Ёсико всплеснула руками и засуетилась. Она отвела брата в его комнату, вымытую до блеска и украшенную свежими хризантемами в горшках. Служанка принесла горячее саке и тарелку с соленьями, а вслед за ними и другие закуски — вареный рис, овощи и отменно приготовленную рыбу.
Пока Акитада ел, Ёсико рассказывала обо всем, что произошло за время его отсутствия дома.
— У нас теперь двое новых слуг, — сообщила она. — Сабуро ты, конечно, помнишь. Он трудится без устали, но работы для одного слишком много, вот я и наняла ему в помощь паренька. Матушкина старая служанка умерла, и новой теперь достается за двоих. Чего ей только не приходится сносить! Правда, она девушка простая, крепкая да выносливая, прощает матушке ее дурной нрав. Я как-то извинилась перед ней за матушку, когда та назвала ее дурой, годной только для чистки конюшен, а она просила не беспокоиться — дескать, госпоже и так несладко, какую боль доводится терпеть. Кухарка наша приходится ей родней. Боюсь, в изысканных блюдах она ничегошеньки не смыслит, да, впрочем, нам уже давно не до праздников. Как тебе, кстати, ее угощение?
— Очень вкусно, — сказал Акитада, не покривив душой. — И пусть это блюдо крестьянское. Вот возьмем дадим ему какое-нибудь изящное название да и станем подавать гостям. — Он приподнял мисочку с рыбой, приправленной молодыми бамбуковыми ростками. — Как тебе, например, такое — «серебряный карп, резвящийся в прибрежных тростниках»?
Ёсико захихикала. Личико ее теперь немного порозовело. Акитада поставил миску и посмотрел на сестру. Куда подевались ее детская невинность и веселость? От былой свежести и живости не осталось и следа. Бледная и худенькая, она теперь выглядела старше, зато появилось в ней какое-то изящество, которого не мог пропустить глаз. Оденься она поярче да красиво уложи волосы, и ее не узнать. А сейчас, глядя на ее унылое, скромное кимоно и строгую прическу, он мог только с горечью сожалеть о том, что его младшей сестричке пришлось пожертвовать личным счастьем ради матушки. Да и ради его благополучия тоже — ведь останься он дома, и она могла быть уже замужем.
— Неужели ты так и не встречаешься ни с кем? — без обиняков спросил он. — Сестра-то твоя, похоже, не растерялась да подсуетилась вовремя.
Ёсико стыдливо покраснела и отвернулась.
— Кому-то надо было остаться при матушке. Когда Акико сосватали, матушка сказала, чтобы я и не думала о замужестве — дескать, Акико характером покрепче и способна справиться с тяготами семейной жизни, а я, мол, должна радоваться, что избежала этой участи.
Акитада потерял дар речи. Неужели и впрямь матушкино мнение таково? В таком случае оно приоткрывает завесу ее собственных отношений с его отцом. И выходит, эта суровая, властная женщина, все эти годы омрачавшая ему жизнь, на самом деле достойна в большей степени жалости, нежели упрека? И все же в ее отношении к Ёсико сказывался эгоизм, а никак не забота о дочери. Отбросив в сторону эмоции, Акитада уверенно сказал:
— А вот тут я не согласен. Ты выйдешь замуж, если захочешь, и приданое получишь, как сестра. — Акитада сам обеспечил приданое старшей из сестер, уж тут Тосикагэ запросил недешево — и серебро, и сундуки, набитые рулонами шелка и парчи, и домашнюю утварь, и мешки с годовым запасом риса, коего хватило бы на прокорм пятерых слуг. Ради благополучия Акико Акитаде с семьей целый год пришлось во многом отказывать себе, живя на далеком севере. Сейчас, поправив дела, он готов был охотно сделать то же самое для Ёсико.
Но та с горечью сказала:
— Нет, братец, слишком поздно. Ну кто возьмет меня такую, не юную да измученную трудами?
Акитада вспыхнул возмущением:
— Ничего не поздно! Ты и молода еще, и свежа, и миловидна. Просто тебе нужно отдохнуть, принарядиться да людей хороших почаще видеть. Все это я тебе обеспечу. Скажи лучше, тебе нравится кто-нибудь?
Сестра посмотрела на него, и на глаза ее навернулись слезы.
— Нет, Акитада, не надо!.. — Она зашмыгала носиком. — Нет, в самом деле, ты очень добр, но, к сожалению, все… кончено!
— Что значит кончено? — спросил он, тронутый ее горем.
Она молча покачала головой и уткнулась лицом в рукав.
— Ёсико, ну пожалуйста, скажи мне! — просил он. — Ведь и я виноват в твоем несчастье, так, может, я и смогу как-то все поправить.
— Нет! — воскликнула Ёсико и сдавленным голосом продолжала: — Ты здесь ни при чем, и матушка тоже. Это я повела себя глупо. Был у меня один человек. Я думала, я нравлюсь ему, и все ждала, что он попросит у матушки моей руки. Но все кончилось тем, что он женился на другой. — Она умолкла, чтобы подавить судорожный вздох и не разрыдаться, потом расправила плечи и подняла голову. — Когда Акико вышла за Тосикагэ, мне стало безразлично, что скажет матушка. Видишь ли, я и сама больше ни за кого не хочу выходить.
Потрясенный до глубины души Акитада взревел:
— Этот мужчина, он что же, навещал тебя тайком? Ёсико только отмахнулась.
— Навещал? — продолжал пытать Акитада, все больше и больше свирепея.
Потупив взор, она молча кивнула.
— И как часто?
— Пожалуйста, Акитада, не спрашивай! Какая теперь разница, ведь все давно кончено! Говорю же тебе, это я повела себя глупо. Я все думала о вас с Тамако, но теперь-то вижу, что вышло совсем по-другому.
— Ты хочешь сказать, он приходил к тебе по ночам как жених и позволял тебе думать, что вы станете мужем и женой, а потом исчез?
— Нет! — воскликнула она, заламывая руки. — Ну прекрати же, Акитада! Ведь все это уже в прошлом и давно забыто!
Акитада кусал губы. Забыто? Ну уж нет, как бы не так! У Ёсико, оказывается, и вправду произошло кое-что. Он решил во что бы то ни стало досконально разобраться в случившемся, только сейчас не хотел пока ворошить это дело, поэтому сказал:
— Мне жаль, что я вмешался. Мне не следовало расспрашивать тебя о столь личных вещах. Прости.
Она кивнула и грустно улыбнулась.
— Помнишь, еще совсем юной ты как-то набралась смелости и поругала меня за то, что я не решаюсь приблизиться к Тамако?
Просияв, Ёсико закивала:
— И я была права, не так ли?
— Да, ты была права, и мы оба многим обязаны тебе. Я вспомнил сейчас об этом потому, что мне очень хотелось бы когда-нибудь воздать тебе должное за твое добро. Ты позволишь мне сделать это?
— Я знаю, братец, что ты хочешь помочь, но поверь, уже слишком поздно, — грустно ответила Ёсико.
— Вот и хорошо, — сказал Акитада, зевая. — Поговорим об этом как-нибудь в другой раз. А сейчас я бы не отказался отдохнуть, а завтра утром пораньше осмотрю дом и поговорю со слугами.
На следующий день, повидавшись со всеми работниками и поблагодарив их за преданную службу его матушке и сестрам, Акитада осмотрел владения и вернулся в дом. Там его ждала Ёсико.
— Матушка снова желает видеть тебя.
Он последовал за сестрой в покои матушки. Однако он напрасно надеялся дождаться от госпожи Сугавара извинений или застать ее в более благоприятном расположении духа. Устремив на него суровый взгляд, она тоном, не терпящим возражений, спросила:
— Ты уже доложил о своем возвращении начальству?
— Пока нет. Я прямиком приехал сюда.
— Так я и думала. — Она говорила с трудом, цедя короткие фразы между приступами боли. — Ты ничуть не изменился. Все такой же безответственный! Так ступай туда немедленно! — Она судорожно вздохнула и прибавила: — Как можно так рисковать своим положением?
— Но, матушка, — возмутился Акитада, — я думал, вы захотите, чтобы я первым делом явился к вам! К тому же все мое официальное платье и документы пока находятся в пути вместе с остальной поклажей. Уверяю вас, начальство не ждет меня так рано.
Мотнув головой из стороны в сторону, она с трудом выдохнула:
— Зачем ты споришь со мной? — И, прижав руку к груди, она закрыла глаза от боли. — Ты добиваешься моей смерти?
— Разумеется, нет, матушка, — ответил Акитада, закусив губу. — Я отправлюсь туда сейчас же. — И он повернулся, чтобы уйти.
Матушкин голос настиг его у двери:
— И поторопись! Каким глупцом надо быть, чтобы не подумать о том, что весть о твоем возвращении уже разнеслась по всему городу!
В унылом настроении вернулся Акитада в свою комнату. Нет, матушка нисколько не изменилась! Ее по-прежнему ничто не может порадовать, ничем ей не угодишь. Акитада распахнул старый платяной сундук. В нем хранилась поношенная одежда, которую и четыре-то года назад надеть было зазорно. Покопавшись в сундуке, он все же извлек из него какой-то старый придворный наряд — тронутое плесенью потертое кимоно серого шелка и пожелтевшие от времени грязновато-белые штаны-хакама. От залежавшейся одежды исходил кисловатый прелый запах. Шапка эбоси[4] с оставшимися на ней знаками отличия порядком пообтерлась, потрескалась и потеряла форму. Акитаде все же пришлось облачиться в этот обязательный для придворных посещений наряд, и он пешком отправился во дворец.
