Ознакомительная версия.
Он не подал виду.
«Нет, это не человек — змея ядовитая», — внутренне содрогнулся сыщик.
В этот момент появился заспанный лакей.
— Где тебя носит, леший? — громыхнул Соколов.
— Так мы, ваше благородие, только до трех ночи открыты, а сейчас уже начало девятого.
— Принеси персики! — приказал Соколов.
— Буфет закрыт. Меня оставили ради уважения к вам… Больше никого в заведении нет.
— Ну так открой буфет, а я тебе помогу!
— Пользы от того не будет. У нас зимой виноград, ананасы, бананы, яблоки и груши, а персиков нет в карте.
— На, возьми, — Соколов протянул крупную купюру. — Сгоняй в «Прагу». Если там не окажется, поезжай к Натрускину — в «Мавританию».
— Это на Петербургском шоссе? — протянул лакей. Ему явно не хотелось по морозу тащиться на другой конец города.
— Дом номер пятьдесят восемь. Отбери самых лучших — полдюжины, сдачу забери себе. Без персиков не возвращайся.
Лакей покорно вздохнул.
— Слушаюсь! Только двери, пожалуйста, на задвижку за мной закройте, вы одни остаетесь, — и он затопал по лестнице.
«За вечный покой!»Соколов вернулся в кабинет.
Юлия томно произнесла:
— Не сердитесь, дорогой, что я вас беспокою!
Соколов широко улыбнулся:
— Но ты, небесное создание, жаждешь выпить со мной?
— Очень!
— Может, подождем персиков?
— Под персики мы выпьем отдельно. — Юлия как-то сладострастно, словно громадная хищная кошка, потянулась и промурлыкала: — Как бы я хотела, чтобы вы, Аполлинарий Николаевич, никому и никогда больше не принадлежали — только мне.
Соколов улыбнулся:
— Но ты мне дашь много поводов для ревности. А порой, признаюсь, я просто не понимаю тебя. Как в любовники можно взять Мишку Маслобоева? Ведь это грубый мужлан, животное.
Юлия обвила изящными кистями шею Соколова. Поцеловала его в уста и тихо молвила, вдруг сразу перейдя на «ты»:
— Не ревнуй! Сейчас я ведь с тобой… А Мишка и впрямь грубое животное, да только есть в нем нечто этакое, от самой природы взятое, привлекающее. Нет, словами выразить не умею. — Понизила голос. — И потом, это было указание партии. А вот тебя больше никому не отдам, даже твоей беременной графине.
Соколов отшутился:
— Слыхала, как простой народ говорит: «Мужик не обмылок, весь не измылится»?
— Нет, эта мудрость мне совсем не нравится. Твоя жизнь, милый, такая беспокойная… Пьем, чтобы ты обрел долгожданный покой.
— Как не поддержать тост столь ослепительной дамы! Только я не понимаю, что такое «покой». Жизнь, как я ее понимаю, — это не пустые развлечения. Жизнь — неустанный труд, который возложил на нас Создатель, и чем лучше мы трудимся, тем больше Господь дает нам отрады. Выпьем и поцелуемся, очаровательная колдунья!
— С радостью!
БриллиантОни слились в поцелуе, и вдруг Юлия вскрикнула:
— Ах, что это? Какая неловкость! Вы испортили мое колье. Где бриллиант? Упал, на ковре лежит.
— Неловкость прости! Готов нынче же подарить другое колье, более дорогое.
Юлия как-то странно посмотрела на сыщика, пробормотала:
— Да уж какие там подарки!
И она полезла под стол за своим бриллиантом.
Когда девица с камешками на розовой ладони поднялась на ноги, Соколов держал возле уст осушенный бокал.
Юлия весело улыбнулась:
— Один пьешь, без меня?
— Но ты, бесценная, уже произнесла тост — я был обязан его поддержать. Нашла камень?
— Конечно! И теперь с легкой совестью могу тоже выпить…
— И рассчитаться с долгом, рассказать мне секреты, которыми меня с вечера томили. — Вдруг сыщик сделал гримасу: — Шампанское какое-то странное…
Юлия осушила бокал.
— Нет, просто замечательное шампанское! Пей, пей до дна! Молодец! Теперь готова рассказать все революционные тайны. — Она вновь бесовски рассмеялась. — Ведь ты человек благородный, не воспользуешься секретами, выданными тебе безвинной девушкой?
— Не обещаю. — Соколов тяжело плюхнулся в кресло, провел рукой по лбу. — Что-то горит в груди…
— Обещай не обещай, только уже не выдашь, это я сама вижу.
— Зачем с Эдвином через чужой двор ходили?
— Этого Эдвина зовут еще Куртом или Александром Степановичем — глядя по обстоятельствам. Последнее время мы жили рядом с Немецким рынком, на Ладожской улице, в доме Горажанкина — против городского ремесленного училища. Ключ от ворот Эдвин арендовал у дворника — на всякий случай. Я тебя, граф, не сразу разглядела — только тогда, когда вышла из саней. И сразу же пришла счастливая мысль — уничтожить тебя. Ленин мечтал поступить с тобой, как с прокурором — бросить живьем в печь. Но дело плохо организовали, мы лишились трех лучших боевиков. Они несколько лет успешно боролись с врагами революции, привели приговоры в отношении полсотни врагов, не меньше. И вот в твоем подъезде — осечка. Что там случилось — не понять. Невероятно, что три подготовленных для исполнения приговоров боевика потерпели фиаско…
— Потерпели, потерпели!
— Партия объявила траур по погибшим героям революции. — И вдруг мило, словно речь шла о каком-то пустяке, улыбнулась: — И тогда осталось самое простое, женское средство — яд. Я всегда его в сумочке держу — вдруг пригодится?
Соколов вдруг скрючился, словно его потянуло на рвоту. Он приподнялся с кресла, с трудом сказал:
— Дай я выйду отсюда!
Клеопатра из ресторанаЮлия вытащила из сумочки браунинг.
— Оставайся на месте, иначе пристрелю! Ты принял смертельную дозу стрихнина. Когда увижу, что ты окочурился, уйду, чтобы доложить партии: долг честно выполнила! Тебе вынес приговор сам Владимир Ильич. Ну что, может, перед смертью еще хочешь узнать секреты? Я обещала тебе их, а слово свое я всегда держу. Ведь все письма я писала. И Гарнич-Гарницкому, и то, что к урне было приложено, — и она засмеялась.
— Скажи о покушении на Государя…
— Восьмого января в Зимнем дворце начинается празднование полувекового юбилея земства. В одиннадцать утра у Государя намечен в Зимнем прием земских депутаций. Подношение хлеба-соли и всяких там подарков… — Юлия с хохотом склонилась над Соколовым. — Ты меня еще слышишь, ухо Государево?
Соколов побледнел, то и дело вытирал с лица холодный пот. Он прошептал:
— Говори, говори…
— Так слушай! — каким-то новым голосом, полным злобного сладострастия, громко прошептала девица. — От Московской земской управы Наследнику Цесаревичу будет поднесен громадного размера подарок — в длину две сажени: модель русского села. Дома, стадо с пастухом, угодья. И самое изящное — школа: с партами, учительским столом, пособиями вдоль стен. Ты слышишь еще? — Она наклонилась над гением сыска, подняла его веки, заглянула в зрачки. И с наслаждением, словно наблюдая казнь самого ненавистного врага, произнесла: — И вот когда Николашка со своим… — девица произнесла грязное ругательство, — захотят поднять крышу школы, чтобы разглядеть эту красоту, концертный зал Зимнего дворца взлетит на воздух. Взрыв будет таким, что его услышат пролетарии всего мира! Он разбудит их вековую ненависть к эксплуататорам. — Она покачала головой. — Только ты, несчастный граф, уже ничего не будешь ни слышать, ни видеть.
— А где сожгли прокурора Александрова? — едва внятным шепотом спросил Соколов.
Юлия с издевательской усмешкой произнесла:
— Какие мы любознательные, нас еще прокурор волнует?
— Профессиональное любопытство…
— Да в доме Четверикова, недалеко от Покровки и Земляного вала! Партия арендовала дом на полгода. — Спохватилась: — Чего я тебе объясняю, ты сам, царская ищейка, туда отвозил меня с Эдвином. Жаль, что не получилось тебя сжечь. А я даже хотела отрезать твой замечательный уд и поместить его в банку со спиртом. Можно было бы за большие деньги дамам показывать. Не вышло! Зато как орал и вертелся прокурор Александров! Жареным мясом пахло на весь Земляной вал. Теперь очередь Гарнич-Гарницкого, он попроще тебя, с ним легко справимся, обхитрим.
— Какая ты коварная! — прошептал Соколов.
— Это революционная борьба! И как нас учит Владимир Ильич Ленин, в революционной борьбе все средства хороши. Жалость — буржуазный предрассудок. — Она пальчиком помахала перед носом Соколова. — И к классовым врагам — ни-ка-кой жалости! Кстати, я днями уезжаю к Ильичу — он сейчас в Кракове. Ему очень приятно будет узнать о партийном возмездии, которое мы свершили над тобой. Таких, как ты, он ненавидит.
— Он всех, весь мир ненавидит… Кроме Арманд, поскольку ни одна женщина, не считая убогую Крупскую, в постель с ним не ляжет. Он как жаба.
Соколов сполз с кресла на пол.
Юлия продолжала веселиться:
— Зато ты, граф, в постели — король! Но Ильич живой, а ты через минуту окочуришься.
Ознакомительная версия.
