский человек никогда не был спесив и надменен, он всегда старался помочь ближним. Часто раньше я спрашивал себя, почему так, ведь не будь мы такими добрыми, то половина мира давно бы лежала у наших ног, а вторая половина ежеминутно бы молилась богу о том, чтобы русские полки не развернули знамена и не начали грозный непобедимый марш по их землям. Но вот, наконец, ответ получен! И не где-то там, в Кремле сидя за толмутами древних и не на очередном квартальном Царском Совете. Ответ получен здесь, во время всенародного праздника, он прост, как и все гениальное.
Русские люди уже давным- давно имеют все, что нужно для счастливой жизни, им не жалко поделиться счастливой улыбкой и искренней радостью, никто из них не попросит за человеческие чувства платы.
"Ведь все мы братья, славяне, — с веселой грустью подумал я, целуя в сахарные уста царицу".
Как бы там ни было, эта война окончилась действительно блистательным миром для России! Пусть молчит Европа, ведь теперь на политической арене мира появился новый игрок: молодой, полный сил и энергии. Напряженные усилия, тяжелые жертвы были вознаграждены небывалой славой и неожиданной выгодой. Труд сотен тысяч русских людей не пропал даром и был блистательно оправдан. Великий народ оказался достоин своих великих предков!
Август 1714 года от Р.Х. Священная Римская империя. Сатмар.
В небольшом захолустном городке на окраине владений Габсбургов занималось зарево рассвета. Необычайно яркого алого.
Никто в городе не знал, что в доме бургомистра Хальна Твинера, внезапно уехавшего на полмесяца в свое поместье, уже неделю жили три иностранца: датчанин, саксонец и англичанин. К ним каждый день приезжал австриец. То о чем они говорили, было секретно, не даром возле дома, окруженного трехметровых каменным забором постоянно ходили два- три усиленных городских патруля. Никто и ничто не должны знать о чем беседуют этот квартет.
— Уважаемый сэр Уолтер вы в который раз говорите нам о том, что король поможет нам, но будет ли у него поддержка палаты Лордов и Общин? Извините, но все заверения, данные лично вами, не имеют никакой силы, при всем нашем уважении лично к вам, — хитро улыбаясь, спросил датский дипломат англичанина, сидящего напротив него.
— Вам недостаточно слова джентельмена, граф? — прищурившись, напрямую спросил датчанина барон Тисмар, успевший проявить себя на дипломатическом поприще в Утрехте и Париже, где едва не добился подписания сепаратного мирного договора с Людовиком.
— Что вы, уважаемый барон, для меня ваше слово неоспоримо, но вот для моего короля оно вряд ли что-то значит, как и мое слово для вашего, — белозубо улыбнулся Иохан граф Кальмаре.
На пикировку барон никак не отреагировал, да и чего скрывать, ведь хитрый датчанин ударил по больному месту. Ответить нечего, прав граф, что б его! Король у англичан не рыба и не мясо, он даже английского не знает, паршивый немецкий князек, бывший полусотенным претендентом на трон еще пару лет назад, вдруг по прихоти лордов взлетевший буквально до небес.
Георг Ганноверский вовсе не интересовался делами острова, он заботился только о личных материковых владениях.
Получив корону, он первым делом начал искать возможность увеличить родовые земли.
При всей пассивности князек, ставший по воле английских политических кругов королем в этом вопросе проявил ослиное упрямство. Его не волновали ни война с Францией и Испанией, ни нехватка судов для блокирования шведских портов на Балтийском море. Георг в свои 54 года был на редкость недальновидным и глупым правителем, что демонстрировал едва ли не каждый день собственным придворным.
Его кукольные германские "имперские" владения были для него всем, но для Англии они оставались клочком земли, убыточным к тому же.
И все же, как бы не был ничтожен монарх ему удалось продавить идею. Поэтому блажь короля, в конечном счете, была удовлетворена, но опять же исключительно, для того чтобы сколотить коалицию против набирающей мощь России.
Между тем австриец – полковник Альбрехт Клюнийский, верный сторонник принца Евгения почти не разговаривал и открывал рот, только если его напрямую о чем-то спрашивали. Саксонец же – фаворит Августа Сильного, герцог Мориц Вильгельм Заксен Цайц старался участвовать в обсуждении любой мелочи. Однако сейчас он молчал, следуя примеру полковника. Тема, выбранная датчанином оказалась настолько скользкая, что в открытую обвинять барона во лжи герцог не решился.
Хотя случаи несоблюдения договора и открытого предательства со стороны туманного Альбиона уже были и не единожды.
— А что скажут нам будущие союзники? — перевел разговор в новое русло барон, не замечая, как датчанин прячет победную ухмылку за хрустальным бокалом сухого белого вина.
— Центральная часть царства нам недоступна, однако украиные земли могут помочь, есть немало недовольных новыми порядками…
— Куда уж без них, — вдруг засмеялся Альбрехт Клюнийский, перебивая саксонца. — А спорим, дорогой герцог, что я даже знаю о ком идет речь?
— Отчего же? Мне было бы интересно узнать, — пожал плечами фаворит Августа.
— О запорожцах, да о левобережных казаках, они всегда недовольны кто бы там не правил: поляки или русские. Натура у людей такая.
— Хоть речь идет об украиных землях России, но разговор сейчас не о рядовых казаках, а о персонах стоящих наверху их иерархической лестницы, — победно усмехнулся герцог. Мол, сиди и молчи солдафон, раз уж интеллектом не блещешь, а о буйном нраве казачества не знает разве что дикарь в Африке.
Правда про себя саксонец добавил, что не все казаки были готовы предать царя, многие гнали взашей распространителей прокламаций запорожцев, впервые за долгие годы раздолья и разбойничьей вольницы, почувствовавших на собственной шее крепость законов царства. С присоединением Запорожья к России прекратились набеги на кочевников и поляков.
Огромное разбойное логовище не желало мириться с новыми порядками. Часть казачества открыто бунтовала, не желая давать новую присягу царю, тем более что командиры с принятием оной приравнивались к дворянам- великороссам, простые казаки оставались свободными и независимыми служивыми людьми, не платящими податей и прямых налогов в обмен на привычную и нужную казачью службу.
— Ну, так кто же решился предать царя? — нетерпеливо спросил граф Кальмаре.
— Господа вы знаете, что после предательства Мазепы вера гетманскому слову истаяла как туман на заутрене, — начал издалека герцог, но, видя, что его собеседники не проявили желаемого интереса, мысленно чертыхнулся и постарался как можно быстрее и информативней донести до них сложившуюся обстановку. — Сейчас гетманом избран Скоропадский, человек слабый, не могущий определиться с собственной позицией по отношению к царю.
— Глупость, уж про казаков мы наслышаны достаточно, они всю войну исправно несли службу, если бы они в смятении были, то подобного бы не было, — возразил граф.
— Рядовые казаки может, и несли, но мы говорим о командирах, стоящих выше тысяч и тысяч воинов, — отмахнулся герцог, не желая продолжать бессмысленную с его точки зрения дискуссию. — Нынешний гетман, желая угодить всем, на самом деле не угождал никому. Я достоверно знаю, что в Малороссии постоянно жалуются на него, и в то же время в Москве знают, что он многое дозволяет казакам в ущерб царским интересам.
— Так почему его не сменят? Говорят, что молодой царь скор на решения, ссыльных и опальных за последние годы набралось немало, — удивился молчавший до этого полковник.
— Во время войны смена гетмана могла плохо повлиять на отношения с казачеством, все-таки выбирали его по традиции. Сейчас же, когда две войны закончены, возможны перестановки, у царя не один десяток полков высвободился, в случае нужды может их направить туда, чтобы приструнить зарвавшуюся вольницу. Это Скоропадский понимает как никто другой, ему уже из Москвы не одно письмо с царским неудовольствием пришло.
— А откуда это известно? — поинтересовался датчанин, отпивая из бокала вино.
Отвечать на вопрос герцог не стал, лишь пожал плечами. Ну не станет же он говорить, что люди гетмана сами вышли на него и буквально принудили начать разговор о восстании против царя. Понимали казаки- предатели, что сил у них мало, они даже без царских линейных войск могут проиграть своим же собратьям, не предавшим государя и не нарушившим присяги.
— Но вы, герцог не сказали главного, — как бы невзначай заметил барон Тисмар.
— Чего именно?
— Как поведет себя шляхта, выступи Август против России? В последнее время его репутация на польских землях сильно подпорчена? — спросил англичанин.
