Ознакомительная версия.
Фандорин повернулся к реке. Широкая, ко всему безучастная, она поблескивала розовыми чешуйками. Эраст Петрович чуть наклонился, прищурился. На миг зажмурился, а, когда снова открыл глаза, они горели ледяной яростью. Фандорин издал нецивилизованный звук, весьма похожий на рычание. Дернулся бежать за Клочковым – но оглянулся на кусты и, чертыхнувшись, вернулся к месту убийства.
Перевернул докторшу на спину, влепил ей несколько быстрых пощечин, чтобы привести в чувство.
Аннушкина заморгала, недоуменно уставилась на Фандорина. Слабо вскрикнула:
– Боря! Убили Борю… Ну, и я умру. Зачем теперь…
Она сунула руку за пояс. Блеснуло острие скальпеля – Эраст Петрович едва успел перехватить запястье.
– Слушайте, у меня нет на вас времени, – зашипел он, вырвав инструмент. – Вы, конечно, можете наложить на себя руки. Мир много не потеряет. Но вы ведь, кажется, вынашиваете ребенка? Так живите, черт бы вас побрал. Попробуйте быть женщиной, а не пародией на мужчину. Человек вы скверный и скорее всего вырастите сына или дочь своим подобием. Но может быть, и нет. С детьми всегда есть шанс, что они окажутся лучше своих родителей. Уж побольше, чем на то, что у гадюки вырастет не ядовитое потомство. А есть люди, которые не лишают шанса даже гаденышей…
– Что за бред вы несете? – Аннушкина смотрела на его искаженное бешенством лицо с ужасом. – Вы на себя не похожи. Какая муха вас укусила?
Когда клокочешь от ярости на себя за то, что совершил ошибку, которую уже не исправить, нужно выдавить это разъедающее душу чувство, как гной из нарыва: облечь в слова и выплюнуть их.
Так Фандорин и сделал. По-японски – чтобы докторша не узнала то, чего ей знать незачем:
– Хидои матигаи о окаситэ симатта!
Выплюнул отраву – и сразу стало легче.
– А? – пролепетала Людмила Сократовна.
– Да черт с вами. Поступайте как з-знаете.
Он распрямился, оглянулся на закат.
Скоро, совсем скоро стемнеет.
* * *
С края высокого берега, куда не достигал кустарник, было видно далеко вперед. Маленькая фигурка Клочкова двигалась короткими рывками. Через каждые пятнадцать или двадцать шагов титулярный советник останавливался и смотрел вниз – выглядывал в расщелинах и меж камней Шугая с его челноком.
Фандорин же бежал не останавливаясь, и расстояние быстро сокращалось. Оставалось шагов двести, когда Сергей Тихонович вдруг закричал:
– Стой! Стой! Буду стрелять! – Обернулся, увидел Эраста Петровича, показал вниз: – Вон он! Вон!
От подножия утеса отделилась черная тень, выскользнула на более светлое место, и стало видно, что это маленькая лодка, а в ней человек. По меховой шапке, по звериной ловкости, с которой человек управлялся с веслом, Фандорин узнал Шугая.
Па! Па! Па! – трескуче, но не так уж громко ударили пистолетные выстрелы.
Круча в этом месте была даже не отвесной, а втянутой внутрь – река сильно подмыла берег. Сверху вниз – не больше пятнадцати метров, пустяк для хорошего стрелка, однако Клочков к числу таковых, кажется, не относился.
Эраст Петрович ускорил бег.
Было видно, как гребец откладывает весло, выгибается, странно подносит руку ко рту, будто показывает Клочкову сжатый кулак.
Товарищ прокурора схватился обеими руками за горло, зашатался – и, перекувырнувшись, полетел вниз. Как тело упало в воду, Фандорину было не видно, но донесся шумный всплеск.
Теперь гребец заработал веслами со всей мочи – они так и замелькали. Подхваченный течением челнок стал быстро удаляться.
При необходимости Эраст Петрович умел бегать не только по-стайерски, но и по-спринтерски. Когда во время последней олимпиады американец Арчи Хан поставил рекорд в забеге на 200 ярдов, Фандорин устроил себе экзамен – пробежал ту же дистанцию, и всего на пол-секунды медленнее. Поэтому он вполне мог бы побегать наперегонки с гребцом. За пять, много десять минут наверняка поравнялся бы с лодкой, а сделанный на заказ «франкотт» – не карманный «браунинг», достал бы и со ста метров.
Но ни пяти, ни тем более десяти минут не было. Солнце уже скрылось за лесом, и речной простор темнел прямо на глазах. Под обрывом уже ничего не было – лишь черная мгла.
– Свет погас, занавес раздвигается, – пробормотал Эраст Петрович осипшим от ненависти голосом. – Остается явление п-последнее.
Прогулочным шагом, никуда не торопясь, он шел вдоль берега назад к больничной пристани. Спешить было некуда. Луна еще не взошла, а последнее явление драмы требовало хотя бы минимального освещения. Край неба время от времени озарялся бледными сполохами, там порокатывала первая осенняя буря, пока далекая, но после каждой вспышки пейзаж делался еще темней.
Настроение было под стать состоянию природы: черное, безветренное, тихое, но с предчувствием молний, грома и шквального ветра. Однако Эраст Петрович размышлял о чем угодно, только не о предстоящей разрядке – по-гурмански оттягивал момент, когда боль, напитавшись возмездием, отпустит и утраченная гармония восстановится.
Река сделала поворот; во мраке, будто огромный холщовый лоскут, засерел остров – теперь, это действительно был одинокий парус: корабль, брошенный командой. Ни одного окна не светилось и в больнице. Фандорин подумал, что Людмила Сократовна самоубийством не покончит – не тот характер. Должно быть, всё сидит в темноте, горюет над своим Русланом. Будь это обыкновенная женщина, следовало бы ей помочь, но Аннушкина справится. Помощи и сочувствия, уж особенно со стороны мужчины, ей не нужно.
В лодку Эраст Петрович сел не сразу. Сначала выкурил сигару, встав за сарайчиком, чтобы с острова не было видно огонька.
Но вот на небе, всё еще безмятежно чистом, замерцал холодный свет – вышла луна. Фандорин отшвырнул сигару и с бьющимся от сладостного предвкушения сердцем быстро сел за весла.
Греб он бесшумно и мощно, поминутно оглядываясь на скалу – она стремительно приближалась.
Ну-ка, что там с подъемником?
Эраст Петрович удовлетворенно улыбнулся, сам себе кивнул. Он, конечно, был уверен, что теперь ошибки не будет – и всё же испытал огромное облегчение. Покидая остров, благочинный с монахинями должны были оставить корзину лифта внизу, она же была поднята. И у причала покачивался маленький челнок.
Всё. Мышь в мышеловке.
Обогнув скалу, Эраст Фандорин подплыл к «гнилому зубу». Нашел знакомую дыру, куда отлично втыкалось весло. Привязал лодку. Полез.
Через минуту он был уже наверху, но вскарабкался на кромку не сразу – сначала осторожно выглянул.
Объект находился именно там, где следовало. Внутри змеиного вольера, перед киотом шевелилась полусогнутая фигура.
Эраст Петрович подтянулся, беззвучно встал на ноги, двинулся вперед.
А что поделывают гадюки?
Проблема змей была решена просто. В выбоине на каменистой земле белело молоко, рядом валялся кувшин. Изголодавшиеся рептилии облепили кормушку со всех сторон, жадно шевеля хвостами.
– Запасливый вы человек, Сергей Тихонович, – одобрительно сказал Фандорин. Черная тень дернулась, распрямилась. – И лодочку приберегли, и молочком разжились. Я ведь, когда давеча подсказал вам, где искать тайник, предполагал, что вы действуете в паре с Шугаем. Невозможно было поверить, что хилый и слабосильный господин Клочков способен на акробатику – карабкаться по крутому склону, прыгать с обрыва и прочее. Коробочка открыла мне глаза. Шугай в ваши секреты не посвящен. Зачем вам делиться?
В руке у Фандорина был револьвер, но титулярный советник на оружие не смотрел. Он вообще не выглядел напуганным.
– Как вы догадались? – спросил Клочков, и в голосе было одно лишь любопытство.
– Говорю же: коробочка. Которую вы швырнули с обрыва в реку. Если бы в ней был пузырек, она бы утонула. Но коробочка покачивалась на воде – значит, пустая. Только в тот миг я понял, что сделал ужасную ошибку. Я не учел, что морфий – отличное средство, позволяющее самому слабому и робкому человеку на время делаться бесстрашным и ловким. Мой просчет стоил жизни Ольшевскому. Это ведь вы его вспугнули, верно? И записку за него накалякали. А Шугай сидел и ждал, когда беглец выйдет прямо на него. Охотник действовал по вашей указке. Сначала вы попробовали подставить под его иглу меня, чтобы я вам не мешал. Вы ведь к тому времени уже догадались, где у игуменьи может быть тайник. Когда же я оказался не такой простой мишенью, вам в голову пришла идея поизящней: игуменью убил Ольшевский – его должен был изобличить двугривенный; Ольшевского убил Шугай; он же убил и вас, прямо у меня на глазах. Никто вас не разыскивает, вы покоитесь на речном дне. Концы в воду. А вы спокойно плывете к тайнику, забираете приз – и весь мир у ваших ног.
– Всё так, – рассмеялся Сергей Тихонович. – Вы умнейший человек, господин Фандорин. И я очень благодарен вам, что вы научили меня, как избавиться от пагубной зависимости. Сегодня я сделал инъекцию в последний раз. Иначе у меня не хватило бы сил грести против течения. Вы правы, я совсем не Геркулес. Сейчас я вас, извините, пристрелю. А то как раз добрался до тайника, и тут вы со своими разговорами…
Ознакомительная версия.
