– Постойте! А коробочки? – запротестовал Фаберже.
– До них ли теперь, Карл Густавович? – отмахнулся покупатель. – Деньги хочу сохранить, завтра они ничего не будут стоить! Как вы думаете, если положить их в карман, можно будет пронести через границу?
– Это как вам повезет, батенька, – развел руками ювелир. – На границе нынче очень строго досматривают. Могут отобрать! Хотя одна моя знакомая в бандаже провезла все свои драгоценности. Право! Не будут же они хватать даму за живот!
Покупатель ушел удрученный, очень хотелось верить, что ему повезет.
Уже перед самым закрытием в магазин завернули два унтера в запыленных шинелях. Одному было крепко за тридцать. Худой и выглядевший черным из-за густой щетины, выступавшей на его скуластом лице. Другому было лет двадцать пять. Озороватого вида, дерзко взиравший по сторонам, с гладко выбритой физиономией. Осмотрев витрины с золотыми и серебряными изделиями, они остановились перед посудой. Некоторое время солдаты молчаливо рассматривали изделия, вглядывались в цены, затем тот, кто постарше, произнес:
– Гражданин, покажите вот эти два прибора, – и указал на серебряные кубки.
– Вижу, что после Брестского мира на фронте стали пить за победу из кубков, – не удержавшись, съязвил Фаберже, протягивая приборы.
– То, что немцы не в Петрограде, уже хорошо, – буркнул молодой. – А ведь могло бы…
Отсчитав требуемую сумму, они удалились.
Клиентура поменялась. Собственно, как и время. К этому следовало как-то привыкать или хотя бы смириться, но все его существо, каждая клеточка организма протестовала против такого общения как могла.
Карл Фаберже подошел к окну, завешанному тяжелыми гобеленовыми портьерами, и посмотрел на витрины противоположного дома, над которыми еще несколько дней назад висела вывеска «ОВЧИННИКОВ И СЫНОВЬЯ». Возглавлял эту компанию его старинный товарищ и коллега Петр Борисович Овчинников. Теперь на двери магазина висел огромный замок, а стекла были небрежно занавешаны каким-то тряпьем. Почти полсотни лет две самые известные ювелирные компании России шли рука об руку, конкурируя. Даже место для своих офисов выбрали рядом, на Большой Морской, чтобы следить за успехами друг друга. В таком беспрестанном соперничестве рождались новые идеи, тоньше и красочнее становился рисунок, изящнее эскиз. Выполненная работа поднималась на такую небывалую высоту, что у всякого, кто видел работу мастеров, невольно кружилась голова.
Теперь ювелирная компания «ОВЧИННИКОВ И СЫНОВЬЯ» закрылась. Петр Борисович сдался, Карл Фаберже остался один, быть может, во всем белом свете и оттого совершенно не чувствовал радости. Одному всегда тяжело.
В кабинет негромко постучали.
– Входите, прошу, – произнес Карл Густавович. Голос на последнем слоге как-то подсел, скатившись в противную хрипотцу.
Вошел Евгений, старший из его четверых сыновей. Он никогда не входил без стука в отцовский кабинет, так уж было заведено. Кроме таланта ювелира, он был еще отличный портретист и в последние годы вместе с отцом руководил делами фирмы.
– Папа, в последнюю неделю у нас практически не было никакой продажи.
– Я знаю, – устало проговорил Фаберже. – Но что поделаешь… Время сейчас такое.
– Вчера закрылись еще два ювелирных магазина: Борисяка и Ушакова.
– Мне и это известно, – хмуро обронил Карл Густавович, еще не понимая, куда клонит старший сын.
– После Февральской революции наши дела пошли из рук вон плохо! Все наши клиенты или съехали от всех этих потрясений в Крым, или перебрались за границу. А потом, кого будут интересовать алмазные диадемы, изумрудные ожерелья, золотая и серебряная посуда, когда вокруг царит одна разруха! Я тут встретил Самуила Амвросимовича…
– Он здоров?
– Не совсем… Три дня назад его ювелирную лавку ограбили какие-то бандиты. Он попытался воспротивиться, так один из грабителей ударил ему в лицо рукоятью пистолета и сломал нос.
– Боже мой… Он мужественный человек. Могло быть и хуже.
– Антикварный магазин на Невском, в доме компании «Зингер», знаешь?
– Разумеется, однажды я там покупал светильник на день ангела для твоей матушки.
– Вчера ночью на него совершили налет.
– Ужасно! – покачал головой Карл Фаберже. – И что же ты предлагаешь?
– Я предлагаю закрыться! Дня не проходит, чтобы не ограбили кого-нибудь из наших знакомых или друзей. Скоро очередь дойдет и до нас. И самое скверное, что некуда даже обратиться за помощью. Нынешняя власть грабит куда больше, чем какие-то бандиты. Они ведь забирают все имущество сразу, включая недвижимость, а те хоть стены оставляют…
– Женя, ты предлагаешь мне закрыться, чтобы люди подумали, что старый Карл испугался каких-то разбойников? – Брови Карла Густавовича гневно сомкнулись на переносице. – Вот что я тебе скажу… Как мы торговали, так и будем торговать!
– Папа, давай не будем делать вид, что ничего не происходит. Вокруг нас просто рушится привычный мир. И если мы еще немного промедлим, то нас просто раздавит под его обломками.
– Мы уже более года работаем после Февральской революции, и я не собираюсь сворачивать производство!
Евгений нахмурился. Отец бывал невероятно упрям, не хватит даже красноречия Цицерона, чтобы убедить его в обратном. Остается только набраться терпения и подождать, когда он наконец сам созреет до верного решения. Где-то его можно понять: больно наблюдать за тем, как валится в бездну дело всей твоей жизни! Вот он и ищет малейшую возможность, чтобы удержать производство на плаву.
– Хорошо, папа, поступай как считаешь нужным. Только я пришел к тебе не за этим. Тебя хотят видеть Эдвард Модестович и Константин Леонидович.
– Где они?
– В приемной.
– Что же они хотят? – насторожился Фаберже.
– Я не стал у них расспрашивать, – пожал плечами Евгений, – возможно, дело какое-то деликатное.
Карла Фаберже и судовладельца Эдварда Модестовича Гюнтера связывала давняя дружба, без малого сорок лет. Они нередко семьями встречали праздники, вместе путешествовали по Волге. А трагические события последних месяцев еще более сблизили их. Гюнтер нередко высказывался о том, что съедет на родину предков, в Пруссию, где у него имелось внушительное поместье, если ситуация будет складываться прежним образом. С сахарозаводчиком Константином Кенигом Фаберже также был весьма близок. Особенно тесные отношения у него сложились с его отцом, основателем династии Леонидом Кенигом, почившим несколько лет назад. Его дело продолжил старший из сыновей – Константин, унаследовавший от отца практичный ум и крестьянскую смекалку. Производство сахара при его руководстве не только не приостановилось, а даже, наоборот, увеличилось вдвое, и теперь едва ли не в каждом губернском городе были открыты филиалы фирмы.
Последний раз Фаберже повстречал Константина Кенига в Министерстве финансов. Из недолгого разговора он узнал, что его склады в Поволжье и на Урале были разграблены толпой, и убытки теперь составляли десятки тысяч рублей. Никогда прежде Фаберже не видел Константина таким растерянным, и воспоминания о последней их встрече подействовали на него весьма удручающе. Константин склонялся к тому, чтобы закрыть половину из существующих филиалов.
– Пускай войдут… Вот что, Женя, поприсутствуй при нашем разговоре.
– Хорошо, папа, – ответил Евгений и вышел в приемную пригласить гостей.
Первым вошел полноватый Эдвард Гюнтер, торжественно и как-то даже чинно внося в кабинет объемное брюхо, а следом за ним, будто бы протиснувшись в щель, протопал тощий Константин. Карл Фаберже невольно отметил, что старина Эдвард с их последней встречи значительно сдал. Густую широкую бороду длинными нитями разбивала седина, под глазами набухли черные мешки, каждый шаг давался ему тяжеловато, с заметной одышкой. Кожа на лице обвисла, собравшись книзу в большие складки, а глаза, полыхавшие прежде азартом, поблекли. Перед ним была всего лишь бледная тень его прежнего товарища – весельчака, жизнелюба, ценителя красоты, любимца женщин и просто великолепного собеседника.
Константин Кениг, несмотря на молодость, выглядел уставшим, как человек, долго поживший и много повидавший. Даже ростом как будто бы сделался пониже. После того как они обменялись рукопожатиями, Карл Фаберже предложил, указав на мягкие стулья подле стола:
– Садитесь, господа. У вас ко мне какое-то дело? Чем буду полезен?
– Карл Густавович, я с вами дружу уже не один год, – заговорил первым Эдвард Модестович. – И каждая наша встреча для меня как большой подарок. Но сейчас я к вам совершенно по другому поводу… – Фаберже ободряюще улыбнулся. В самом углу кабинета сидел старший сын и с отсутствующим видом рассматривал недавно вышедшую брошюру с ювелирными изделиями Эрмитажа, где отдельное место отводилось изделиям фирмы Фаберже. Евгений обладал одним немаловажным качеством – умел быть незаметным, когда того требовали обстоятельства. – Всем нам известна ваша безупречная репутация как ювелира и как человека. Ваша кристальная честность… Поэтому мы… Я и Константин Леонидович, – посмотрел он на Кенига, одобрительно кивнувшего, – решили обратиться к вам с одной деликатной просьбой…
