Валентин Лавров - Триумф графа Соколова

Ознакомительная версия.

Соколов остановился возле иконы Богородицы, намоленной им еще с детства, со всей искренностью благодарил за избавление от смерти и за помощь в должном воздаянии татям.

Сыщик заказал панихиду для трех новопреставленных — Эдвина, Михаила и Иосифа.

Благолепный священник отец Николай Воробьев, оправив седую, в мелких завитках бороду, осенил крестным знамением Соколова:

— Пошли тебе Господи успехов всяческих в борьбе со смутьянами и прочей мерзостью.

— Аминь! — живо откликнулся Соколов, поцеловал батюшке большую мягкую руку, пахнущую елеем, перекрестился и теперь уже без остановок полетел на Тверской бульвар.

В лицо бил суровый ветер. Соколов, столько переживший в последнее время, с наслаждением вдыхал в себя здоровый холод и все гнал и гнал жеребца.

Мартынов уже был в своем кабинете. Да не один. В мягком кресле возле стола сидел Джунковский, который только что за нераспорядительность распекал начальника московской охранки.

Джунковский радостно обнял Соколова:

— Живой? Ну слава Господу! Отравить тебя хотела? Ну и ну… У такого прекрасного человека, как полковник Хайрулин, такая дочь выросла. Уму непостижимо. У порядочных родителей нынче какие-то нравственные уроды родятся. Но главное, что ты, мой друг, жив!

— А что со мной случится? — невозмутимо отвечал Соколов. — Служба у нас спокойная, тихая.

Джунковский расхохотался.

— Тише некуда! В твоем подъезде — четыре трупа. — Перешел на серьезный тон: — Один убитый — сторож твоей усадьбы?

— Сторож, бывший шнифер и очень порядочный человек.

— Прими соболезнования! Но и поздравления. Идентифицировали остальных троих — опасные убийцы, судимые неоднократно. Все входили в боевую группу большевистской партии и давно находились в розыске. В последнее время выполняли партийные поручения — устраняли неугодных Ленину людей. Возможно, среди их жертв — прокурор Александров.

Мартынов счел нужным вставить слово:

— Вы, Аполлинарий Николаевич, конечно, герой! Расправиться врукопашную с тремя профессиональными убийцами — не шутка. Но надо было хотя бы одного, лучше двоих, оставить живым — нужны показания. Вы обязаны понимать: где-то притаились их сообщники.

Соколов усмехнулся:

— Другой раз сам, Александр Павлович, пойдешь брать убийц. Ты человек ловкий. Уж у тебя убийцы будут вести себя как паиньки: построятся в затылок и — раз-два, раз-два — походным маршем в Бутырскую тюрьму. А у меня так не получается, они почему-то сопротивляются.

Джунковский вмешался в перепалку:

— Вижу, молодые петушки больно клюются! Ликвидированы злодеи — это тоже превосходно. Но тех, кто непосредственно жег несчастного прокурора Александрова, кто замышляет взрыв в Зимнем, живых или мертвых, мы еще не нашли.

Соколов решил вновь повеселиться. Он достал свои золотые карманные часы «Павел Буре», открыл крышку, деловито сказал:

— Сейчас начнется сильный пожар в доме Четверикова, на Садовой-Черногрязской, возле Земляного вала. В клетке сгорят три злодея, в том числе Эдвин, он же Александр Степанович — один из руководителей боевой группы большевиков. Именно они создали большевистский крематорий — первый в России. И эти типы готовили взрыв в Зимнем дворце восьмого января. Теперь опасность миновала. На радостях следует гульнуть.

Джунковский и Мартынов вежливо улыбнулись шутке. По-другому воспринять слова Соколова они не могли.

— Но следует с особой энергией продолжить поиски Юлии Хайрулиной, — добавил Соколов.

— Ты, Аполлинарий Николаевич, абсолютно прав. Время не терпит. Надо срочно по всем адресам произвести обыски, выемки, аресты. — Джунковский ласково глядел в лицо Соколова. — Но как ты ловко провел в «Прогрессе» эту девицу!

Мартынов поддержал начальство:

— Боевики небось Ленину уже телеграмму отбили с сообщением о твоем «убийстве». Ай да молодец граф Соколов!

Джунковский продолжал:

— Это триумф, твой отец обязан тобой гордиться! — и еще раз встал на носки, нежно обнял Соколова и прижался торчащим жестким усом к шее Соколова.

— Полковник хорошее предложение сделал: надо отметить событие у Егорова, — сказал Мартынов.

— Я — за! — ответил Джунковский.

В этот момент в кабинете появился дежурный. Он доложил:

— Пожар и сильный взрыв в доме Четверикова у Земляного вала. Пожар быстро потушен. Обнаружена клетка с тремя обуглившимися трупами.

Соколову пришлось дважды за это утро наблюдать немую сцену: Мартынов и Джунковский на время от удивления лишились дара речи.

Буню похоронили на Пятницком кладбище рядом с Колей Жеребцовым.

Народу пришло немного, лишь свои.

Лушка, словно самая близкая родственница, вся облачилась в траур. Возле гроба она заходилась в рыданиях.

Соколов исполнил последнее желание бывшего шнифера — заглянул в его сундучок. Золота там не оказалось. Были лишь старые письма, перевязанные выцветшей ленточкой, давно ненужные квитанции и использованные железнодорожные билеты, всякого рода бумажки, затрепанная книжка «Мысли мудрых людей», две курительные пенковые трубки и прочие пустяки. Ничего похожего на клад там не было.

Для очистки совести Соколов несколько раз внимательно осмотрел этот хлам, постучал по дну — не двойное ли? Ничего!

Он уже хотел закрыть сундучок, чтобы уже никогда не брать его в руки, как внимание сыщика привлек лист бумаги. Неумелой рукой карандашом был начертан прямоугольник. На нем надпись: «Ф. Гааз». И стрелка, упирающаяся в подножие прямоугольника.

Какое отношение мог иметь к судьбе взломщика сейфов врач московских тюрем, святой доктор, про которого заключенные уже несколько десятилетий рассказывают трогательные легенды? К тому же умерший шестьдесят лет назад!

Несколько дней Соколов ходил сам не свой. Он отлично понимал, что с этой бумажкой связана большая тайна.

И вдруг сыщика осенило: «Так ведь это надгробие Гааза! А стрелка указывает на подножие памятника. Стало быть, клад зарыт в могиле? А похоронен доктор на Немецком кладбище, это всякий москвич знает, многие ему цветы носят».

В закатный вечерний час, когда морозило и сквозь черные сучья деревьев слабо розовело холодное небо, Соколов приехал на кладбище. Около ворот бегала стая громадных одичавших псов.

В неподвижном холодном воздухе стыла тишина. Вокруг — ни одной души.

Пустынной была и главная аллея, где находится могила тюремного доктора. В начале 10-го участка Соколов увидал за невысокой оградой надгробие с кандалами. Сыщик перчаткой смахнул с камня налипший снег. Прочел:

Припасенным металлическим прутом Соколов стал осторожно протыкать землю возле памятника. Штырь воткнулся во что-то металлическое.

На полуметровой глубине Соколов раскопал тяжелую шкатулку. Когда откинул крышку, то от удивления замер: она была верхом набита бриллиантовыми колье, подвесками, дорогими перстнями, изящными пасхальными яйцами от Фаберже, усеянными изумрудами, и прочим.

Сыщик отказался от своей доли и всю шкатулку передал окаменевшей от удивления Лушке.

Нежданно разбогатев, она не ушла от своих хозяев. По примеру «святого доктора» Гааза и своего благодетеля — великого сыщика Соколова она стала посещать тюрьмы, приносить несчастным людям утешение, а также шоколад, апельсины, пирожные. Для неимущих нанимала знаменитых адвокатов, да и просто помогала бедным.

Соколов еще прежде достал из старого дела полицейское фото. На нем Буня был еще довольно молодым, с шевелюрой курчавящихся волос, даже перед камерой тюремного фотографа не сдержавшего улыбку.

Невенчанная вдова повесит фото у себя в комнатушке и украсит розами, которые, в отличие от памяти, скоро увянут.

И теперь Лушке будет казаться, что она не одинока, а рядом тот, кого она искренне полюбила — до гробового исхода.

Ранним утром 6 января 1914 года Соколов прибыл в Петербург. Успел заглянуть в отцовский дом, поцеловал его жилистую, в старческих прожилках руку, справился о погоде и заспешил в «Асторию» — обосноваться в номере.

Сыщик привел себя в порядок и поспешил к Зимнему дворцу.

Сегодня, по древнему обычаю, состоялся Высочайший выезд на Иордань. В глазах рябило от зеленых, синих, багряных мундиров всех частей гвардии и войск.

Ознакомительная версия.