Ознакомительная версия.
– Указ ближнего государева боярина Артамона Сергеевича Матфеева, объявил придворный служитель и, развернув, прочитал грамотку. «Царственной большой печати сберегатель приговорил служилого немца капитана Корнея Фондорина не мешкая из Разбойного приказа отпустить, ибо вины на нем нет, о чем ему, боярину, ведомо. А ежели кто тому капитану Фондорину чинил бесчестье или обиду, того обидчика, на кого Корней покажет, заковать в железа и бить кнутом нещадно, даже до полуста раз».
Из тени вышел и второй. В серебряном кафтане, островерхой собольей шапке, лицом черен.
– Иван… Иван Артамонович, – всхлипнул фон Дорн, еще не до конца поверив в чудо.
– Указ боярина слыхал? – строго спросил арап у дьяка. – Вели руки развязать. Кнута захотел?
Пытошный дьяк, и без того бледный, сделался вовсе мучнистым.
– Знать не знал, ведать не ведал… – залепетал. – Они и именем не назвались… Да господи, да если б я знал, разве б я… – Поперхнулся, закричал. – Веревки снимайте, аспиды! Одежу, одежу ихней милости поднесите!
Матфеевский дворецкий подошел к Корнелиусу, хмуро оглядел его, помял сильными, жесткими пальцами ребра.
– Цел? Поломать не успели? К службе годен?
– Годен, Иван Артамонович, – ответил фон Дорн, натягивая телогрей от обрывков рубахи отмахнулся. – Но еще немножко, и надо бы отставка. По увечности.
Арап покосился на дыбу, на жаровню.
– Ну, я тебя на воле подожду. Тут дух тяжелый. Только недолго. Корней. Служба ждет.
Вышел.
Корнелиус помял задеревеневшие запястья. Вот так: «Вины на нем нет, о чем ему, боярину, ведомо» – и весь сказ. Нет, определенно в русском судопроизводстве имелись свои преимущества.
Он повернулся к Силантию, взял одной рукой за бороду, другой ударил в зубы – от души, до хруста. Не за то, что палач, а за прибаутки и за «червя».
Подошел к дьяку. Тот зажмурился. Но вся злоба из капитана уже вышла с зуботычиной, потому дознавателя фон Дорн бить не стал, только сплюнул.
Иван Артамонович ждал в санях, рядом – медвежья шуба, приготовленная для Корнелиуса.
– Быстро управился, – усмехнулся арап. – Не сильно обидели, что ли?
Капитан скривил губы, садясь и укутываясь в шубу.
– Ну их, собак. Только руки грязнить. Спасибо, Иван Артамонович. Ты меня выручил.
– Грех верного человека не выручить. – Арап тронул узорчатые вожжи, и тройка серых коней покатила по желтому снегу. – Адам Валзеров до меня только в полдень добрался, прежде того я с боярином в царском тереме был. Как прознал я, что тебя в Разбойный сволокли, сразу сюда. Хорошо, поспел, а то тут мастера из человеков пироги с требухой делать. Только вот что я тебе скажу, Корней. Рвение трать на солдатскую службу, лазутчиков у боярина и без тебя довольно. То во дворце подслушиваешь, то к злохитрому Таисию на двор забрался. Поумерь пыл-то, поумерь. Что мы тебя из пытошной вызволили, за то не благодари. Артамон Сергеевич своих ревнителей в беде не бросает – об этом помни. А что Таисий, пёс латинский, заодно с Милославскими, про то нам и так ведомо, зря ты на рожон лез. Ничего, как наша возьмет, со всеми ними, паскудниками, расчет будет.
– Как это – «наша возьмет»? – спросил капитан.
– А так. Завтра поутру придет московский народ в Кремль, большой толпой. Станут Петра царем кричать, а в правительницы царицу Наталью Кирилловну. Уж ходят наши по Москве и посадам, шепчут. Федор и Иван-де слабы, немощны. Лекаря говорят, оба царевича на свете не жильцы, в правители не годны. Иди, капитан, отсыпайся. Не твое дело боярским оком и ухом быть, твое дело шпагу крепко держать. Завтра будет тебе работа. С рассвета заступишь со своими на караул вокруг Грановитой палаты, там будет Дума сидеть. Стремянных и копейщиков близко не подпускай. Если что – руби их в капусту. Понял, какое тебе дело доверено?
Что ж тут было не понять. В капусту так в капусту. Корнелиус блаженно потянулся, окинув взглядом белую реку с черными прорубями и малиновую полосу заката на серебряном небе.. Жить на Божьем свете было хорошо. А чудесный спаситель Иван Артамонович хоть и черен ликом, но все равно ангел Господень, это теперь окончательно прояснилось.
* * *
Отсыпаться Корнелиусу было ни к чему – слава богу, наспался, належался в «щели». Отдав поручику необходимые распоряжения по роте (проверить оружие и амуницию, из казармы никого не отпускать, шлемы и панцири начистить до зеркального блеска), фон Дорн переоделся, опрокинул на ходу чарку водки – есть было некогда, хоть и хотелось – и в седло.
До Каменных Яузских ворот доскакал в десять минут, а там уж начиналась и черная Семеновская слобода. От нетерпения, от радостного предвкушения не хватало воздуха, так что дышал не носом – глотал морозный воздух ртом. Раз Вальзер дожидался арапа в Артамоновском переулке, стало быть, во-первых, жив и невредим, во-вторых, благополучно добрался до дому, в-третьих, никуда не сбежал и, в-четвертых, истинно благородный, достойный человек, в чем Корнелиус никогда и не сомневался. Ну разве что в минуты слабости, когда лежал в холодной и тесной «щели». Постыдная гадина шевельнулась в душе и теперь, зашипела:
«Это он не тебя спасти хотел, а боялся, чтоб ты под пыткой его не выдал, вот и побежал к Матфееву» – и тут же была с омерзением попрана и растоптана.
Брат Андреас говорил: «Никогда не думай о человеке плохо, пока он не сделал дурного». А уж если человек сделал тебе хорошее, то подозревать его в скверном тем более грех.
Когда же узенькое сторожевое окошко дубовых ворот раскрылось на стук и Корнелиус увидел просиявшее радостью лицо аптекаря, подлое шипение и навовсе забылось.
– Боже, Боже, – всё повторял Вальзер имя, которого обычно не употреблял, ибо, как известно, почитал религию пустым суеверием. – Какое счастье, господин фон Дорн, что вы живы! Я просто не верю своим глазам! О, как я терзался, представляя, что вас убили, или ранили, или самое страшное – отвели в Разбойный приказ! Даже обладание Замолеем не облегчало моих мук!
– Так книга у вас? – спросил капитан, спешиваясь. – Вы ее донесли? Браво, герр Вальзер. Надеюсь, оклад от нее не оторвали, чтоб избавиться от тяжести?
Аптекарь подмигнул:
– Не волнуйтесь, не оторвал. Вся ваша добыча в алтын-толобасе.
– Как «вся»?!
Корнелиус замер у коновязи с уздечкой в руке. О таком он и не мечтал!
– Но… Но мешок был неподъемен, даже я еле его тащил! Как вы смогли один, ночью, пронести такую тяжесть через весь город, мимо всех застав и решеток? Это невероятно!
– Вы совершенно правы, – засмеялся Вальзер. – У первой же решетки меня схватили за шиворот… Да идемте же в дом, холодно.
Свой рассказ он продолжил уже в горнице, где горели яркие свечи, на стене жмурился африканский крокодил, а на столе, посверкивая гранями, стоял графин резного стекла с темно-рубиновой жидкостью.
– …Схватили, кричат: «Кто таков? Вор? Почто без фонаря? Что в мешке – покража?» И не обычные уличные сторожа, а самые настоящие полицейские стражники – земские ярыжки.
– А вы что? – ахнул фон Дорн.
– Вы знаете, герр капитан, я человек честный, врать не люблю. Морщины собрались в плутовскую гримасу, совершенно не шедшую ученому аптекарю. – Отвечаю, как есть: «Да, в мешке покража. Лазил на митрополитов двор, украл полный мешок книг. Можете отвести меня обратно, вам за усердие по алтыну дадут, много по два. А поможете мне мешок до дома дотащить – я вам выдам по рублю каждому и еще по бутыли сладкого рейнского вина». И что вы думаете?
– Дотащили? – поразился Корнелиус.
– Мало того, что дотащили, так еще и охраняли, через канавы под локотки переводили, а после, когда расплатился, долго кланялись. Просили впредь не забывать, если какая надобность.
– Вы просто великолепны! Я хочу за вас выпить!
Капитан потянулся к заманчиво посверкивающему графину, рядом с которым стояли две глиняные кружки, каким на торжке в хороший день цена полкопейки. Только в нелепом жилище чудака-аптекаря благородное венецианское стекло могло соседствовать с грубой ремесленной поделкой.
Вальзер придержал пробку.
– Нет, мой милый Корнелиус. Вы ведь позволите мне вас так называть? Здесь драгоценное кипрское вино, которое я давно берёг именно для этого торжественного дня. И мы с вами непременно выпьем, но не здесь, а внизу, рядом с нашим великим трофеем.
– Так идемте ж скорей!
Вдвоем они сняли обе каменные плиты, по деревянной лесенке спустились в потайной подвал.
Отрытый толобас с откинутой крышкой был до половины заполнен книгами в радужно искрящихся обложках. Капитан благоговейно опустился на колени, погладил пальцами смарагды, яхонты, лалы.
– А где Замолей? Что-то я его не вижу.
– Он здесь, на столе. Я не мог удержаться и заглянул в текст.
– И что? – Фон Дорн с любопытством взглянул на раскрытый том, серевший в полутьме широкими страницами. – Вы сможете это прочесть?
Ознакомительная версия.
