Вскоре в дорожном тарантасе под охраной казаков Алексей уехал из Корсаковска. За Третьей Падью он выпрыгнул на ходу и лесом пошел обратно. Тарантас отправился дальше. Казак Ванин должен был вернуться на нем через три дня, а пока где-нибудь спрятаться… Младшему уряднику Агафонову выпало более трудное поручение. Он во весь опор полетел по тракту в Тихменевск. Агафонов вез лейтенанту Налимову в залив Терпения записку с одной фразой: «На всех парусах идти в бухту Буссе и задержать там шхуну «Окаги-мару».
Домик Инцовой стоял в самом конце Михайловской улицы. Место было удобное: и не парадное, и не проходное. По соседству квартировал один из двух гарнизонных поручиков, тихий и непьющий. Два других дома пустовали. Лазарет с аптекой – местом службы акушерки – находился в ста саженях, возле тюрьмы.
Лыков прокрался со стороны Брусничных гор. Уже стемнело. В слободе пьяные голоса орали: «Был тогда я помоложе и пофорсистее на взгляд!» Вдалеке, на площади, тускло горел одинокий фонарь. Кто-то возвращался оттуда, куря папиросу. Алексей затаился. Мимо прошел поручик. На пороге его встретил денщик, снял с офицера шинель и долго чистил ее у крыльца. Наконец и он скрылся в доме. Выждав минуту, Лыков перебежал улицу и припал к окну акушеркиной квартиры. Занавесок Клавдия Провна не держала, и все было хорошо видно. Инцова в домашнем капоте, простоволосая, читала при свече книгу. Ее вид был еще более безыскусным, нежели днем… Лицо, и без того заурядное, выражало одну лишь усталость. Особую усталость, не от тяжелого дня, а от жизни вообще. Или сыщику это только казалось? Он минут пять подглядывал за акушеркой. Вот ведь хороший человек. Фельдман рассказывал, что каторжный народ на нее буквально молится. Начальство считает Инцову дурой, а люди – святой. Отстояв десять часов в аптеке, она берет саквояж и обходит всех беременных и рожениц в округе. В любую погоду, в любое время года. Вот и добегалась до чахотки…
Лыкову стало жаль эту женщину. И при этом он ее осуждал. В жертве Клавдии Провны ему виделось что-то показное, демонстративное. Что-то уже почти позерское. Ведь можно и людям помогать, и самой жить! Но она сжигала себя всерьез, вполне целенаправленно. И совершенно не интересовалась, что думают об этом окружающие.
Теперь Алексею предстяло втянуть Инцову в опасные мужские игры. Не хотелось ему этого! Но деваться некуда. В маленьком Корсаковске чуть более тысячи жителей, если считать с тюрьмой. И никому больше довериться нельзя. Фельдман подошел бы, но его дом наверняка под наблюдением. Других Лыков и узнать-то не успел… Оставалась только акушерка.
Надворный советник осмотрелся. Тихо, безлюдно. Вдалеке лают собаки. У края горизонта чиркает по черному небу слабый луч Крильонского маяка. Внизу шумит море. Какая-то тяжесть лежит повсюду. Мертвый остров… Тяжесть несвободы, пропитавшая вонью кандальной казармы все вокруг. Выходит человек из нее на двор, слушает прибой – и хочется удавиться. На душе свинец. Где-то далеко, за одиннадцать тысяч верст, блестит огнями Невский проспект. Писатели сочиняют книги, артисты играют водевили. Мамаши собирают гимназистов на урок. Барышни меряют шляпки в модных магазинах. В ресторанах сытно угощаются. Люди едут кто на дачу, кто за границу… А здесь темнота, ропщет море и перекликаются за палями часовые.
Алексей поежился. Скорей бы домой! Но сначала надо выручить Калину и с косоглазыми разобраться… И он постучал пальцем в стекло.
Акушерка подняла голову. Лица в окне ей было не разобрать. Женщина взяла свечу и безбоязненно пошла отворять. Только она распахнула дверь, как сыщик проскользнул в сени и закрылся изнутри.
– Это я, Лыков, – сказал он вполголоса.
– Алексей Николаевич? Что это вы, как тать в ночи?
– Извините, я все сейчас объясню. Только погасите свечу.
Акушерка тотчас задула пламя и ощупью повела нежданного гостя в комнату.
– Вы меня интригуете. Надеюсь, это не любовное свидание? Вы, помнится, женаты.
Вот нервы у человека… Инцова усадила сыщика на единственный стул, сама села на кровать и молча ждала объяснений.
– Я сделал вид, что уехал в Тарайку. На самом деле мне нужно в тайне ото всех укрыться в Корсаковске. Кроме вас, я никому больше не могу тут довериться. Извините…
– Вы уже извинились, не надо еще раз. Потом, мне даже интересно! Что заставило вас, главного здесь начальника, прятаться по чужим квартирам?
– У вас всего одна комната? Тогда я помещусь на чердаке.
– Вы – на чердаке? – удивилась акушерка. – Там же грязно.
– Зато никто не увидит. Я переночую здесь сегодня. Скорее всего утром уйду. От вас потребуется еще кое-что…
– Слушаю.
Инцова сидела прямая, внимательная. Чуть встревоженная, но не за себя, а за гостя. И ждала, что скажет Лыков. Без ахов и охов, спокойно и доброжелательно.
– Некие люди схватили моего товарища, Калину Аггеевича Голунова. И обещают его убить.
На лбу у акушерки появилась складка, но она молча слушала дальше.
– Чтобы спасти ему жизнь, – продолжил сыщик, – я должен перевести в окружной лазарет трех каторжников. Особо опасных. Вы о них слышали: это Царь, Глазенап и Вася Башкобой.
– Они же оттуда сбегут! Там нет караула!
– Конечно. На это и расчет… у тех людей. А чтобы побег совсем удался, мне велено уехать из города. Вот такие условия. У меня не было выбора, и я выполнил первую часть – перевел «иванов» куда велели. Вторую же часть разыграл. Будто бы уехал, а сам пришел к вам. Мне придется у вас переночевать, разумеется, в тайне. А утром, Клавдия Провна, я попрошу вас пойти в тюрьму, в лазарет, словом, туда, где ожидаются новости. Разузнать насчет побега и сообщить мне.
– Я все поняла и сделаю как вы сказали.
– Не сказал, а попросил, – мягко поправил женщину Лыков. – Вы вправе отказаться.
– Вот еще! – фыркнула акушерка. – Вам нужна помощь – а я откажусь? Очень хорошо! Замечательно!
– Что замечательно? – удивился сыщик.
– То, что вам нужна моя помощь!
– Ничего себе замечательно! Я со стыда сгораю, что втянул вас в опасное дело!
– И совершенно напрасно. Наконец, наконец я смогу вас отблагодарить!
– За что? – изумился Лыков.
– За… за то хорошее, что вы успели сделать для несчастных.
Они помолчали. Лыков понимал: акушерка недоговаривает. Она радуется, что может помочь любимому человеку. Не скажешь же ей, что подобрал и прочел ее разорванное письмо! Ему стало стыдно за этот свой поступок. И вообще за то, что появился в ее жизни. На три месяца, столичный турист… Задурил женщине голову, а потом уедет к театрам и ресторанам. А она останется тут умирать от чахотки.
– Алексей Николаевич… – перебила молчание Инцова.
– Вы хотите знать, что это за люди? Которые так меня запугали.
– Вас невозможно запугать, – просто, как о чем-то очевидном, сказала Клавдия Провна. – Это вы товарища спасаете. Они не поняли, с кем связались. Но… действительно, кто те люди? Если, конечно, это не государственная тайна. Вы ведь, Алексей Николаевич, не просто так сюда приехали? А с секретным заданием?
– Что за секрет, если о нем знают акушерки, – горько усмехнулся сыщик.
– Так вышло, что я много чего знаю. Вы прибыли, чтобы предотвратить эти побеги?
– Да.
– В них участвуют японцы?
– Да.
– Те, что прячутся в бухте Буссе?
– Черт! Простите… Клавдия Провна, откуда вам это известно?
– Поселенцы рассказывают. От меня у них тайн нет.
– Для чего?
– Предупреждают. Я часто хожу одна по безлюдным местам. Или в глухую деревню к роженице, или собираю в горах лекарственные травы. А японцы водят по этим горам беглых. Кто попадется чужой, того убивают. Люди все знают, все замечают, только не всем говорят.
– Что еще вам известно? Поймите, это очень важно. От любого пустяка может зависеть жизнь Калины Аггеевича!
– Понимаю и ничего не утаю от вас, но… все, что знала, уже рассказала. От мыса Тонин до мыса Анива пять или шесть японских факторий. Но берег там неудобный. И они наняли айнов, чтобы те проделали… как это у моряков? фарватер. Углубили отмель у входа в бухту. Но там нужна драга. Инородцы с трудом сумели вычерпать немного грунта. Проход вышел узкий, всего четыре или пять саженей. У японцев есть шхуна. Именно на ней беглых отвозят на острова. Шхуна может зайти в лагуну и выйти из нее только в прилив. Для обозначения створа айны выставляют две лодки. Корабль проходит между ними, едва не касаясь лодок бортами.
– Створ… две лодки… Очень интересно! Значит, «Окаги-мару» может выйти в море только в прилив?
– Кто, простите?
– Ну, японская шхуна.
– Да, только по высокой воде.
