— Кстати о Шатилове, лорд Пауэрскорт. Вы, случайно, его не видели? Поговаривают, что он пропал.
— К этому ничего не могу прибавить, — откликнулся Пауэрскорт. — Знаю лишь, что капитан захватил Мартина и привез его в особняк, расположенный на окраине Царского Села.
Хватов быстро строчил. Прежде чем заговорить дальше, Пауэрскорт вежливо подождал, когда тот поставит точку.
— Капитан Шатилов был настойчив в своем желании выяснить, о чем Мартин говорил с царем. Почти так же настойчив, как вы, генерал. Это просто поразительно, как все разведывательные агентства заинтересованы в одном и том же!
Хватов хмыкнул:
— Продолжайте, продолжайте, милорд. И что же рассказал ему Мартин?
— Ничего.
— И как тогда поступил Шатилов?
— Он запорол его до смерти, генерал.
— В самом деле? — Хватов оторвался от записей и покачал головой. — Ну, это непрофессионально! Люди не должны умирать на первом же допросе!
— Может статься, у него было слабое сердце, генерал. А может, британские дипломаты живут в таком мире, где людей не принято пороть кнутами. Нет у них к этому привычки.
— Здесь вы, возможно, правы, лорд Пауэрскорт. — Хватов снова принялся строчить. — Так вы уверены в том, что Мартин ничего не сказал перед смертью?
— Ни слова, генерал.
— Ни слова? Угу. Скажите, однако, каков источник этой информации? Откуда она у вас?
— Ну как же, генерал, — Пауэрскорт изобразил невинность. — От самого капитана Шатилова.
— Вот как? — подчеркнуто переспросил генерал. — И не было ли это последним, что сделал капитан перед тем, как исчезнуть? Не следует ли нам ожидать, что он появится ранним утром на Невском подобно тому, как появился ваш Мартин?
К этому времени Пауэрскорт утвердился в мысли, что именно он откроет Хватову. Он уже рассказал о том, как умер Мартин. Еще он расскажет о разговоре Мартина с царем, дав понять, что теперь переезд царского семейства в Норфолк выглядит маловероятным. И еще, если потребуется, расскажет о смерти Шатилова и перестрелке в поезде. Однако ни при каких обстоятельствах, из лояльности к царю, не обмолвится о гемофилии. Он был уверен в том, что царю это было бы неприятно.
— Тут я ничего не могу вам сообщить, — уклончиво ответил он генералу, не желая втягиваться в обсуждение обстоятельств смерти капитана. Хотя тот умер, строго говоря, в результате удара о мост, враждебно настроенный обвинитель мог с легкостью этот факт перетолковать и вменить его в вину Пауэрскорту и его спутникам.
— Понятно, — протянул Хватов, покусывая кончик ручки и пристально глядя на англичанина. — Пожалуй, мы вернемся к этому позже. А сейчас скажите же, о чем все-таки беседовали Мартин и государь?
И тогда Пауэрскорт выложил свою реконструкцию событий: обращение царя к королю с просьбой принять жену и детей в Англии, приезд Мартина с ответом, что их готовы принять в Норфолке, заминку с осуществлением этого плана по причинам, пока неясным.
— И что, Его Величество сам вам об этом сказал? Кто-нибудь еще присутствовал на вашей встрече?
— Мы говорили с глазу на глаз, генерал, и нет, царь мне этого не говорил, я сам рассказал ему это.
— Вы, лорд Пауэрскорт? Но как вы могли узнать? Вас ведь там не было!
— Если позволите, генерал, я это вычислил. Не стану распространяться о своих методах, но Его Величество подтвердил мне, что в той или иной степени я прав.
Хватов, похоже, пришел к какому-то выводу.
— Думаю, лорд Пауэрскорт, это не все. Думаю, у вас за душой имеется еще что-то. Думаю, вам есть что поведать, к примеру, об обстоятельствах смерти капитана Шатилова. Я задам вам на этот счет только один вопрос. Вот если его найдут мертвым, Шатилова, как, на ваш взгляд, будут выглядеть обстоятельства его смерти? Вы ведь мастер реконструкций, не так ли? В бою он погиб или это несчастный случай?
— Поскольку мне об этом решительно ничего не известно, генерал, я бы предпочел воздержаться от комментария, — ответил слегка взмокший от напряжения Пауэрскорт.
— Ну хорошо. Я вас прощаю, — улыбнулся Хватов. — Есть еще кое-что, о чем вы умалчиваете, но я об этом уже и так знаю. Не бойтесь. В этом смысле ваше молчание вызывает лишь уважение. Итак… Итак, что мы сделаем с мисс Бобринской? Думаю, вы можете сообщить ее друзьям, что сегодня к вечеру она вернется домой.
И с этим сияющий как медный грош Хватов сопроводил их вниз по лестнице, и даже на свежий воздух. Они попрощались, пожав друг другу руки. На этот раз из подвала не доносилось ни жутких звуков, ни отвратительной вони.
— Что он тебе такое сказал напоследок? — спросил Джонни Фитцджеральд, когда они отошли на приличное расстояние от здания охранки.
— Да о том, что он знает, о чем я умолчал. Думаю, он имеет в виду гемофилию. Уж как он о ней узнал, даже не представляю. Могу лишь надеяться, что в охранке умеют хранить секреты, не то вся Российск ая империя прознает об этом, не пройдет и полгода.
Вечером того же дня лорд Фрэнсис Пауэрскорт сидел рядышком с Рупертом де Шассироном в заднем ряду университетского театра, ожидая, когда начнется спектакль. Наташу Бобринскую и впрямь выпустили из заточения, она была уже дома, приходила в себя от пережитого. Позже вечером они втроем — Наташа, Шапоров и Пауэрскорт — собирались поужинать в том ресторане на Невском, где уже не раз бывали. Джонни и Рикки Краббе вдвоем отправились куда-то, где рассчитывали понаблюдать за местными птицами, вроде бы на Васильевский остров. После этого, с содроганием услышал Пауэрскорт, Рикки собирался пригласить своего нового друга к себе на квартиру, угостить различными водками, настойками и наливками. Де Шассирон извиняющимся тоном говорил о пьесе, которую им предстояло увидеть.
— Не настраивайтесь на что-то особенное, Пауэрскорт, это вам не Вест-Энд. Вообще, особенно не настраивайтесь. Студенты бастуют — английское отделение университета добилось разрешения на спектакль только потому, что пьеса не входит в учебную программу. Профессор английского, большой любитель драмы, сам перевел пьесу. Он перевел и поставил уже два опуса этого автора, первый я тоже видел. Этот называется «Вишневый сад», в прошлом году была премьера в Москве.
— А что за автор? Мне что, следовало о нем слышать, раз профессор так упорно его переводит? Он знаменит?
— Нет, он не знаменит — ну, может быть, пока нет, — сказал де Шассирон. — Уже умер, бедняга. Он был врач, Антон Чехов. И, знаете, совсем не стар был, когда умер.
Будь они в Лондоне, такая беспомощная и любительская постановка привела бы в раздражение их обоих. Профессорский перевод, судя по всему, был сделан неплохо, но некоторые из студентов-актеров, наверно, больше сил уделяли революционным сходкам, чем репетициям и заучиванию роли, а тот факт, что у суфлера, похоже, имелась только русская копия текста, отнюдь не делал жизнь легче, по крайней мере для Пауэрскорта. Если же добавить, что по-английски многие актеры изъяснялись отнюдь не в совершенстве, то понятно, что львиная доля диалогов ускользнула от его понимания.
Тем не менее он счел, что суть ему в основном ясна. Вишневый сад принадлежал миссис Раневской, которая в самом начале пьесы вернулась домой из Парижа. Поместье требовалось продать, чтобы заплатить семейные долги — если она не согласится вырубить вишневый сад, сдать землю под дачи для представителей нарождающейся буржуазии и в дальнейшем жить с ренты. Местный купец, поднявшийся из домовых слуг, предлагает ей помощь, но она отказывается. У нее есть две дочки, одна из них приемная, и пожилой брат, продажа поместья скажется на них самым плачевным образом. Еще есть старый слуга Фирс, который горюет о временах крепостного права, когда каждый знал свое место. Имеется и вечный студент по фамилии Трофимов. Всем этим персонажам, по ощущению Пауэрскорта, было как-то не по себе. Они не принадлежали этому времени и пространству. Они были неуместны в этой стране, которая стала для них почти чужой. Они шатко и неуверенно бродили между старым миром поместья Раневской и внешним миром, в котором придется жить, когда поместья у них не станет. В конце пьесы сцена совсем опустела, слышались только звуки поворачиваемого в замке ключа и отъезжающего экипажа. Наступившее молчание нарушилось меланхоличным стуком топора. И тут вдруг появился слуга. Его заперли в доме, забыли. И внезапно Пауэрскорт преисполнился горячего сочувствия к вишневому саду, к Чехову, к России. Старый порядок, когда все делились на слуг и господ, минул. Никто не знает, что явится ему на смену. Россию продают новому классу капиталистов, которые вырубят вишневые сады и выстроят виллы, в то время как бывшие владельцы отрекутся от всякой ответственности и вернутся к своим любовникам в Париж.
«Жизнь-то прошла, словно и не жил, — говорит восьмидесятисемилетний Фирс. — Силушки-то у тебя нету, ничего не осталось, ничего… Эх ты… недотепа!» Откуда-то сверху слышится звук лопнувшей струны, заунывный, тоскливый. Далеко в саду стучит по дереву топор…
