– Послушайте…
– Что, моя милая? Кстати, как вас зовут?
– Джулия Контестанти.
– Красивое имя.
– Благодарю вас. Я не могу принять приглашение.
– Почему?
– Потому что не могу.
– Ах, мне не следовало показывать, что я вас заметила, верно? Не беспокойтесь, – заговорщически прошептала Мэри, склонившись к девушке, – я никому не скажу. Обещаю. Должна ли я понимать это так, что вы отказываетесь со мной выпить?
– Да, отказываюсь.
– Жаль. Ну что ж, пойду спать. Я встану завтра в семь и уйду из гостиницы, когда откроются магазины. До полудня вы сможете найти меня в каком-нибудь из магазинов на виа Кондотти. Мне нужны новые туфли. Я не стану махать рукой, когда увижу вас. Это будет нашим маленьким секретом, правда? Спокойной ночи, моя дорогая.
Покинув пунцовую от смущения девушку, Мэри Верней отправилась спать.
На следующее утро Аргайл пребывал в мрачном настроении и уныло жевал тост, когда Флавия, приняв душ, пришла к нему на кухню. Она вгляделась в лицо приятеля, пытаясь уловить его настроение, потом налила себе кофе и села.
Последовало долгое молчание.
– Что с тобой? – спросила она наконец.
– Ничего.
– Но я же вижу.
Он пожевал тост, потом кивнул:
– Ты права. Зачем ты пригласила к нам эту женщину?
– Мэри Верней? Я думала, она тебе нравится.
– Нет.
– Так нужно для дела.
– Какого?
– Это был предупредительный выстрел. Она должна знать, что мы держим ее под прицелом. Джонатан, я хочу тебя спросить.
Аргайл насторожился.
– По делу о Джотто она проходила лишь свидетелем. Но судя по твоему поведению, она не так уж невинна, как я представила ее в своем рапорте?
Аргайл неуверенно кивнул.
– Раз уж ты спросила, я, пожалуй, расскажу тебе, как было на самом деле…
Она жестом остановила его:
– Лучше не надо. Мы вернули картины и, ко всеобщему удовольствию, закрыли дело. Если ты расскажешь мне сейчас, как все обстояло в действительности, я буду вынуждена доложить открывшиеся факты начальству. И снова начнется свистопляска. Понимаешь?
Он кивнул.
– Но если я выскажу предположение, что она – очень ловкая воровка, ты не посчитаешь себя обязанным вступиться за ее честь?
Он покачал головой.
– Так я и думала. Впрочем, я и тогда не очень ей верила.
– Вот как? Ты ничего мне об этом не говорила.
– Но я же понимала, что доказательств против нее у меня нет. Она помогла нам вернуть картины, и на тот момент это было главным. А сейчас я подозреваю, что она приехала сюда не просто отдохнуть.
– Не знаю, – пожал плечами Аргайл. – Насколько мне известно, у нее сейчас достаточно денег. И к тому же она и правда уже немолода. Как ты собираешься с ней поступить?
– Да никак. Буду следить за каждым ее шагом, поставлю жучка в телефон и буду вскрывать ее почту.
– Она сразу заметит слежку.
– В этом как раз и заключается идея… Она уверяла, что приехала сюда отдыхать. Возможно. Но я должна подстраховаться.
– Это из-за нее ты вчера так поздно пришла?
Флавия вздохнула. Так вот почему он расстроен. Абстрагируясь от ситуации, она его понимала. Но на практике ей хотелось, чтобы он сочувствовал ей и входил в ее положение. Как, по его мнению, она должна себя вести? Сидеть дома и ждать, когда все галереи разграбят?
– Нет, – терпеливо ответила она. – Это не связано с миссис Верней. Мы получили анонимный звонок о готовящемся ограблении монастыря. Я пыталась им дозвониться, но они не отвечали на телефонные звонки. Пришлось идти к ним самой. Мне тоже это не нравится, но нам катастрофически не хватает людей с тех пор, как…
– Знаю. Вам урезали бюджет.
– Да. Я не ради собственного удовольствия бегаю ночью по темным переулкам.
– Это уже радует. Ну ладно. Я, кажется, начинаю привыкать к твоему графику.
– Только не изображай из себя страдальца.
– А если я и в самом деле страдалец?
– Перестань. Это моя работа. Мне самой уже все надоело.
– О-о? Что за настроения?
– Боттандо уходит.
– Куда?
– Уходит. Просто уходит. На повышение. Вопреки его желанию. В действительности это гораздо больше напоминает увольнение.
Аргайл отложил тост.
– Боже милостивый! Почему так вдруг? Что-то случилось?
– Государственный переворот. Он пробудет с нами еще два месяца, а потом возглавит какую-то бесполезную евроинициативу, благодаря которой в следующем году кражи у нас вырастут вдвое.
– Ты говоришь так, словно все уже решено. Он что, даже не сопротивляется?
– Нет. Говорит, что это бессмысленно.
– Хм. И кто теперь будет за него?
– Номинально наше управление остается за ним. Но реальное руководство он предложил мне. Если, конечно, я не захочу уйти вместе с ним.
– Тебе хочется руководить?
– Не знаю. Конечно, мне не хочется взваливать на себя ответственность, но… я не хочу работать под началом Паоло или кого-нибудь вроде него со стороны. Нет, этого я тоже не хочу.
– Значит, ты предпочитаешь, чтобы все оставалось как есть.
Она кивнула.
– Но это нереально. Что же ты выбрала?
– Я еще не думала об этом, – сказала она, пожимая плечами.
– А чем ты будешь заниматься, если уйдешь вместе с ним в эту евроструктуру?
– Буду сидеть в офисе и с девяти до пяти перебирать бумажки. Буду приходить домой в шесть. Никакой беготни по ночам. Уйма денег, не облагаемых налогом.
Он кивнул:
– Мечта любого нормального человека.
– Да.
Он снова кивнул.
– И ты хочешь этого?
– Я смогу больше времени проводить с тобой.
– Я не просил об этом.
– Ох, Джонатан, не знаю. Мне казалось, тебе хочется, чтобы я вела спокойную жизнь.
– Я этого не говорил. Но разумеется, я буду рад видеть тебя чаще.
– Надеюсь.
– Если хочешь услышать мое мнение, то я считаю, что ты сойдешь с ума от скуки в этой евроструктуре и никакие деньги тебя от этого не спасут. Когда ты должна дать ответ?
– Боттандо дал мне неделю.
– Значит, всю неделю ты должна думать. Я тоже подумаю. А теперь давай поговорим о другом. Этот монастырь… Тебе удалось защитить его от бандитов? Кстати, что за монастырь?
– Сан-Джованни. В Авентино.
Он кивнул:
– Я знаю его.
– Правда?
Флавия не уставала поражаться тому, как много Джонатан знал о ее городе. Сама она услышала о монастыре впервые.
– У них есть картина Караваджо, – добавил Джонатан. – Правда, авторство под сомнением.
– Полотно сейчас на реставрации.
– Понятно. И кто реставратор?
– Некто Дэн Менцис. Слыхал о таком?
Аргайл улыбнулся и закивал:
– Он настоящий ротвейлер.
– По-твоему, эта картина может дорого стоить?
– Если это действительно Караваджо и если Менцис не превратил ее в Моне[7], то да, тогда она может стоить очень дорого. Но сюжет ее слишком суров, чтобы привлечь скупщиков краденых полотен. Частным коллекционерам подавай что-нибудь более жизнерадостное: подсолнухи, импрессионистов и тому подобное. Никто не станет вешать в столовой религиозную картину в стиле барокко – люди просто не смогут есть. И потом, полотно слишком громоздкое. По моим представлениям, его нужно вывозить на грузовике.
– А что там изображено?
– Колесование святой Екатерины. Повесить подобное у себя в доме может только человек с психическими отклонениями. По-моему, уже одно это говорит о том, что автор картины не Караваджо. Он вообще не любил изображать женщин.
– А почему ты назвал Менциса ротвейлером?
– Он очень шумный, рычит так, что его слышно на много миль вокруг. Хотя, может быть, он из тех собак, что лают, да не кусают? Лично я с ним не знаком. Ты думаешь, он вступил с кем-то в сговор? Предупредил грабителей, что холст сняли с рамы и его можно с легкостью вывезти?
Флавия пожала плечами:
– Но если кто-то хочет ее выкрасть, ему нужно сделать это прежде, чем картину опять вставят в раму. И предоставить такую информацию может только Менцис.
– Приставь к нему «хвост». Поставь прослушку и тому подобное… не мне тебя учить.
– Говорю же тебе: у нас нет людей.
Придя в офис, Флавия застала Джулию в расстроенных чувствах. Девушка не могла себе простить, что Мэри Верней так легко обнаружила ее слежку. От огорчения Джулия даже забыла, что решила уйти из полиции.
– Не устраивай трагедию из-за ерунды, – сердито сказала Флавия, когда Джулия передала ей разговор с Мэри Верней и разразилась слезами. – Такое случается, и я сама виновата, что не предупредила тебя: эта женщина не так простодушна, как кажется на первый взгляд. Все, хватит лить слезы.
Флавия прикусила язык, почувствовав, что разговаривает с девушкой почти как Боттандо. Но он бы по-отечески пожурил ее, а она высокомерно отчитала. Конечно, Джулии было от чего расстроиться: первый раз за все время практики ее отправили на задание, и она его провалила.
