со стен. А у меня перед глазами стояла Варвара Тихоновна в том самом тесном, жалком голубом платье, в котором увидел я ее впервые. Горло мое сжалось, я заплакал.
На кладбище было людно. Ближе к могиле стояли соседи, бывшие коллеги по театру, антрепренеры. Чуть сбоку жались офицеры, несколько мужчин в штатском. Были и дамы хорошего общества, и семейные пары. Дальше шла самая разная публика. Тюльпанову в городе действительно любили и жалели. Смерть ее словно стерла все скандалы и сплетни, оставив лишь образ красивой, талантливой и в чем-то очень наивной женщины. Я крутил головой, пытаясь углядеть Трушникова, но увы. Он не появился.
На поминки я уже не поехал, вместо этого зашел в «Орла» и заказал себе обед со спиртным. Там в одиночку и помянул Варвару Тихоновну.
– Аркадий, ты что, напился? С ума сошел?
Борис поджидал меня у дома Трушниковых. Увидев, как я неловко вылезаю из экипажа и путаюсь в пледе, он подскочил ко мне, втащил через ворота во двор и прижал к столбу.
– Ты что, не понимаешь, что сейчас, может, самое важное случится? Завещание! Нашел время раскваситься, право слово.
– Оставь меня. Я был на похоронах. Все умерли, Боря, все кончено, и деньги – пыль.
– О… на философию повело. Плохо дело.
– Ох, Борис. Ты – умный человек, но ты не можешь чувствовать, как я… как мы!
– Не могу, конечно, не могу. Ну-ка, понюхай.
Он провел у моего носа склянкой. Из глаз у меня брызнули слезы.
– Вот, а теперь на́, пожуй, – он сунул мне что-то гадкое в рот, – и лицо холодненьким. Вот водичкой умоемся. Да не пихайся. Ты мне нужен активный и трезвый. Вот, вытрись – и вперед!
Самулович потащил меня ко входу. На подъездной дорожке разворачивалась старенькая бричка, только что высадившая седока. Тот самый поверенный, что был мне памятен еще по завещанию старшего Трушникова, поднимался по ступенькам. В руках он сжимал портфель. Мы поспешили за ним. Швейцар распахнул двери и принял верхнюю одежду. Мы прошли наверх.
Круглая гостиная, так памятная по прошлым посещениям, была ярко освещена. Зеркала завешены черным, запахи ладана и сосны еще витали в воздухе. На секунду мне стало страшно. Настолько все было похоже на тот вечер, когда вскрывали духовную Василия Кирилловича! Та же комната, тот же поверенный, то же серое с большой черной каймой платье на Ольге Михайловне, те же приглашенные. В какую-то безумную секунду я поймал себя на мысли, что ищу глазами Дмитрия Васильевича. Я потер лицо руками и опустился на стул.
Поверенный, что шел все это время с нами, подошел к Ольге Михайловне и что-то ей тихо сказал.
– Господа, – поднялась она. – Вы помните Афанасия Валериановича, который занимался делами моего покойного супруга. Дмитрий… тоже обратился к его помощи. – Она прижала ко рту платок и отвернулась.
Поверенный понимающе кивнул, раскрыл портфель и откашлялся.
– Спасибо, Ольга Михайловна, – голос у него был звучный, хорошо поставленный. – Позвольте выразить мои соболезнования. Скорбный, очень скорбный повод. Не мог представить, что так скоро вынужден буду снова посетить этот дом. Однако дело есть дело. Господа, Ольга Михайловна, позвольте коротко описать некоторые обстоятельства.
– Да давайте уже! Мы все ждем! – крикнул Оленев.
Все зашумели, возмущенные этой выходкой. Поверенный же возвысил голос и продолжил:
– …апреля сего года я был вызван в участок, где в то время под следствием содержался Дмитрий Васильевич Трушников. По его просьбе прямо в участке в присутствии трех свидетелей и строго в соответствии с требованиями, регулирующими порядок составления завещаний, изложенными в десятом томе Свода законов Российской империи, был составлен документ, который я имею честь сегодня огласить.
Он вскрыл плотный конверт и достал духовную.
– Будучи в полном уме и совершенной памяти и желая при жизни сделать все возможное для спокойствия дорогой моему сердцу Ольги Михайловны Трушниковой, урожденной Столбовой, а также для исключения тяжб и нерешенных вопросов по делам моим, оставляю следующее завещание. – Мы подались вперед. – Все мое движимое и недвижимое имущество, за исключением сумм, указанных в завещании ниже, и включая доли в компаниях и обществах, перечисленных в приложенной к сему документу описи, а также права истребования по векселям, права предъявления исков и прочее без возможности изъятия или ограничения таких прав, завещаю моему близкому другу Ольге Михайловне Трушниковой, перед которой считаю себя бесконечно и неискупимо виновным.
– Вот так Дмитрий Васильевич! Каков! – Оленев хлопнул себя по ляжкам.
– Да прекратите, князь, что вы, честное слово.
– Не мешайте читать завещание.
Загомонили прочие. Да только что говорить, когда первый абзац подвел, если можно так выразиться, черту. Прочее было уже не так уж и важно. Я во все глаза смотрел на Ольгу Михайловну. Она же отвернулась к окну и будто окаменела.
– Две тысячи фунтов стерлингов полагаю моему советнику мистеру Энтони Ричарду Бейли, эсквайру… – продолжал нотариус.
Слова его метались по комнате, отражались в глазах, отскакивали от предметов. Самулович сидел нахмурившись. Пухлые его руки крутили пенсне. Я неуверенно потянул его за рукав. Он нетерпеливо дернул подбородком.
– …в соответствии с законами Британской империи, – продолжал нотариус, – для чего рекомендую прибегнуть к услугам юридической фирмы «…», расположенной по адресу… в Лондоне. А также для оплаты услуг доктора Эдварда Читти, специалиста по семейному праву. Тысячу рублей завещаю Успенскому монастырю…
Я посмотрел на Ивана. Тот сидел, уткнувшись в книгу, будто и не решалась сейчас его судьба.
– Александра Васильевича Трушникова, дворянина Т-й губернии, – гудел голос, – и моего брата я считаю виновным во многих несчастьях, что произошли со мной, но более того, считаю его виновным в несчастьях других близких мне людей. И если свои обиды я ему прощаю, то другие слезы простить не могу и посему лишаю его любого права на мое наследство.
Князь хлопнул в ладоши и хохотнул, но быстро примолк под нашими взглядами.
– Ивана Федоровича Федорова, коего считаю своим братом, прошу великодушно простить меня за мою трусость и черствость. За то, что не оказывал ему ни поддержки, ни помощи в проклятые годы нашего детства и юности. Знаю его гордость и щепетильность и все-таки прошу его принять в память обо мне золотой портсигар, а также направляю о нем рекомендательные письма моим компаньонам и партнерам с просьбой оказать моему брату поддержку, если он решит к кому-либо из них обратиться. Копии рекомендательных писем прилагаются к завещанию.
Раздался резкий звук. Иван Федорович, до того сидевший с открытой книгой, с силой ее захлопнул. Он встал. Его смуглое лицо было пепельно-серым.
