Из тени вышел и второй. В серебряном кафтане, островерхой собольей шапке, лицом черен.
– Иван… Иван Артамонович, – всхлипнул фон Дорн, еще не до конца поверив в чудо.
– Указ боярина слыхал? – строго спросил арап у дьяка. – Вели руки развязать. Кнута захотел?
Пытошный дьяк, и без того бледный, сделался вовсе мучнистым.
– Знать не знал, ведать не ведал… – залепетал. – Они и именем не назвались… Да господи, да если б я знал, разве б я… – Поперхнулся, закричал. – Веревки снимайте, аспиды! Одежу, одежу ихней милости поднесите!
Матфеевский дворецкий подошел к Корнелиусу, хмуро оглядел его, помял сильными, жесткими пальцами ребра.
– Цел? Поломать не успели? К службе годен?
– Годен, Иван Артамонович, – ответил фон Дорн, натягивая телогрей от обрывков рубахи отмахнулся. – Но еще немножко, и надо бы отставка. По увечности.
Арап покосился на дыбу, на жаровню.
– Ну, я тебя на воле подожду. Тут дух тяжелый. Только недолго. Корней. Служба ждет.
Вышел.
Корнелиус помял задеревеневшие запястья. Вот так: «Вины на нем нет, о чем ему, боярину, ведомо» – и весь сказ. Нет, определенно в русском судопроизводстве имелись свои преимущества.
Он повернулся к Силантию, взял одной рукой за бороду, другой ударил в зубы – от души, до хруста. Не за то, что палач, а за прибаутки и за «червя».
Подошел к дьяку. Тот зажмурился. Но вся злоба из капитана уже вышла с зуботычиной, потому дознавателя фон Дорн бить не стал, только сплюнул.
Иван Артамонович ждал в санях, рядом – медвежья шуба, приготовленная для Корнелиуса.
– Быстро управился, – усмехнулся арап. – Не сильно обидели, что ли?
Капитан скривил губы, садясь и укутываясь в шубу.
– Ну их, собак. Только руки грязнить. Спасибо, Иван Артамонович. Ты меня выручал.
– Грех верного человека не выручить. – Арап тронул узорчатые вожжи, и тройка серых коней покатила по желтому снегу. – Адам Валзеров до меня только в полдень добрался, прежде того я с боярином в царском тереме был. Как прознал я, что тебя в Разбойный сволокли, сразу сюда. Хорошо, поспел, а то тут мастера из человеков пироги с требухой делать. Только вот что я тебе скажу, Корней. Рвение трать на солдатскую службу, лазутчиков у боярина и без тебя довольно. То во дворце подслушиваешь, то к злохитрому Таисию на двор забрался. Поумерь пыл-то, поумерь. Что мы тебя из пытошной вызволили, за то не благодари. Артамон Сергеевич своих ревнителей в беде не бросает – об этом помни. А что Таисий, пёс латинский, заодно с Милославскими, про то нам и так ведомо, зря ты на рожон лез. Ничего, как наша возьмет, со всеми ними, паскудниками, расчет будет.
– Как это – «наша возьмет»? – спросил капитан.
– А так. Завтра поутру придет московский народ в Кремль, большой толпой. Станут Петра царем кричать, а в правительницы царицу Наталью Кирилловну. Уж ходят наши по Москве и посадам, шепчут. Федор и Иван-де слабы, немощны. Лекаря говорят, оба царевича на свете не жильцы, в правители не годны. Иди, капитан, отсыпайся. Не твое дело боярским оком и ухом быть, твое дело шпагу крепко держать. Завтра будет тебе работа. С рассвета заступишь со своими на караул вокруг Грановитой палаты, там будет Дума сидеть. Стремянных и копейщиков близко не подпускай. Если что – руби их в капусту. Понял, какое тебе дело доверено?
Что ж тут было не понять. В капусту так в капусту. Корнелиус блаженно потянулся, окинув взглядом белую реку с черными прорубями и малиновую полосу заката на серебряном небе… Жить на Божьем свете было хорошо. А чудесный спаситель Иван Артамонович хоть и черен ликом, но все равно ангел Господень, это теперь окончательно прояснилось.
* * *
Отсыпаться Корнелиусу было ни к чему – слава богу, наспался, належался в «щели». Отдав поручику необходимые распоряжения по роте (проверить оружие и амуницию, из казармы никого не отпускать, шлемы и панцири начистить до зеркального блеска), фон Дорн переоделся, опрокинул на ходу чарку водки – есть было некогда, хоть и хотелось – и в седло.
До Каменных Яузских ворот доскакал в десять минут, а там уж начиналась и черная Семеновская слобода. От нетерпения, от радостного предвкушения не хватало воздуха, так что дышал не носом – глотал морозный воздух ртом. Раз Вальзер дожидался арапа в Артамоновском переулке, стало быть, во-первых, жив и невредим, во-вторых, благополучно добрался до дому, в-третьих, никуда не сбежал и, в-четвертых, истинно благородный, достойный человек, в чем Корнелиус никогда и не сомневался. Ну разве что в минуты слабости, когда лежал в холодной и тесной «щели». Постыдная гадина шевельнулась в душе и теперь, зашипела:
«Это он не тебя спасти хотел, а боялся, чтоб ты под пыткой его не выдал, вот и побежал к Матфееву» – и тут же была с омерзением попрана и растоптана.
Брат Андреас говорил: «Никогда не думай о человеке плохо, пока он не сделал дурного». А уж если человек сделал тебе хорошее, то подозревать его в скверном тем более грех.
Когда же узенькое сторожевое окошко дубовых ворот раскрылось на стук и Корнелиус увидел просиявшее радостью лицо аптекаря, подлое шипение и навовсе забылось.
– Боже, Боже, – всё повторял Вальзер имя, которого обычно не употреблял, ибо, как известно, почитал религию пустым суеверием. – Какое счастье, господин фон Дорн, что вы живы! Я просто не верю своим глазам! О, как я терзался, представляя, что вас убили, или ранили, или самое страшное – отвели в Разбойный приказ! Даже обладание Замолеем не облегчало моих мук!
– Так книга у вас? – спросил капитан, спешиваясь. – Вы ее донесли? Браво, герр Вальзер. Надеюсь, оклад от нее не оторвали, чтоб избавиться от тяжести?
Аптекарь подмигнул:
– Не волнуйтесь, не оторвал. Вся ваша добыча в алтын-толобасе.
– Как «вся»?!
Корнелиус замер у коновязи с уздечкой в руке. О таком он и не мечтал!
– Но… Но мешок был неподъемен, даже я еле его тащил! Как вы смогли один, ночью, пронести такую тяжесть через весь город, мимо всех застав и решеток? Это невероятно!
– Вы совершенно правы, – засмеялся Вальзер. – У первой же решетки меня схватили за шиворот… Да идемте же в дом, холодно.
Свой рассказ он продолжил уже в горнице, где горели яркие свечи, на стене жмурился африканский крокодил, а на столе, посверкивая гранями, стоял графин резного стекла с темно-рубиновой жидкостью.
– …Схватили, кричат: «Кто таков? Вор? Почто без фонаря? Что в мешке – покража?» И не обычные уличные сторожа, а самые настоящие полицейские стражники – земские ярыжки.
– А вы что? – ахнул фон Дорн.
– Вы знаете, герр капитан, я человек честный, врать не люблю. Морщины собрались в плутовскую гримасу, совершенно не шедшую ученому аптекарю. – Отвечаю, как есть: «Да, в мешке покража. Лазил на митрополитов двор, украл полный мешок книг. Можете отвести меня обратно, вам за усердие по алтыну дадут, много по два. А поможете мне мешок до дома дотащить – я вам выдам по рублю каждому и еще по бутыли сладкого рейнского вина». И что вы думаете?
– Дотащили? – поразился Корнелиус.
– Мало того, что дотащили, так еще и охраняли, через канавы под локотки переводили, а после, когда расплатился, долго кланялись. Просили впредь не забывать, если какая надобность.
– Вы просто великолепны! Я хочу за вас выпить!
Капитан потянулся к заманчиво посверкивающему графину, рядом с которым стояли две глиняные кружки, каким на торжке в хороший день цена полкопейки. Только в нелепом жилище чудака-аптекаря благородное венецианское стекло могло соседствовать с грубой ремесленной поделкой.
Вальзер придержал пробку.
– Нет, мой милый Корнелиус. Вы ведь позволите мне вас так называть? Здесь драгоценное кипрское вино, которое я давно берёг именно для этого торжественного дня. И мы с вами непременно выпьем, но не здесь, а внизу, рядом с нашим великим трофеем.
– Так идемте ж скорей!
Вдвоем они сняли обе каменные плиты, по деревянной лесенке спустились в потайной подвал.
