— Так, что там еще было на этих видеозаписях?
— Хочешь посмотреть? — Элиз кокетливо провела пальцами по животу Дэвида.
— А это возможно? — удивился журналист.
— Запомни, когда я рядом с тобой, возможно вообще все, — она поцеловала Дэвида в подбородок и потянулась к креслу, — я все скопировала.
Она взяла ноутбук, и уже через несколько мгновений молодые люди сидели бок о бок и пристально вглядывались в экран. Кадры были смонтированы с нескольких камер.
— Вот смотри, — поясняла Элиз, — как раз в тот момент, когда толпа выломала ворота, этот парень, как его…
— Латиф.
— Да, Латиф. Вот он — на втором этаже возле комнаты охраны. Все остальные разбежались. Видишь, он нажимает кнопки на пульте.
— Отключает сигнализацию, — предположил Дэвид.
— А вот здесь — еще через сорок секунд, когда мародеры врываются на первый этаж, он — уже на лестнице, ведущей в подвал к хранилищу номер… Сейчас, погоди, у меня тут записано… Двенадцать. Хранилище номер двенадцать. Он пробыл там менее четырех минут, затем поднялся наверх и вышел через боковой, пожарный выход, используя, наверняка, известный ему код.
— Все остальное я видел уже своими глазами. Где теперь только искать этого седого из пикапа.
— У тебя есть какие-нибудь идеи на тот счет? — спросила девушка.
— Никаких абсолютно.
— Тогда я в душ. До утра можешь остаться у меня, если хочешь, конечно.
Элиз вышла из комнаты, а Дэвид растянулся на кровати и мечтательно уставился в потолок. Вдруг во входную дверь постучали. Журналист подошел к ней. В ванне, где находилась девушка, вовсю хлестала вода. Он открыл дверь. Коридор был пуст, но на пороге лежала портативная рация. Репортер взял ее в руки. К устройству была прикреплена бумажка с надписью — «включить». Он повернул рычажок в верхней части устройства, и спустя мгновение динамик ожил.
— Дункан? — раздалось из него.
Низкий голос отдавал хрипотцой.
— Слушаю, — ответил репортер.
— Меня зовут Барзани, и мне известны детали того, что произошло в музее.
— Если вы обладаете какой-то информацией, то давайте встретимся, — чуть помедлив, произнес Дэвид.
— Именно это я и предлагаю сделать. Спускайтесь вниз и, как выйдете из отеля, поверните налево. Метрах в пятидесяти увидите дорожку, ведущую к реке. Встретимся на набережной. Рацию захватите с собой. Только заклинаю вас — никому ни слова. Приходите, как можно скорее, и приходите один.
На том конце дали отбой. Репортер подергал ручку ванной. Заперто. Медлить было нельзя. Вернется и все расскажет. Он быстро оделся и спустился вниз.
На освещенной набережной было безлюдно. Откуда-то снизу посигналили фонариком. Дэвид подошел к самому краю парапета. Вниз к реке спускалась мраморная лестница.
— Сюда, — произнесли снизу с сильным арабским акцентом.
Журналист сделал несколько шагов по ступеням и увидел направленное в его сторону дуло автомата.
Глава V. Объект хранения № 1255
А помните забавы у запруды —
Обилье вин, и сладкой пищи груды,
И гладь кристальная речного лона —
Как будто во дворце у Соломона?
Я помню свежесть этих тихих вод,
Я помню звонких чаш круговорот…
Ибн Зайдун, «Ни адха и ни праздник разговенья…», пер. Ю. Хазанова
Внизу, возле лодки стояли два здоровенных араба в камуфляже. Один представился Абдуллой и заявил, что Дэвиду придется поехать с ними. Второй не произнес ни слова. Был еще и третий, щуплый, одетый в гражданское, он колдовал над мотором в утлом суденышке.
Сопровождающие разместились ближе к носу. Оружие они положили на колени, но Дэвид, который сидел посередине, понимал, что любая попытка к бегству сейчас обречена на провал. Репортеру ничего не оставалось, как разглядывать похитителей. Посмотреть было на что.
Никогда ранее он не видел, чтобы подобным образом экипировали иракских солдат. Это не были паркетные пехотинцы в парадных одеждах, которые по праздникам маршировали перед диктатором, или доходяги с винтовками в серых кителях, что стояли еще сутки назад на всех перекрестках города.
Человек, назвавшийся Абдуллой, и его напарник носили бронежилеты поверх светло-коричневой униформы. На каждом — хорошо подогнанная разгрузка. Из застегнутых на заклепки карманов для запасных магазинов к автоматам у каждого торчало по небольшому кольцу. Очевидно, рассудил журналист, шнуры от них ведут к донным частям рожков. Дергаешь, и через секунду обойма — в руке. Рукоятки ножей, притороченных к поясу, плотно обмотаны парашютными стропами. Мушки и целики на автоматах с тыльной стороны светились в темноте. Вероятно, они были подкрашены чем-то, содержащим в себе фосфор. Так удобно прицеливаться в темноте. Наручные часы у обоих спрятаны в чехлы на липучках, чтобы не бликовали в самый неподходящий момент. Каски в тон камуфляжа одеты поверх темно-коричневых куфий. Из-под ткани выглядывали гарнитуры радиостанций, а справа крепились фонари с красными фильтрами.
Дэвид посмотрел назад. Правивший лодкой гражданский старался держать ее ближе к берегу. Время от времени он черпал забортную воду и поливал кожух двигателя.
— Горячий, — пояснил лоцман на ломанном английском, затем поднял указательный палец вверх и добавил, — самолет видеть.
Ясно, — сообразил Дэвид, — боится, что разогретый двигатель заметят сверху. Быстро же они учатся. В инфракрасном диапазоне катера с нагретым мотором — легкая мишень. Дэвид вспомнил, как будучи студентом, смотрел репортаж из Югославии об ошибочном ударе с воздуха по колонне с беженцами. Пилоты в ходе ночного налета приняли сгрудившиеся на обочине трактора за сербскую бронетехнику. Не успевшие остыть двигатели на экране инфракрасных локаторов выглядели точь в точь, как танковые. Был нанесен удар. Погибли десятки ни в чем неповинных людей. Позже ошибку признали.
Сейчас оставалось только надеяться на хитрость туземца и на то, что сверху их обветшалую посудину не примут за флагманский линкор флотилии Саддама. Небо, затянутое черным дымом, на миг осветилось яркой вспышкой. Справа что-то громыхнуло. Раздалась беспорядочная стрельба.
Впереди показались пилоны подвесного моста. Дэвид еще в Лондоне, изучая карту Багдада, удивился названию этого строения — «Мост 14 июля». Выяснилось, что к Великой французской революции это никакого отношения не имеет. 14 июля 1958 года в Ираке произошла революция. При Саддаме дата отмечалась как общенациональный праздник.
На мосту ближе к левому берегу, вдоль которого шла лодка, стоял танк. Рядом с ним дежурила пара солдат. Один из них поднес к глазам что-то похожее на армейский бинокль или прибор ночного видения и стал разглядывать приближающееся судно. Затем оба замахали руками, требуя остановиться. Лодка, напротив, стала быстро набирать скорость.
Напарник Абдуллы выхватил гранату и подбросил ее в воздух. В последнюю долю секунды перед взрывом Дэвид вдруг понял, что оба араба на носу лодки отвернулись и зажмурились. Яркая вспышка озарила все вокруг. Их суденышко вильнуло в сторону, и репортер повалился на дно. Пролетая под мостом, одним из бортов они ударились об опору. Тут же послышалась еще пара взрывов.
Когда зрение вернулось к журналисту, он увидел, что и часть реки позади них, и часть моста, на которой стоял танк, затянуты дымом. Абдулла достал из кармана широкую повязку и протянул ее журналисту. Жестом показал — надо надеть на глаза. Вновь пришлось повиноваться.
Они плыли еще, по меньшей мере, час, а затем минут десять шли пешком. Когда повязку сняли, то первое, что увидел Дэвид, было бескрайнее черное небо с миллиардами звезд. Не осталось никаких признаков ни песчаной бури, которая бушевала над городом в последние дни, ни смога от горящих вокруг него нефтехранилищ.
Чистый влажный воздух пронизывал аромат закипающего кофе. К нему примешивался едва уловимый запах жасмина и жареного кунжута. Урчащий на песке жаровни изящно изогнутый, приземистый кофейник своей формой напоминал лампу Аладдина из «Тысячи и одной ночи». Все остальное тоже было сказочным: окруженный камышами пруд, притулившийся к нему шатер, пылающие светильники на воткнутых в землю бронзовых пиках. Того и гляди раздастся размеренный перестук дарбуки[2], нежные тонкие пальцы в серебряных наперстках коснутся струн кануна[3], а из темноты выплывут затянутые в полупрозрачные шелковые вуали грациозные одалиски.
Вместо прекрасных наложниц из темноты пружинистой, немного хромающей походкой стремительно вышел одетый в строгий темный сюртук араб. На вид ему было немного за пятьдесят: небольшой шрам над правой бровью, высокие скулы, прямой нос, широкий лоб, энергичный подбородок с легкой щетиной, напряженный, сосредоточенный взгляд и сеточка расходящихся веером морщин от частого прищуривания. Вдумчивый и дотошный человек, привыкший повелевать, — сделал вывод Дэвид.
