– В дом постучался человек с улицы, – вдруг промолвила Джемайма, глядя на отца. – Он постучался в дверь, и мама открыла ему, но тут же велела уйти. Она была очень груба. Ты мне говорил, что никогда не надо грубить незнакомым людям. Но мама ни разу не сказала слова «пожалуйста»… или «спасибо».
Питт вопросительно посмотрел на жену.
– Это был один из газетных репортеров, – с трудом изобразила улыбку Шарлотта. – Он был нахален. Я попросила его уйти и больше не стучать в дверь, или я спущу на него собаку.
– Она еще и соврала, – добавила безжалостная Джемайма. – У нас ведь нет собаки.
Дэниел, услышав это, перепугался.
– Ты не собираешься отдать ему Арчи или Энгуса? – взволнованно спросил он у матери.
– Нет, конечно, нет, – успокоила его миссис Питт. Но, заметив, что сын по-прежнему нервничает, пояснила: – Я не отдала бы ему даже собаку, если бы она у нас была, милый. Я хотела лишь напугать его, сказав, что собака может его укусить.
Наконец Дэниел успокоился и снова взял стакан с молоком.
– О, это было бы здорово! Арчи тоже мог бы поцарапать его, – сказал мальчик, с надеждой глядя на мать.
Шарлотта взяла у него стакан:
– Не пей так много молока, родной, после него ты не съешь свою овсянку.
Мальчик совсем забыл о том, что не хотел завтракать, и когда Грейси поставила перед ним овсяную кашу, с удовольствием принялся за нее.
Джемайма была более озабоченной. Почуяв в воздухе тревогу, она ела неохотно, подолгу ковыряясь ложкой в тарелке, и удивлялась, что никто не делает ей замечаний.
Неожиданно снова позвонили в дверь и, не дожидаясь, тут же громко стали стучать. Горничная, брякнув чайником об стол, решительно двинулась к двери. Шарлотта посмотрела на мужа с явным желанием тоже пойти за служанкой. Однако Питт поднялся сам.
– Придется встретиться с ними, – сказал он, хотя в душе желал, чтобы встреча с прессой произошла не сейчас, а позже, когда у него будет что сказать журналистам. Его извинения они не примут, а это все, на что он сейчас способен.
Шарлотта попыталась было что-то сказать, но удержалась.
– Что это? – спросила Джемайма, вновь посмотрев на мать, а потом на отца. – Что случилось? Что-то плохое?
Миссис Питт успокаивающе положила ей руку на плечо.
– Не надо беспокоиться, – быстро пробормотала она. – Заканчивай свой завтрак, детка!
Слышно было, как служанка открыла дверь, мужской голос что-то спросил, и горничная ответила сердито и громко. Потом дверь захлопнулась, и послышались шаги по коридору. Грейси, несмотря на то что была очень маленькой особой, когда сердилась, могла наделать невероятно много шума.
– Наглёж какой! – заявила она, входя в кухню, заметно побледневшая и со сверкающими праведным гневом глазами. – Кем они себя считают? Напишут пять строк в газете и воображают, что они самые умные в Лондоне! – От волнения просторечный акцент девушки стал еще сильнее. – А ума всего-ничего, на два пенса, не больше. Задаваки! – Она с силой отвернула кран, и сильная струя воды, ударив о лежавшую в раковине ложку, обдала ее платье. Охнув, Грейси хотела было выругаться, но, вспомнив о присутствии в кухне хозяина, хоть и с трудом, но удержалась.
Шарлотту душил смех.
– Я догадываюсь, что это был репортер из газеты, не так ли, Грейси? – уточнила она.
– Да, – ответила горничная, вытирая платье чайным полотенцем и даже не пытаясь загладить неловкость, в которой по собственной вине оказалась. – Жалкий писака!
– Грейси, тебе лучше переменить платье, дорогая, – посоветовала ей хозяйка.
– Неважно, – отмахнулась горничная, кладя полотенце на место. – Здесь тепло, все просохнет.
И она тут же принялась шумно искать в банках все, что нужно для торта, который собиралась испечь позже, не раньше полудня, но теперь передумала. Сейчас девушке нужна была любая физическая работа, чтобы снять напряжение. Она обязательно положит в торт дрожжей столько, сколько кладут для хлеба, или ее тесто вовсе не подойдет.
Питт, чуть улыбнувшись, поцеловал на прощание Шарлотту, погладил по голове дочь и, похлопав по плечу сына, ушел, чтобы начать новое расследование.
Джемайма перевела на мать широко открытые вопрошающие глаза:
– Что случилось, мама? Почему рассердилась Грейси?
– В газетах часто пишут о том, чего по-настоящему не знают, – ответила миссис Питт. – Иногда это пугающие и неприятные истории, которые печатают, чтобы газеты получше распродавались, несмотря на то что они причиняют людям много неприятностей.
– Какие истории? – допытывалась девочка.
– Какие истории? – эхом повторил за ней Дэниел. – Папа расстроен и испугался? Он тоже такой людь?
– Нет, – соврала Шарлотта.
Как уберечь детей от всего этого? – лихорадочно думала она. Делать вид, что все хорошо, когда все плохо? Это еще больше напугает малышей, когда они поймут, что им солгали. Или сказать им правду и пусть сын с дочерью поймут ее и почувствуют себя частью одной семьи? Они расстроятся и испугаются – но от реальных вещей, а не от ужаса, рожденного их догадками и воображением, или чувства, что они одиноки и что старшие им не доверяют…
Так и не решив для себя эту дилемму, Шарлотта закончила тем, что стала отвечать на вопросы детей:
– Еще одна леди умерла в Уайтчепеле, умерла так же, как и та, первая, совсем недавно. Кажется, наказан не тот человек, который был виноват. Все расстроены этим, а когда люди сердиты и напуганы, они порой ищут, кого бы в этом обвинить. Тогда им как будто становится легче.
Это поразило Джемайму.
– Почему это так? – в недоумении спросила она у матери.
– Сама не знаю. Помнишь, как ты наткнулась на стул и ушибла большой палец на ноге?
– Да. Он сначала посинел, потом пожелтел, а в конце концов стал зеленым.
– Ты помнишь, что тогда почувствовала?
– Мне было больно.
– Ты сказала, что это я виноват, – напомнил ей Дэниел. Глаза его сузились, он обиженно смотрел на сестру. – А я был тут ни при чем. Я не ставил там стул. Просто ты не смотрела, куда шла.
– Нет, смотрела! – рассердилась его сестра.
– Вот видишь, детка? – поспешила вмешаться Шарлотта. – Гораздо легче рассердиться на кого-нибудь, чем признать собственную неловкость.
Ее сын весь сиял, одержав победу. Впервые мать встала на чью-то сторону в их споре, и на сей раз победил он!
Дочка же выглядела ужасно рассерженной. Глаза ее метали молнии, когда она смотрела на брата.
– Дело в том, – продолжала миссис Питт, поняв, что привела не совсем удачный пример, – что люди, когда они расстроены, часто злятся. А сейчас они расстроены тем, что умерла еще одна леди, и напуганы совершенной ошибкой. Наказали не того, кого нужно было. Все теперь чувствуют себя виноватыми. Поэтому ищут того, на ком можно сорвать свою досаду. А ваш папа кажется им очень подходящей персоной для этого, потому что он подумал, что тот человек, которого наказали, и есть виновный. А теперь похоже, что это не так.
– Папа совершил ошибку? – спросила Джемайма, нахмурив свои шелковистые бровки.
– Мы еще не знаем, – ответила ее мать. – Это трудно сказать. Но вполне возможно, что он ошибся. Мы все когда-нибудь ошибаемся.
– И папа тоже? – печально промолвила девочка.
– Конечно, детка.
– Они очень сердятся на него за это, да?
Шарлотта растерялась. Не лучше ли ей быть осторожней? Что, если ее успокаивающая ложь обернется потом для детей еще большей болью и разочарованием? Не преувеличены ли ее страхи? Не слишком ли многого она требует от малышей? Прежде всего их надо оградить от ненужных переживаний. Но как сделать это? С помощью лжи или говоря им правду?
– Мама? – В голосе Джемаймы звучал настоящий страх. Дэниел внимательно следил за сестрой.
– Возможно, они и сердятся на него, – ответила миссис Питт, глядя в их серьезные лица. – Но они поймут, что ошибаются, потому что он сделал все, что сделал бы каждый на его месте. А если была совершена ошибка, то это была ошибка всех, а не только его.
– О! – воскликнула девочка. – Я поняла. – Она вернулась к своей тарелке с овсянкой и задумчиво стала есть.
Дэниел, посмотрев на сестру, а потом на мать, глубоко вздохнул и тоже принялся за еду.
– Сегодня я провожу вас в школу, – объявила Шарлотта детям. – Погода хорошая, и мне хочется пройтись с вами. – Она опасалась, что за стенами дома их ждут репортеры и что из толпы могут начаться выкрики, и не хотела, чтобы Грейси приняла удар на себя, а сын с дочерью оказались свидетелями какой-либо словесной баталии. Ей самой придется сделать все, чтобы держать себя в руках.
Но случилось так, что настоящие неприятности начались только после дневного выпуска газет. Тогда все приняло крайне неприятный оборот. Кто-то дал в газеты зловеще подробный репортаж об убийстве Норы Гаф, с описанием всех признаков и симптомов удушения. На этот раз такие подробности, как поврежденные пальцы и ногти, связанные изощренным способом ботинки и облитое водой тело убитой, стали всеобщим достоянием. Пресса ничего не обошла вниманием, и, разумеется, новую смерть тут же сравнили со смертью Ады Маккинли. В газетах печатались большие фотографии испуганного и подавленного Костигана. Его лицо больше не называли злобным, а скорее, утверждали, что гримаса на нем – это ужас перед жестокостью правосудия, под колеса которого попал простой человек. В каждом репортаже то и дело мелькало имя Питта. Обвинения в его адрес намного превысили по количеству те похвалы, которых он недавно удостоился за быстрый арест убийцы.
