Бестужев поймал фуражку на лету, спокойно расправил и надел на голову:
– Представьте.
– Ну, и что мне с тобой делать, с-сукин кот? – скорее деловито поинтересовался Иванихин. – Коли ты, на свое везение, живой от нас ушел?
– Константин Фомич, – сказал Бестужев убедительно. – Я прошу у вас руки вашей дочери. Отнеситесь к этому со всей серьезностью. Это не экспромт, вызванный вашим неожиданным визитом, а твердое, давно принятое решение.
Пожалуй, он несколько озадачил золотопромышленника. Тот потерял некий злой напор, поджал губы, задумался, фыркнул:
– Надо же… Просишь?
– Я люблю вашу дочь, – сказал Бестужев. – И некоторые обстоятельства позволяют надеяться, что я, равным образом, ей не вполне безразличен.
– Да уж, обстоятельства… – выдохнул Иванихин, глядя на него какое-то время так, словно все же собирался броситься. – Ну что же, поручик… Это серьезный оборот дела, и обсуждать такие предложения полагается со всей степенностью и обстоятельностью. Коли вы ухитрились ускользнуть там, на горе, посреди города затевать с вами кулачную свару как-то и неудобно… Как выразился бы Исмаилка, нужно либо сразу резать, либо не трогать вовсе… К тому же я, некоторым образом, перед вами в долгу. А что до Таньки – у меня и раньше были подозрения, что некоторые стороны взрослой жизни ей уже знакомы не в теории. Ох, растить их без матери… Ну ладно, ротмистр, приступим к делу. Предложение ваше сделано по всем правилам. Позвольте вам по тем же правилам сразу и отказать. Не думайте, что я так говорю из-за сегодняшних… сюрпризов. Не обижайтесь, дорогуша, но в зятья вы мне никак не подходите.
– Объяснитесь.
– Помилуйте, это же на поверхности! Не спорю, вы – офицер, должно быть, дворянин… да? Отлично… Только прошли те времена, милейший Алексей Воинович, когда среди купцов величайшей честью почиталось отдать дочь за дворянина. Кое-кто, правда, и ныне не прочь спихнуть дочурку «под герб», но, заверяю вас, лично я не ощущаю в том никакой потребности. Она – Иванихина, ротмистр. Урожденная Иванихина. И коли уж бог не дал сына, законного наследника, следует с максимальной пользой выдать замуж дочь. Что у вас – офицерское жалованье? Карьерные перспективы – полковник через семь-восемь годочков, а то и позже? Имение, быть может? Десятин двести? – он весьма иронически произнес последнее слово.
– Меньше, – признался Бестужев. – Гораздо меньше.
– Вот видите… Ну какой из вас жених для Иванихиной? Нет, я не поскупился бы на приданое, но не в том дело, не в том… Жених, ротмистр, на примете имеется давно. Слава Серебряков. Не в пример своей беспутной сестрице, крайне толковый молодой человек, заканчивает Горный институт, к золотодобыче относится со всей серьезностью… вы вообще знаете, что такое в шантарской золотодобыче Дмитрий Кузьмич Серебряков?
– Наслышан.
– Тем лучше, – кивнул Иванихин. – В должной мере сможете оценить мои стратегические замыслы. Мы ведь не тупые, стратегию понимаем. Так вот, соединение в будущем иванихинских и серебряковских приисков дает, милейший Алексей Воинович, уж простите на дерзком слове, целую золотую империю. Я не вечен, а Серебряков и вовсе стар. Вячеслав справится. А каковы перспективы – я ведь собираюсь будущее Танькино приданое приумножить и расширить, новые прииски открываются, золотишко разведано, машины выписаны, котлы, вслед за моим американским Круксом еще дюжина едет, я намерен развивать индустриально этот дикий край… И что же, прикажете все разрушить только из-за того, что взбалмошной Таньке понадобилось затащить вас в постель, а вы, побывавши там, к ней воспылали? – Он покачал головой. – Простите, милейший, это совершенно ненужная в данном случае лирика. Вынужден решительно пресечь, уж поймите правильно.
Говори он с насмешкой, с нескрываемой враждебностью – Бестужеву, пожалуй, было бы легче. Но Иванихин ронял свои жуткие для Бестужева фразы разумно и взвешенно, деловито, серьезно, тоном словно бы приглашал к пониманию…
– А вы уверены, что она…
– Ох, только не нужно этого… – поморщился Иванихин. – Бегство из дома на лихой тройке, отчаянный поп венчает, цимбалы и кимвалы, с милым рай и в шалаше… Алексей Воинович, я немного знаю свою дочь. Девчонка, сорванец, ветер в голове, из пистолетов палит, на коне скачет в мужских портках… но это наносное. Издержки юного возраста. Голова, смею вас заверить, у нее иванихинская. Светлая голова. Купеческая, простите. Рай в шалаше – сие не для Таньки, уж позвольте заверить. Никак не по ней. Никуда она с вами не сбежит, поскольку знает прекрасно, что лишу всего, – и знает, что слов на ветер не бросаю. В конце-то концов, Слава – не старый черт со знаменитой картины «Неравный брак», там еще у художника фамилия неприличная, вроде пуканья… Молодой, пригож, обращение понимает, Таньке не противен. Стерпится – слюбится, не нами сия истина придумана. Ну поймите вы, Алексей Воинович! Вы – это вы, а вот мы – это совсем другое. Мы, миллионщики, промышленники, вроде королей – детей обязаны женить и замуж выдавать не по сердечной привязанности, а в видах будущего делового благоприятства. Я с вами предельно откровенен, и, поверьте моему честному слову, – все именно так и обстоит. То есть Танька именно такова, какой я ее вам представил. Не побежит сломя голову в шалаш, бросив все, отцом нажитое…
– Но ведь вы делаете несчастной вашу дочь! – вырвалось у Бестужева.
– Я?! – искренне удивился Иванихин. – Да с чего вы взяли?! С какой стати? Будь у вас дети, поняли бы, что я ее, наоборот, стремлюсь сделать счастливой. Чтобы жила в богатстве и довольстве, хозяйкой будущей золотой империи, а не женой, простите, рядового офицерика, пусть даже с приличным жалованьем и казенной квартирой вкупе с казенными дровами… Вот где было бы несчастье! – Он поднял ладонь. – Все, Алексей Воинович, поговорили. Вы – человек крепкий, стреляться не побежите, перестрадаете. Какие ваши годы, их, красавиц, на белом свете столько… Ну, поманила девчонка, ну, произошло… Бывает. Не про вас она, ротмистр, лучше сразу себе это в голову вбейте. И я вас убедительно прошу: извольте уж и дорогу в мой дом забыть, и Таньку. Я, со своей стороны, все забуду, вот и выйдет так на так. А то уже слухи по городу поползли касаемо вас с ней, да будет вам известно. Сие не смертельно, но докучливо. Пора решительно пресечь… Ну, мы друг друга поняли?
– Подождите! – сказал Бестужев, видя, что Иванихин собирается уйти. – Об этих слухах… Кто их распускает?
– Ну, милейший… – поморщился Иванихин. – Какое вам, собственно, дело? Не тот случай, когда следует привлекать служебные возможности. Вы же мужчина, перестрадайте…
– Не в том дело, – заторопился Бестужев, горячечно выпаливая слова. – Константин Фомич, я почти вышел… почти отыскал того, кто стоит за нападениями на золотые караваны, за всеми смертями… Он это почуял, меня пытаются скомпрометировать… Кто вам сообщил, что я и ваша дочь… Мне важно это знать, поймите, дело не в сплетнях, все сложнее. Вашими руками меня пытались убрать… Благо повод наилучший и убедительный… Кто вам сообщил?
– Вот что, хороший мой, – серьезно, твердо сказал Иванихин. – Что ловите этого мерзавца – спасибо. Земной поклон. Святое дело. Если потребуется денежная помощь или содействие – всегда к вашим услугам. Но вот этого… не надо. Тут вы – пальцем в небо.
– Кто вам сообщил?
– Сорока на хвосте принесла, – отрезал Иванихин. – Алексей Воинович, мы хорошо поговорили, я, признаюсь, изменил отношение к вам в лучшую сторону… и не нужно меня разочаровывать, ладно? Давайте останемся при уговоре. Таньку – забудьте. Не буду у вас вымучивать честного офицерского слова – просто, полагая вас человеком порядочным и разумным, считаю, что вы взвесите мои слова, обдумаете и признаете мою правоту. Иначе, простите, законным образом в порошок сотру-с… Словом, поговорили и разошлись. А этого не надо. Кто, да почему, да когда… Всё. Поговорили. Позвольте со всем расположением откланяться…
Он приподнял белый картуз и отошел, скрывшись вскоре из виду. Бестужев остался стоять, чувствуя себя уничтоженным. Самое скверное – он видел в словах Иванихина резон, сердцем не мог примириться, а вот умом чувствовал резон. Не хотел верить, что Таня поступит согласно отцовской воле, но подозревал, что именно так и произойдет, как-никак был не романтичным юнцом, а взрослым человеком, офицером, жандармом, знающим, сколь сложна жизнь и насколько она не похожа на сентиментальные романы…
Но сердце, что поделать с ноющим сердцем?!
Он взял себя в руки ценой громадных усилий, потому что не мог позволить такую роскошь – предаваться меланхолии. Его ждала работа. Сжав зубы, стараясь ни о чем не думать вообще, вышел из парка, шагал вдоль тротуара, пока не заметил свободного извозчика. Замахал ему, прыгнул в пролетку:
