— Может быть, у нее возникло именно такое желание; может быть, она именно по этой причине приказала есть гусей на Рождество; в результате в стране изведут всех гусей и ей больше не придется их есть. А вам известно, что гусей привозят из Нидерландов, чтобы подданные ее величества не страдали из-за недостатка гусятины?
— Меня уже ничто не удивляет, — мрачно заявил Тайт. Тут ему пришло в голову, что он не получил ответа на свой вопрос, более того, так случается довольно часто, когда он говорит с Оуэном.
— Возможно, нам стоит решить более существенные проблемы и не тратить время на обсуждение судьбы гусей? Я, к примеру, должен начать вести ежедневный дневник, как положено ректору Бидза, и, если я буду писать в нем правду, меня повесят, как только он попадет в руки правосудия. Что намерены делать вы, когда прекратится снегопад?
— Я не знаю.
Это признание нелегко далось Седрику Оуэну. Он откинулся назад, сложил руки на коленях и стал смотреть на дрожащие холодные тени над камином, где стоял его голубой живой камень.
Наконец Оуэн продолжил:
— Я должен был выполнить ряд дел в этой жизни — сначала отправиться в Новый Свет, узнать там тайны камня и записать их так, чтобы только человек, имеющий с ним истинную связь, сумел их прочитать. При помощи магии племени ягуара мы с Фернандесом сумели это сделать; мы оставили в Харвиче записные книжки, которые смогут связать прошлое с будущим, а теперь нам необходимо найти место, чтобы как можно надежнее их спрятать.
— Я думаю… — начал Тайт.
— Только не здесь, друг мой, мы не станем злоупотреблять твоим гостеприимством. — Оуэн сжал кулак, исключая такую возможность. — Придет время, и мы найдем ответ на этот вопрос, но прежде нам необходимо решить более сложную задачу: остаться в живых до тех пор, пока мы не найдем одно очень старое место, почитавшееся нашими предками священным задолго до того, как наступило время Христа. К моему стыду и великому огорчению, я не знаю, где его искать. Я надеялся, что камень укажет мне путь, но этого не произошло. А без его помощи мы подобны кораблю, который лишился руля во время шторма.
— Но как вы узнаете место, которое ищете?
— Мне оно приснилось. Первый раз это произошло тридцать лет назад, но с тех пор сон повторялся. — Прядь волос упала на глаза Оуэна. — Это дикое место, находящееся на заросшей лесом равнине. Оно окружено стоящими вертикально камнями, среди которых завывает ветер. Во сне я видел черные силуэты лишенных листьев деревьев, сгибающихся под его порывами, в небе сверкали молнии. Однако такой круг может оказаться в сотнях мест от южного побережья Корнуолла до дальнего севера Нидерландов. Мы не можем сейчас отправиться на поиски. Уолсингем почти наверняка перестанет за нами следить, но Фернандеса очень нелегко спрятать. Если охота на однорукого испанца продолжается, нам нельзя свободно разгуливать по улицам.
Тайт прижал пальцы к губам. У него появилось смутное воспоминание, неуловимое, как форель. Он пытался материализовать его, когда заметил, что стоящий на каминной полке голубой камень начал испускать свет. Прошло всего несколько мгновений, и характер света изменился — голубое сияние приблизилось к Тайту.
Барнабас Тайт смотрел на это чудо, чувствуя, как встают дыбом волосы у него на руках. Он увидел, что Седрик Оуэн с сомнением повернул голову, подобно псу, услышавшему далекое эхо свистка своего хозяина, а потом тело Оуэна дернулось, словно сигнал прозвучал вновь, только теперь стал оглушительным.
Тайту показалось, будто он что-то слышит; ускользающую мелодию, которую исполняет то ли незнакомый музыкальный инструмент, то ли чей-то голос.
— Барнабас, — сказал Оуэн. — Ты что-то забыл?
— Даже не знаю, — ответил Тайт. — Есть что-то… кто-то… но я не могу вспомнить…
Ему показалось, что голубой камень повернулся и его огненные глаза сфокусировались только на нем. Завороженный неземным взглядом Тайт почувствовал, как разбегаются его мысли, словно тучи перед бурей, и остается лишь голубое небо, где прежде царили неразбериха и хаос. Теперь песнь камня превратилась в зов. Врата распахнулись, и ускользающее воспоминание возникло перед ним, четкое и яркое.
И он сказал в заполненное песней молчание:
— У меня есть недавно осиротевший кузен, который живет наферме возле Оксфорда. Мы не встречались после смерти королевы Марии, но дважды в год обмениваемся письмами, в которых обсуждаем дела семьи. Это мой родственник по материнской линии, но перед тем, как умерший король уничтожил монастыри, отца моего кузена нанял за один золотой в год покойный Ричард Уайтинг, настоятель Гластонбери — да хранит Господь его несчастную душу — следить за состоянием древних дорог и священных тропинок наших предков, которые проходили через монастырь, а также ближайшие церкви. Католическая церковь не столь невежественна в подобных вещах, как пуритане, и отец кузена был одним из тех, кто прекрасно разбирался в древних обычаях.
Глаза Оуэна стали огромными, как у филина. Он неотрывно смотрел в лицо Тайту.
— Отец вашего кузена нам бы помог?
— Если он еще жив. В июне ему будет девяносто три года, так что он мог давно умереть. Но если он жив, то во всей Англии не найдется человека, который знает больше о кругах стоящих камней и обычаях драконов.
Тайт резко встал, разом освободившись от песни камня и внимания своих гостей.
— Если вы хотите туда отправиться, то я дам вам письмо, чтобы мой кузен вас принял. Вы сможете уехать, как только прекратится снегопад, лучше всего сегодня ночью, И если вы поедете быстро, то доберетесь до Оксфорда прежде, чем мое письмо к Уолсингему доставят в Лондон.
Ферма в Нижнем Хейуорте, Оксфордшир, Англия 30 декабря 1588 годаАнглия лежала под влажным покрывалом тающего снега. На размокшую дорогу с деревьев капала вода. Лошади часто спотыкались и скользили по скрытому под водой льду. Даже луна стала темной, словно наступили сумерки; путешествие ночью получилось невероятно опасным, и Оуэн рассчитывал, что ни один человек в здравом уме не окажется на дороге без крайней надобности.
Они подъехали к ферме, когда уже начало темнеть. Дом был построен недавно, да и хозяйство выглядело процветающим, хорошее дерево, камень, соломенная крыша — по последней моде. Все вокруг тонуло в сером тумане. С псарни доносилось довольно мелодичное подвывание двух английских гончих. Зарычал мастиф, но пока он еще не привлек внимания к непрошеным гостям.
Вымощенная камнем дорожка вела к толстой дубовой двери, способной выдержать натиск целой армии. Из трубы поднимался дымок, влажный воздух был наполнен ароматом жарящегося мяса.
Седрик Оуэн с некоторым трудом спешился. Он промок до нитки и дрожал от холода. Де Агилар с посиневшими губами остался сидеть в седле. Он поплотнее запахнулся в плащ, чтобы скрыть отсутствующую руку и хоть немного согреться. Он стиснул зубы от холода и от боли в ноге.
— Постучи, — сказал де Агилар. — Нам нечего терять. Если кузен Тайта не впустит нас в дом и мы будем вынуждены провести под открытым небом еще одну ночь, мы оба умрем. — Он слабо улыбнулся. — Жар ада будет благословением после этих мучений. Или ты думаешь, что те, кто умер зимой, попадают в холодный ад?
— Мы проделали такой долгий путь не для того, чтобы умереть, — сказал Оуэн, пытаясь поверить в собственные слова.
Он вытащил кинжал и постучал рукоятью в дверь нового дома, где жил кузен Барнабаса Тайта.
Он слишком замерз, чтобы двигаться быстро, к тому же ему мешали упавшие на лоб влажные волосы, а потому он не сумел увернуться от удара дубинки, обрушившегося на его голову. Он услышал хриплый крик де Агилара на испанском, по дорожке застучали конские копыта, но тут его колени подогнулись, а мозг обратился в воду.
Он так и не почувствовал, как его подхватили тонкие руки, не увидел удивленного, изящно вылепленного лица, которое склонилось над ним.
Когда Оуэн пришел в себя, он ощутил тепло в ногах, невероятную роскошь сухости и покалывающего жара, о которых мог лишь мечтать в предыдущие три дня, когда потерял веру в то, что мир вокруг когда-нибудь перестанет быть холодным и мокрым.
Он постарался сосредоточить все свое внимание на нижней части тела, чтобы не чувствовать острой боли в голове. Но тут сознание вновь оставило его.
Потом ему стало немного лучше и показалось, что он слышит ласкающую слух испанскую речь, что было, конечно же, невозможно. Когда он вынырнул на поверхность в следующий раз, Оуэн попытался привести в порядок свои мысли и оценить состояние четырех конечностей, ребер и головы. Ему удалось слегка привстать, и он открыл глаза.
— Ага, сеньор Оуэн проснулся. И очень вовремя.
Говорил вовсе не Фернандес де Агилар; за тридцать лет, проведенных рядом с ним, Оуэн изучил его голос лучше собственного. Вопреки протестам своего тела он пошире открыл глаза и заставил себя повернуться на голос.
