— Если нет, то я найду.
— Тогда ладно. Я приготовлю вам мазь, которую следует обильно наносить на горло, грудь и спину. От нее останутся на рубашке и верхней одежде невыводимые пятна, так что распрощайтесь с ними заранее. И я прошу вас после нанесения мази надевать шарф на шею. — Он посмотрел на миссис Неттльз: — Магистрату нужна будет диета из супов и каш. Никакой твердой пищи до моего распоряжения. Это ясно?
— Да, сэр.
— Я пошлю служанку сообщить Элиасу Гаррику, что ему не надо являться в тюрьму до… какое время вы назначите, Бен? — спросил Бидвелл с максимально невинным видом. Доктор не ответил, продолжая наблюдать за собирающейся жидкостью в чаше. — Как прикажете, Бен? — Бидвелл поднял брови.
Вудворд услышал, как доктор Шилдс глубоко вздохнул. Потом прозвучал ответ:
— Два часа дня, я думаю. Конечно, это зависит от желания магистрата вернуться к работе.
— Ну, это почти девять часов от сейчас! — Колоссальный подъем явственно слышался в этом голосе. — Конечно, вы уже к тому времени отдохнете и сможете продолжать суд. Так ведь, магистрат?
— Не уверен. Я себя очень плохо чувствую.
— Да, сейчас — конечно, но несколько часов сна сотворят с вами чудо! Я прав, Бен?
— Да, ко второй половине дня ему может стать лучше, — ответил Шилдс, не искрясь энтузиазмом.
Бидвелл широко осклабился:
— Тогда решено! Да и на вашем месте — я лично — предпочел бы выбраться из этой комнаты и заняться чем-нибудь полезным.
Вудворд страдал от боли, сознание у него было замутнено, но он точно знал, чем прежде всего объясняется интерес Бидвелла к его здоровью. И у него было мнение, что чем быстрее он завершит суд и вынесет решение, тем быстрее выберется из этой болотной дыры и вернется в Чарльз-Таун.
— Хорошо, — сумел он выговорить. — Если я буду в состоянии, я выслушаю сегодня мистера Гаррика в два часа дня.
— Чудесно! — Бидвелл чуть не хлопнул в ладоши от радости. Столь явное равнодушие к состоянию магистрата заработало ему кинжальный взгляд от доктора Шилдса, на который Бидвелл никакого внимания не обратил. — Я позабочусь, чтобы Элиас явился в тюрьму ровно в этот час.
Вскоре после этого в комнату вернулась служанка с кастрюлей прохладной воды, тряпицей и чашкой рома. Когда доктор Шилдс увидел, что на дне чаши собралось почти четыре унции крови, он сказал:
— Миссис Неттльз, помогите мне его посадить, пожалуйста. — Они вдвоем перевели магистрата в сидячее положение. — Наклоните голову вперед, — велел Шилдс, потом намочил тряпку в воде и крепко прижал к разрезам. — У меня в саквояже коричневая банка, — сказал он служанке. — Достань и открой.
Шилдс набрал янтарного цвета мази — смесь меда, скипидара и свиного сала — и намазал раны. Повторил эту процедуру еще раз и склеил края ран.
У Вудворда слегка кружилась голова. Немного подташнивало, но дышать стало настолько легче, что остальное не имело значения.
— Выпейте это, — сказал Шилдс, поднося чашку с ромом к губам магистрата, и Вудворд осушил ее тремя глотками. Жидкость снова воспламенила горло, но потом магистрату сразу стало лучше.
— Теперь вам надо спать, — сказал Шилдс. — Я прямо сейчас пойду и приготовлю мазь. — Он протянул служанке чашу для кровопусканий. — Вылей это и принеси чашу обратно. — Служанка приняла чашу, но держала ее на вытянутой руке. Шилдс убрал ланцет в кожаные ножны. — Сегодня вечером вам опять надо будет отворить кровь, — сказал он Вудворду, — чтобы болезнь не вернулась.
Вудворд кивнул. Глаза у него остекленели, язык онемел. Шилдс обернулся к Бидвеллу.
— Его необходимо проведывать каждый час. Я приду после десяти наложить мазь.
— Спасибо, Бен, — сказал Бидвелл. — Вы настоящий друг.
— Я делаю то, что надо делать, — ответил Шилдс, укладывая свои инструменты и лекарства обратно в саквояж. — Надеюсь, что и вы поступите так же?
— Можете на меня положиться.
— Магистрат, лягте и прижимайте эту ткань к разрезам, потому что они еще могут кровоточить.
— Миссис Неттльз, — спросил Бидвелл, — вы не проводите доктора?
— Нет нужды. — Шилдс закрыл саквояж и взял его в руку. Глаза его за очками казались мертвыми. — Я знаю дорогу.
— Спасибо за помощь, доктор, — прошептал Вудворд. — Действительно, я бы сейчас поспал.
Снаружи запели первые петухи.
Шилдс вышел и спустился по лестнице. На нижней площадке его остановила служанка, которая ему помогала.
— Доктор, сар? — спросила она. — Вам вот это не нужно будет?
— Да, — сказал он, — пожалуй, нужно.
И он взял у нее из рук бутылку с ромом, которую служанка уже откупорила, а потом вышел в мрачный сероватый свет и холодный моросящий дождь.
* * *
До того, как пришел Ганнибал Грин с завтраком для заключенных, состоящим из хлебцев и яиц, у Мэтью и Рэйчел появился другой посетитель.
Дверь, цепь на которой еще не починил кузнец, отворилась, и вошел человек в черном сюртуке, держа в руках фонарь, осветивший мрачный интерьер.
— Кто там? — резко спросил Мэтью, обеспокоенный, что этот человек появился здесь украдкой.
Недавно его разбудил нестройный хор петухов, и он только что кончил освобождать мочевой пузырь в соответствующее ведро. Он еще не проснулся до конца и потому испугался, что это сам Сатана пришел навестить Рэйчел.
— Затихни, писарь! — донесся суровый ответ. — Не к тебе дело мое.
Исход Иерусалим, чье морщинистое лицо окрасил в румяное золото свет свечи, надвинул треуголку на самый лоб. Он прошел мимо камеры Мэтью и направил свет на Рэйчел. Она умывалась из ведра с водой, мокрые эбеновые волосы убрала назад.
— Приветствую тебя, — произнес проповедник. Рэйчел продолжала умываться, будто никто ничего не говорил. — Коль хочешь, будь немой, но не следует тебе быть глухою, ибо в словах моих есть для тебя интерес.
— Вам не положено здесь находиться, — сказал Мэтью. — Мистер Грин…
— Вход не был затворен. И я как начальник воинства Господня имею право посещать поле великой битвы, не так ли, отрок? — Он бросил на Мэтью леденящий взгляд и снова отвернулся к Рэйчел. — Ворожея Ховарт? — произнес он шелковым голосом. — Много просветил меня обед с мистером Бидвеллом и магистратом. — Ему даже не надо было добавлять, что на самом деле он напросился на обед в особняк да еще привел с собой свою сестру с племянником. Пока он пировал за банкетным столом, его родственников усадили в кухне, где ела миссис Неттльз. — Щедрый хозяин мистер Бидвелл, — продолжал Иерусалим. — Он просветил меня о преступлении твоем.
Рэйчел стала мыть руки.
— Убийства ты совершала и злые ковы строила, — прошипел проповедник. — Столь злобные, что дыхание спирает в груди.
Что-то в голосе Иерусалима заставило Мэтью заговорить.
— Вам следует уйти отсюда. Вы здесь не нужны и не желательны.
— О том я ведаю. И я истинно говорю тебе, писец: не к тебе дело мое, но будь осторожен, дабы не навлекла на тебя злосчастье твоя жестоковыйность. — Он легким движением подбородка отмахнулся от Мэтью, как от докучной помехи. — Ворожея Ховарт? — вкрадчиво сказал он. — Мне следует ведать: что вело тебя? Скажи мне, неужто Диавол столь любовно обнимал тебя?
— Вы наполовину сумасшедший, — сказала Рэйчел, не глядя на него. — А на другую половину — в горячечном бреду.
— Я не ждал, что ты падешь наземь и облобызаешь мои сандалии. Но мы ушли зато от молчания камня. Позволь мне сделать тебе вопрос, ворожея Ховарт: известна ли тебе власть, которой обладаю я?
— Власть — что делать? Строить из себя осла?
— Нет, — ответил он спокойно. — Власть выпустить тебя из темницы твоей.
— Да? И отвести на костер?
— Власть, — сказал он, — изгнать Сатану из души твоей и тем спасти тебя от костра.
— Вы путаете вашу власть с властью магистрата Вудворда, — заметил ему Мэтью.
Проповедник будто и не слышал.
— Я расскажу тебе одно событие, — обратился он к Рэйчел. — Два года тому назад, в поселке колонии Мэриленд, юную вдову по имени Элеанор Пейтон обвинили в том же преступлении, что обвиняют тебя. И бросили ее в темницу, и сказали: вот, ведьма она, ибо убила жену соседа своего. Магистрат, который слушал ее дело, был муж воистину богобоязненный и не потерпел он оскорбления от Диавола. И приговорил он мадам Пейтон быть повешенной за шею, пока не умрет. И вот в ту ночь, когда идти было ей на виселицу, она покаялась в грехах и ведьмовстве передо мной. И пала она на колени свои, и произнесла с почтением молитву Господню, и молила меня изгнать Сатану из души ее. Отец Лжи заставил распухнуть груди ее и воду литься из чресл ее, и эти немощи ее лечил я наложением рук своих. Но нелегко было дело ее спасения. В ту ночь страшная была битва. Оба мы боролись изо всех сил, пока не покрылись потом и не стал нам драгоценен каждый глоток воздух Божия. И когда приближался рассвет, она запрокинула голову свою и издала вопль горестный, и ведомо было мне, что это Сатана вырывался из глубин души ее.
