— Ошибочка, — возразил Эзра. — Она была бы под угрозой, если бы мы нашли Скрижаль. А в данный момент мы с вами знаем, что вряд ли мы ее отыщем. Если эта женщина и впрямь играла ту роль, что мы ей приписываем, то имейте в виду, что ее сообщникам это тоже известно. Поэтому не думаю, что нам стоит волноваться. Пока что.
— Да, пока не стоит, — согласился Сарраг. Он задумчиво уставился в пол, а потом добавил: — Есть способ избежать этой угрозы.
— И какой же? — поинтересовался раввин.
— Бросить все и прямиком направиться в Гранаду.
— Вы ведь не серьезно?! — возопил Варгас.
— Верно. Не серьезно. И все же, если в конце пути нас поджидает смерть, мне бы хотелось, чтобы она подождала, пока мы не ознакомимся с божественным текстом Аллаха.
Францисканец стиснул висящее на груди распятие.
— Да услышит вас Господь… — Он произнес это очень устало, как побежденный, и, слегка спохватившись, пробормотал: — Святой Крест ждет нас в Караваке… Мы и так потеряли много времени.
Мануэла, вцепившись в поводья, мчалась во весь опор. Она не замечала ни оврага, мимо которого проносилась, ни горных пиков на горизонте, за которыми ее поджидала небольшая деревушка Канете. Теплый ветер овевал щеки, но она видела перед собой только лицо Рафаэля Варгаса. Жесткое лицо, выражавшее лишь непонимание. Лицо человека, предпочитающего уничтожить то, что считал не способным создать. Его отказу поверить ей имелось только одно объяснение: неприятие им реальности. Не способный пережить историю с Кристиной Рибадео, он спрятался в тиши монастыря, отказываясь принять факт, что отравляющие ему существование треволнения исходят не из внешнего мира, а из его собственного сердца.
Она подавила рыдание. Никогда прежде не возникало у нее чувства, что счастье было так близко. С самого отъезда из Теруэля Мануэла пыталась совладать с отчаянием.
Если бы она могла его презирать…
Несмотря на неопытность в любовных делах, внутренний голос подсказывал Мануэле, что презрение — единственное оружие, способное выжечь из сердца тех, кого любил.
К глазам снова подступили слезы, и на сей раз она не стала их сдерживать.
Она вернется в Толедо. Только вот как бы ей обрести смысл жизни? В литературе? Искусстве? В прогулках галопом вдоль Тахо? Приемах при дворе? Ее существование окажется лишенным всякого смыла, потому что не будет самого главного: с кем разделить свою жизнь. Красота пейзажа будет радовать лишь ее душу. Находка какой-нибудь прекрасной рукописи или картины будет вызывать восторг только у нее одной. Конечно, она свободна. Но зачем нужна эта самая свобода, если кругом пустота?
Мануэла, ослепшая от слез, не заметила впереди двух всадников. А может, просто ей не пришло в голову встревожиться. Лишь в самый последний момент, когда до них оставалось буквально несколько туазов, в ее голове зазвенел тревожный колокольчик.
Они перекрыли ей путь. Мануэла резко остановилась. Один из всадников, улыбаясь, направился к ней.
Мендоса… Здесь?
Изумленная Мануэла выговорила его имя одними губами.
— Добрый день, сеньора…
Молодая женщина настороженно молчала.
— Гордая всадница, а? — обратился человек с птичьей головой к своему приятелю. — Какая осанка, какая выдержка…
Его напарник цинично хохотнул. Мануэла взяла себя в руки.
— Что вы тут делаете? Разве вы не должны преследовать вашу дичь?
— А вы, сеньора?
— Вы отлично знаете: я возвращаюсь в Толедо.
Мендоса присвистнул.
— Гордая всадница, да к тому же еще и решительная. Вы и впрямь редкостное создание. Во всех смыслах. — Не сходившая с его лица улыбка превратилась в мерзкую ухмылку. — Но всему этому пришел конец, сеньора… Я получил приказ.
— Приказ?
Он вытащил из ножен кинжал. Лезвие сверкнуло на солнце. — Поверьте, я тут ни при чем. Я заступался за вас. Но ваше решение оч-чень расстроило Великого Инквизитора.
Голос Мендосы прямо-таки сочился елеем, являя собой классический образчик лицемерия.
У Мануэлы душа ушла в пятки. Повлажневшими руками она вцепилась в поводья и сжала коленями бока лошади. Нет, она не умрет здесь. Не от руки этой омерзительной скотины.
— Слазьте с лошади, сеньора! И не пытайтесь бежать. Я попадаю в куропатку со ста шагов. Верно, амиго? — повернулся он к напарнику. — Скажи сеньоре…
Мануэла тут же воспользовалась моментом. Вставшая на дыбы лошадь ударом копыт чуть не вышибла Мендосу из седла, и молодая женщина пустила скакуна в галоп, вихрем промчавшись между двумя всадниками.
Мужчины, оправившись от изумления, понеслись за ней.
Мануэла мчалась вперед, буквально слившись с лошадью. Умное животное, поощряемое всадницей, словно летело над землей. Подвернувшиеся на дороге заросли кустарника они с легкостью перемахнули. Справа возвышался неровный склон. Мануэла рванула туда, взлетела на вершину и припустила еще сильней. Казалось, ничто ее не остановит. Стороннему наблюдателю могло показаться, что в отчаянной гонке она стремится подняться к небу, нависающему над ландшафтом.
Мануэла быстро оглянулась. Преследователи вроде бы уступали ей в скорости, но упорно продолжали висеть у нее на хвосте. Сколько времени она сможет выдержать этот бешеный темп? И до какого места? До деревни еще далеко, а вокруг, насколько хватал глаз, ни единой живой души. По лицу хлестнула ветка. Мануэла, поглощенная скачкой, даже не почувствовала боли. Ею владело лишь одно чувство: ужас. Она до смерти боялась, что человек с птичьей головой ее нагонит.
Бешеная гонка длилась уже больше часа. Лошадь начала проявлять признаки усталости. Мануэла снова обернулась. Преследователи не отставали. Ей даже показалось, что они ее нагоняют.
«Этого не может быть! Я не могу умереть. Это слишком глупо!»
Внезапно земля под лошадью разверзлась, небо покачнулось, и Мануэла со страшной силой полетала на землю. Что это? Обрыв? Дерево? Она не могла понять, обо что споткнулся конь. Мануэла ударилась виском о камень. Перед глазами стоял образ Мендосы. Она попыталась подняться, но ноги не слушались. В висках стучала кровь. Стучала так сильно, что казалось, голова сейчас лопнет.
Мануэла поняла, что вот-вот потеряет сознание.
И буквально за мгновение до того, как погрузиться во тьму, Мануэла услышала встревоженный крик:
— Сеньора!.. Сеньора!.. Вы можете встать?
Вокруг нее нарисовались силуэты в мундирах. Она узнала солдат Ее Величества Изабеллы, королевы Кастилии.
И тогда Мануэла перестала сопротивляться и уплыла во мрак.
Над пустой равниной нависало вечернее небо, превратив окружающий пейзаж в бесформенные пятна. По настоянию Эзры они остановились возле смоковницы на берегу Турий, в нескольких лье от небольшого городка Торребаха. Над ними повис только-только появившийся месяц, но вскоре должны были замерцать и звезды.
Сарраг, лицом к Мекке, в последний раз коснулся земли лбом, затем встал, аккуратно скатал коврик и уселся рядом с Варгасом и Эзрой.
— Вижу, вы снова обрели вкус к молитве, — заметил, чуть улыбаясь, раввин. И добавил, словно опасаясь возражений: — Я тоже. Мы все, кстати говоря.
Францисканец согласился с этим утверждением. После отъезда из Теруэля он действительно ощутил потребность возобновить диалог с Господом. Естественно, первая молитва, пришедшая ему на язык, была «Отче наш». «Да будет воля Твоя…» Никогда еще эти слова не казались ему столь глубокими, никогда не черпал он в них такую сильную поддержку.
Теплый ветерок стих, и воздух стал прозрачен и неподвижен.
— Давно известно — когда не можешь найти на что-то ответа, то не остается ничего другого, как спросить Создателя, — медленно проговорил Сарраг.
— Конечно, — кивнул Эзра. — Только вот захочет ли Адонаи нам ответить? А если и ответит, то услышим ли мы его? Через своего слугу, я имею в виду Абена Баруэля, Он показал нам путь, ведущий к посланию, которое Он хочет нам передать, но и одновременно делает его недостижимым.
— Недостижимым — неточное выражение, — внезапно заявил Варгас. — Более подходящее — невидимым. Мы призываем Господа. Так почему же мы перестали доверять ему? Смущенные словом «Брейшит», разочарованные тем, что проехали по всем этим городам лишь ради того, чтобы вернуться в начало, мы позволили себе усомниться. Мы сами признали, что вот уже некоторое время, устав и морально, и физически, мы перестали обращаться к Господу. А ведь каждый из нас отправился в этот поиск, уверенный в том, что был избран стать хранителем или — кто знает? — вестником чудесного события. А на протяжении истории человечества удостаивались этой редкостной привилегии лишь очень необычные люди. Я имею в виду пророков, будь то Моисей, Илия, Мухаммед или Иоанн Креститель. Думается мне, что сейчас, оказавшись в тупике, нам стоит задаться лишь одним вопросом: а достойны ли мы все еще той священной миссии, которую возложил на нас Господь?
